— Дальше они долго списываются. Он пишет, что остановился в «Барракуде». Она отвечает, что прилетит двенадцатого, и договариваются встретиться в 17:45.
Двенадцатого. В 17:45.
Тело в бассейне мы обнаружили в 18:02, Комиссариу это зафиксировал. Встреча с убитой, назначенная за пятнадцать минут до этого, — почти приговор Профессору Жозе.
— С полковником Сантушем долгая переписка на тему Революции гвоздик и прочего. Там, типа, отправитель пишет книгу на эту тему. Сантуш по-бумерски казенно отвечает. Сначала категорически отказывается встречаться. Такой решительный вояка. Потом отправитель и ему пишет, что у него новая информация по делу Эвы Торреш, и вояка тут же встретиться соглашается. Встречу назначают на сегодня и опять в какой-то «Барракуде».
— А свой номер телефона этот Витор ду Сантуш не оставляет?
— Телефон перевода с португальского не требует! В тексте письма внизу — «при необходимости со мной можно связаться по номеру +351…», дальше сама скопировать можешь.
После еще парочки традиционных шуток на тему моей способности вечно ввязываться в какие-то истории и не менее традиционных обещаний обязательно, срочно и немедленно после моего возвращения встретиться «старым составом» прощаемся с Серегой.
Перебираю последние вызовы в телефоне Профессора Жозе. Последние два вызова — тот самый номер, что в письме Героя Революции. Предпоследний раз ровно в то время, когда я заметила, как профессор чертит на песке что-то, что оказалось координатами мыса Сагреш.
Почему Герой Революции диктовал ему координаты, когда проще было продиктовать, а Профессору вбить в навигатор адрес? Или пожилой полковник не умеет пользоваться навигаторами и привык по-армейски мыслить координатами?
Герой Революции, положим, предмет научного интереса Профессора Жозе. Но зачем бежать из-под наблюдения, зачем ехать на мыс Сагреш и переносить туда встречу, которая назначена в «Барракуде»? И, главное, при чем здесь убитая Лушка, то есть Мария-Луиза, которая, как уверяет Мануэла, с детства жила за океаном? К убийству матери профессора и к Революции гвоздик отношения иметь не может. Почему дело какой-то Эвы Торреш взволновало ее настолько, что она сорвалась и прилетела из Америки? И почему дело некой Эвы так волнует их всех троих?
Без Комиссариу дальше не двинуться — ни тайны прошлого бывшей моего нынешнего не узнать, ни с ее отцом — что он делал на мысе и в больнице, если это был он, — не поговорить. Придется ждать утра. Хотя…
Зачем допрашивать, если можно поговорить по-соседски. Только нужно найти повод с отцом убитой познакомиться — кто бы сказал в восемьдесят третьем, что буду искать повод познакомиться с ее отцом!
Повод-повод…
Мануэла — лучший повод. Явно придумает, как меня с отцом убитой познакомить. Консьержка — лучший коммуникатор.
Спускаюсь вниз. В ее каморке Мануэлы нет. Консьержка около парадного входа встречает автомобиль, подъезжающий по красиво подсвеченной апельсиновой аллее.
Выхожу к ней.
Машина оказывается белым BMW с наклейкой аренды на лобовом стекле.
Со стороны пассажирского сиденья выходит девушка чуть младше моей дочки. В коротенькой юбочке и обтягивающей кофточке с манким вырезом на груди, с рюкзаком, накинутым на одно плечо, и с профессиональным фотоаппаратом в руках.
Лушка!
Трясу головой, чтобы избавиться от наваждения.
Лушка!
Лушка, которую задушили и утопили. Такая же молодая, как тридцать лет назад.
Еще раз трясу головой и прихожу в себя от шока.
Конечно, такого не может быть. Не может через сутки после убийства ожить и стать на тридцать лет моложе!
Конечно же нет!
Это дочка Лушки! Наверное.
Прилетела забрать тело матери. Не спросила у Мануэлы, были ли у убитой Марии-Луизы дети, да та, скорее всего, и не знает. И у мужа своего не спрашивала, он мог не знать подробности ее дальнейшей жизни, и сама я бывшую своего нынешнего по соцсетям не отслеживала.
Конечно, это не может быть Лушка. Но шок не проходит — через столько лет увидеть женщину, которая сломала тебе жизнь, такую же юную, как тогда, когда увидела ее впервые. В такой же умопомрачительной мини-юбочке, с таким же вырезом, которым всегда светила ее мать, и даже с таким же плотно набитым рюкзаком. И даже с похожей профессиональной фотокамерой. Такой же, какой я впервые увидела ее в Москве осенью восемьдесят третьего.
Господи, сколько же ей лет? Когда она родилась?
— Что с вами, сеньора? — замечает мою оторопь Мануэла.
Машу рукой — ничего. Ничего. Сейчас отдышусь и задам так вовремя приехавшей «юной Лушке» все вопросы и про нее саму, и про ее убитую мать, и про назначенную встречу матери с Профессором Жозе, и про некую Эву Торреш, новые подробности дела которой заставили покойную мать лететь из-за океана.
Что она хотела узнать? За что поплатилась жизнью?
Но не успеваю отдышаться, как из водительской двери BMW выходит женщина примерно моих лет в светлом брючном костюме, в широкополой не по времени суток шляпе.
Подходит ближе. Снимает шляпу. И это…
А вот это уже сама… убитая Лушка. Мария-Луиза.
Не юная. Но живая. И вполне подходящего для тридцатилетней разницы с прошлым возраста.
Бывшая моего нынешнего.
С кольцом с большим красным камнем на пальце. Тем самым, с которым я видела ее зимой 1983-го. И которое заметила на ее мертвой руке в бассейне вчера.
Замирает!
И с не меньшим изумлением смотрит на меня.
Двадцать четвертое апреля (продолжение)
Витор
Португалия. Лиссабон. 24 апреля 1974 года
20:14
— Одна не выходи. Жди. Я скоро.
Кладет телефонную трубку на рычаг. Жена смотрит вопросительно.
— Так надо. Объясню после.
И сразу набирает следующий номер:
— За Эвой Торреш слежка. ПИДЕ в курсе, что мы действуем через нее. Нет. Не надо. Сам заеду, отвезу ее на телестанцию, передам с рук на руки охране и сразу в штаб. Все по плану. К двадцати двум буду в Понтиньи. Проверь, чтобы все наши были на местах, могли обеспечить трансляцию.
Идет в ванную комнату, достает станок для бритья. Разводит пену, стараясь не смотреть на жену. Но она все равно отражается в зеркале.
Начинает бриться. Сантиметр за сантиметром. Медленно и тщательно. Будто от этого зависит исход сегодняшней ночи.
— Так надо.
— Понимаю, что надо. А если схватки начнутся? — спрашивает жена.
И кладет руку на свой большой живот.
Женился он, как и все сослуживцы, сразу после военного училища. Познакомились на городском празднике, куда курсанты бегали в увольнительную.
Все как у всех. Первые неуклюжие обжимания во время свиданий — не знал, как после таких поцелуев прикрыть оттопырившиеся штаны. Венчание. Уже разрешенный секс каждую ночь. Первая беременность жены на второй месяц после свадьбы. Первый ребенок — мальчик. Первое охлаждение после родов. Первое направление в составе вооруженных частей в Португальскую Восточную Африку, Africa Oriental Portuguesa — в Мозамбик.
Там, в Мозамбике, он потерял две главные сущности — веру в непогрешимость государства, которому служил. И сына.
Вооруженные действия против партизан. Фронт без линии фронта. Постоянные налеты повстанцев. Большую часть года дожди. Полдня ветер дует с океана на сушу, а полдня — наоборот. Чудовищная нищета местного населения, какой в материковой стране он не видел даже на бедном севере. Беспомощность колониальных властей. Безумные военные расходы, вложить их вместо войны в экономику страны — и будем впереди всей Европы. Ржавые автомобили, ржавая техника — в этом климате все ржавеет за пару недель. Убийство лидера Фронта освобождения Мозамбика Эдуардо Мондлане — взрыв, по официальной версии организованный его собственными не поделившими власть сподвижниками, а на деле специально прибывшим из Лиссабона тайным агентом спецслужб Монтейру, хмурым мужиком без одной фаланги указательного пальца на левой руке. Вражда всех со всеми.
