Ознакомительная версия.
У них была маленькая собачка, мальтийская болонка – любимое, очаровательное существо. Как-то однажды случилось, что эта собачка по неизвестным причинам обиделась на гостей Залесских, собравшихся на рождество в их апартаментах на Пятой авеню. Выяснить причину ее обиды не представлялось возможным, может быть, кто-то из гостей шуганул ее от стола. А стол тот и окружавшие его двенадцать стульев были из очень дорогого итальянского гарнитура, и гарнитур этот, по уверению производителей, не имел в мире аналогов. Офис этой мебельной фабрики находился в здании, входящем в архитектурный ансамбль Дворцов Дожей в Милане. Туда Залесские и прибыли с визитом, решать проблему, которую им создала собачка весом в 4 килограмма. После того злополучного вечера, когда кто-то ее, видимо, обидел, маленькая сучка проявила завидное упорство в желании отомстить за свою собачью честь и, проявляя чудеса эквилибристики и целеустремленности, пометила драгоценную обивку всех двенадцати стульев, наградив их неистребимым запахом собачьего достоинства. Фабрика с трудом подобрала редкий гобелен, не нарушающий ансамбль всего дизайна столовой мебели. Это встало в копеечку, но Джекки и Борис были в эти дни дружны, как никогда.
Возраст приглашенных был в основном близок к возрасту юбиляра. Из молодых были Лев Гигерман и Люк Лерой. Лерой улетал в Канаду, позвали друзья во вновь открывшуюся клинику на условиях, которые не предполагали отказа. Лерой в этот вечер попрощается со своим пациентом и другом, рассчитывая еще не раз увидеться, но, как окажется, навсегда.
Жены на мальчишнике не предполагались, но были женщины, олицетворявшие красоту в той мере, которая доступна самым изощренным сластолюбцам. Двенадцать балерин из кордебалета в классическом наряде с коронами из павлиньих перьев танцевали перед седовласыми мальчишками на фоне ночного залива, под звездами южного неба.
Борис смотрел на лица своих друзей, на ножки юных красавиц, мелькавших перед их взором, и сладкая грусть патокой затопила его душу. Что из всего прекрасного, сверкающего, окружавшего его на земле осталось по-настоящему волнующим эту субстанцию, которая зовется душой? Эти ножки, круг друзей, путешествия или теплая постель? Все это трогает его так, словно между ним и всеми соблазнами мира пролегло ватное одеяло.
Деньги! Если отбросить сопутствующие высокоморальные рассуждения, то он всю жизнь собирал деньги. Да, он их зарабатывал, но ведь в результате просто собралась огромная куча купюр, пачек, которые можно измерить в метрах или килограммах. Однажды, на Ривьере, возле отеля «Du Cap Eden-Roc», он с Гигерманом подошел к легкому дощатому домику на краю скалистого берега, под которым в пятидесяти метрах располагался пляж. Этот домик назывался «кабаной», и за пятьсот долларов в день там могли провести время постояльцы этого отеля, не пожелавшие смешиваться с пляжной публикой. Он хотел показать Льву реальных небожителей – одного из совладельцев Bank of America, Леви Коэна, и его семейство. Залесский был в давних приятельских отношениях с Коэном и поэтому мог позволить себе навестить его без особых церемоний. Прямо с теннисного корта, прокаленные тридцатиградусной жарой, в шортах и майках, пропитанных потом, они переступили порог этого укрытия от посторонних и палящего солнца. Леви, его жена и двое детей, сын и дочь, которым было уже хорошо за сорок, сидели в шезлонгах, глядя сквозь большое незастекленное окно на море. Бледные, полноватые тела, скучный взгляд, вялое «How are you?». Живым показался только отец семейства. Он, видимо, почувствовал этот контраст между вошедшими и своими близкими. Коэн вышел вместе с гостями, подыскал слова, объясняющие эту картину в серых тонах:
– Все устали от перелета, только вчера из Мельбурна.
Борис представил банкиру Гигермана, и через пару минут неловкого разговора они раскланялись. Залесский видел, как разочарован его молодой партнер, и прозвучало – «Не в деньгах счастье», вызвав у обоих улыбку, гармонично их впечатлению от визита в приют миллиардера.
Борис вспомнил эту историю, разглядывая сидящих за столами гостей, они по-разному прошли свой жизненный путь. Кто-то был «пиратом», кто-то «счетоводом», но все они честолюбивы, настойчивы, умны. Крепкие, неординарные мужчины, «штучный товар», образчики «суперуспешных». Почти все очень богаты, но что в итоге? Немощь, букет заболеваний, каша на завтрак и овощной супчик в обед. Вот к этому меню его апельсиновый сок придется в самый раз. Да, он же приготовил своими руками сок, всем по стаканчику, включая девочек-танцовщиц. Поднос со свежевыжатым оранжем сплотил общество, юные тела красавиц замелькали в опасной близости к «мальчишеским» животикам старых перцев. Борис видел, как загорелись глаза Феликса Залмановича, поцеловавшего руку одной из балерин в момент, когда он передавал ей стакан с напитком. Борис наклонился к уху приятеля и поинтересовался, не хочет ли тот познакомиться с ней поближе?
– Почему бы нет? И вообще, Борис, где ты их нашел? Я не встречал ничего подобного на всем побережье.
– Русские, из России, балетное училище в Перми, слышал про такой город? – Феликс отрицательно покачал головой. – Мой приятель, хозяин варьете в русском ресторане в Ницце, пригласил их на сезон и одолжил мне на вечер. Так что, познакомить?
– В твоем вопросе я чувствую подвох, – Феликс хитро прищурился, глядя на хозяина вечеринки.
– Я просто волнуюсь за тебя: что ты будешь делать, если она скажет «да»?
Залманович усмехнулся:
– Ладно, ладно, насладимся созерцанием.
Гости расходились далеко за полночь. Последними прощались Гигерман – он ждал такси в аэропорт Ниццы – и Люк Лерой. Лерой чуть не упал, спускаясь по лестнице с верхнего уровня, и выговорил Борису в который раз по поводу неправильного устройства этого винта. Деревянные ступеньки в виде сужающейся к центру трапеции, по его мнению, представляли серьезную травмоопасность. Борис каждый раз обещал внимательно отнестись к замечаниям доктора и заменить ступеньки на прямоугольные, и однажды даже пригласил мастера по этому вопросу, но до конца дело не довел.
«Травмоопасность»! Его смешила употребляемая Лероем профессиональная лексика в бытовых вопросах.
Джастин Белл, сценарист, которого Джейсон привез с собой в Жуан-ле-Пен, приступил к делу сходу, минуя чайные церемонии. Было видно, что перспектива создания фильма по мотивам истории жизни его собеседника захватила этого парня целиком. Борис разглядывал его, внимательно слушая поток быстрой, без пауз, речи. Невысокий, до сорока, уже лысоват, физически крепкий парень и очень энергичный, просто искрит. Наверное, другие в этом голливудском мире не выдерживают.
Джастин мельком пробежался по самому сценарию: он знал, что Борис его прочел, и, хоть подробного взаимного обсуждения не было, Джейсон заверил его в том, что впечатление у отца скорее положительное. Разговор шёл в основном о планах посещений ключевых мест сюжетной линии: в Риге, в Мюнхене, в Париже, маршруты во Франции и Италии. Париж стал отправной точкой и штабом, в котором обсуждались итоги поездок по окружности, центром которой территориально служил отель «Плаза Атене». Сюжетная заготовка обрастала подробностями, фактурой, новыми персонажами после каждого полета, поездки, прогулки по узелкам этой длинной веревочки, которая, слава Богу, еще вилась, подогревая жизнь героя азартом созидания.
Борис, особенно на первом этапе, был увлечен в большей степени, чем предполагал. Он согласился на создание этой картины скорее для того, чтобы наладить отношения с детьми, и с Джейсоном – в первую очередь. Залесский испытывал сложные чувства в общении со своими сыновьями не только в связи с разводом и уходом в другую жизнь. После того, как он закончил с делами, у него возникло ощущение неких качелей, на которых он потерял свой вес, авторитет, свое значение в глазах детей, которые, напротив, все были в бизнесе, все на подъеме, постоянно куда-то торопились, следили за стрелками своих «Rolex» и при встречах отключали звук слишком часто звонивших телефонов.
Его телефон теперь звонил редко, так редко, что порой он вообще оставлял его дома, если приходилось куда-то выехать на своем «Twingo». Качели подняли его вверх, невесомого, малозначащего, под насмешливыми взглядами его парней – так он себя ощущал, хоть на деле ничьим другим ощущениям это не соответствовало. Да он и сам понимал, что лукавит в своем самоуничижении. Это было чувство, никогда прежде не испытанное, смешанное из многих ингредиентов: семейных переживаний, продажи «Ривиеры», жалости к себе – стареющему «королю». Все острее становилось осознание сужения возможностей, снижение качества жизни, слишком многое нужно было переоценить, слишком ко многому стало нужно приспосабливаться. Ему, прошедшему все круги ада, снова приспосабливаться. Накапливалось темное в душе, искало выхода. Количество таблеток, которое ему приходилось принимать, едва умещалось в ладони.
Ознакомительная версия.
