Если же не считать неприятностей, связанных с шумом вокруг обеих Юлий, то в целом жизнь в Риме протекала спокойно. Война была далеко, и в общей атмосфере ее зловещее дыхание почти не ощущалось. Устраивались игры, представления в театрах, гладиаторские бои, и желающих посетить эти зрелища всегда было хоть отбавляй. В честь приездов Тиберия Август иногда был вынужден устраивать подобные развлечения для народа и, появляясь на трибуне, усаживал Тиберия справа от себя, а молодого Агриппу Постума — всего лишь слева. И всем было прекрасно видно, что Постума раздражает присутствие Тиберия. А несколько раз Постум, видимо, не в силах справиться с раздражением, в самый разгар боя гладиаторов, на одного из которых поставил сам Август, вставал и выходил из ложи. Если не задумываться о политических последствиях столь дерзостных поступков, то их можно было даже считать чем-то вроде дополнительных развлечений и пищи для дальнейших кривотолков.
Говорили, что Постум сердит на Августа по одной простой причине. Ливилла, молодая вдова Гая Цезаря, была предметом его страсти, ни перед кем не скрываемой. И после смерти Гая Постум был уверен, что дед, Август, уступит его просьбам и отдаст ему Ливиллу в жены, тем более, как говорили, Ливилла сама была не против этого брака. Но Август, следуя советам Ливии, не допустил, чтобы молодые люди поженились, хотя такой брак был бы вовсе не кровосмесительным. Ливия не хотела, чтобы у Постума появился наследник, прямой правнук Августа, к тому же принадлежащий к обеим ветвям — роду Юлиев и роду Клавдиев. Это могло создать у Августа ложные представления о преемственности и протянуть (в воображении) линию наследования — от себя через Постума — к этому внуку.
Таким образом, возможная династическая линия была прервана, и Ливилла досталась сыну Тиберия — Друзу Младшему. Конечно, такой брак можно было рассматривать если не как кровосмешение, то как нечто весьма близкое к этому — ведь Ливилла и Друз Младший были двоюродными братом и сестрой, родными внуками Ливии. И как ни ряди этот брак в одежды красивых слов и убедительных доводов, интриганская сущность его была ясна всем, а уж Агриппе Постуму — более всех. Ливилла, впрочем, не слишком была огорчена тем, что вместо Агриппы Постума ей достался красавец Друз.
Постум, от гнева потерявший самообладание, однажды накинулся на Ливию с бранью и угрозами. Он обвинял ее во многих преступлениях и кричал, что не желает больше терпеть ее всевластия. Дело происходило во дворце Августа, в день празднества, посвященного окончанию Плебейских игр, и, к сожалению, при свидетелях. Августу пришлось лично утихомирить разбушевавшегося Постума (Постум слушался его беспрекословно) и даже объяснить находившимся во дворце гостям, что юноша нездоров — страдает нервной горячкой. Чтобы загладить неловкость, Август пообещал даже выступить перед сенаторами с докладом о состоянии здоровья Агриппы Постума и мерах, которые по этому поводу следует предпринять. С того дня в Риме стали усиленно распространяться слухи о том, что молодой Агриппа постепенно сходит с ума.
Тиберий знал обо всем, хотя и не был во дворце во время злополучного скандала. Он не питал особо теплых чувств к Постуму по многим причинам и догадывался, что Ливия собралась разделаться с возможным претендентом на престол так же, как она разделалась с остальными. Пока с Тиберия было довольно, что сам он в глазах Августа выглядит примерным сыном и слугой отечества. Дела в Германии шли хорошо, война близилась к завершению: уже многие вожди племен сообщали ему как главнокомандующему римскими войсками о своем намерении отколоться от мятежного Арминия и заключить мир. Тиберий знал, что за его блестящей победой последует триумф — и это будет выглядеть очень эффектно в Риме, соскучившемся по таким зрелищам.
Ливия советовала Тиберию во время его приездов не чураться общества, знакомиться с новыми людьми, возобновлять старые знакомства — одним словом, стараться производить хорошее впечатление. Конечно, все это общение должно было происходить под ее строгим наблюдением. Тиберий послушно выполнял все, что советовала ему мать.
Она велела Тиберию быть поласковее с Германиком.
20
Следующий год[49], словно завершая череду лет, скудных на плодородие и щедрых на военные тяготы, выдался катастрофически неурожайным. Зерно, посеянное в землю, не дождалось за всю весну ни капли дождя. Рабы только тем и занимались, что закачивали воду на поля, но это мало помогало — пересохшие ручьи и обмелевшие реки не в состоянии были досыта напоить горячую сухую землю. Всходы, поднявшиеся дружно, за несколько дней разом пожелтели под палящим солнцем. И надежды на повторный посев не было — даже если бы боги сжалились и послали дождь, у большинства хозяев не нашлось бы семян. Хлеб в Риме и во всех внутренних областях почти кончился. Сеять было бы нечего.
Вместо благодатного дождя боги послали землетрясения — весь юг Италии пострадал от них. Множество людей погибло, еще больше лишилось крова и запасов. — Южные области требовали от Рима помощи. Август, опечаленный народными бедствиями, отправлял туда зерно из резервных хранилищ — как общественных, так и своих собственных. В результате запасы хлеба в самом Риме совсем поистощились.
Столице империи грозил голод — судя по всему, такой, какого не было уже много лет.
Положение усугублялось тем, что население Рима выросло за время правления Августа не менее чем в два раза. Вольная и сытная, богатая соблазнами и зрелищами столичная жизнь привлекала сюда людей со всех концов Италии. Прежде всего росли вширь районы, где проживали беднейшие сословия — мелкие ремесленники, торговцы и отставные солдаты. Дешевизна жилья, сдаваемого внаем, способствовала небывало возросшей скученности — в каждой клетушке доходных домов-инсул проживало столько народу, что под крышей приходилось ночевать по очереди, и люди вечером укладывались спать прямо на улицах и во дворах.
В этих перенаселенных кварталах голод стал ощущаться уже в начале весны. Цены на хлеб, и без того неуклонно поднимающиеся, теперь словно были подстегнуты страхом перед общей бедой — и взлетели на недоступную высоту. Те, кто сберег зерно для продажи в расчете хорошо заработать, не очень-то смогли поживиться: у жителей не было денег, потому что их стало неоткуда брать. Ни горшки, ни сапоги, ни одежда, ни дверные петли — ничего не покупалось, а последние горсточки серебряных и бронзовых монет с надписями: «Возвращение счастливых времен» и «Общественное согласие» люди порой несли даже и не в хлебные лавки, а к гадателям. Охватившая всех тревога вынуждала, пусть и в ущерб желудку, интересоваться будущим — каково оно будет?
Видимо, предсказания большей частью были неутешительными. В бедных районах, что ни день, случались беспорядки. Озлобленные люди громили дома торговцев хлебом, пекарни и лавки. В таких погромах участвовали все, от мала до велика, и зерна больше сжигалось и втаптывалось в грязь, чем доставалось голодным. Грабежи, хоть и происходили каждый день, не могли накормить население, и напряженность в городе росла. Все чаще отряды грабителей нападали на дома богатых горожан, и стычки с охраной выливались в целые сражения, после которых городские мостовые покрывались телами убитых и раненых. В народе стали раздаваться уже открытые призывы к бунту и свержению Августа. По утрам стража стирала с пьедесталов памятников оскорбительные надписи, а жрецы и фламины — с дверей храмов и колонн призывы к восстанию. В конце концов сенат вынужден был обратиться к народу с требованием выдать зачинщиков смуты, обещая за голову каждого приличное вознаграждение. Как ни странно — это немного разрядило обстановку, потому что добрая половина жителей бедных кварталов тут же пожелала получить награду и занялась поисками главарей бунта. Соседи писали доносы на соседей, многочисленные комиссии, назначенные сенатом, целыми днями вели расследования, конфисковывая имущество обвиняемых и раздавая его доносчикам, пока не стало ясно, что подавляющее большинство наказанных пало жертвой не гражданского благочестия и бдительности, а всего лишь жадности доносителей. Дело о ложных доносах дошло до самого императора, и тогда было объявлено, что зачинщики уже пойманы и обезврежены. Это сбило волну кляуз. Августу надо было придумывать другие способы выхода из кризиса. Голод терзал жителей все сильнее, и восстание могло произойти вовсе не выдуманное.
Тем более что достаточного количества войск для подавления всеобщего голодного бунта в Риме не было. Армия воевала, а преторианская гвардия, нелюбимая народом, могла лишь вызвать дополнительное озлобление против власти у голодных обезумевших толп.
Первым, и самым радикальным, решением Августа было — сократить население города. По императорскому указу из Рима выселялись все, кто не имел собственного жилья, то есть не являлся домовладельцем. И даже домовладельцы подпали под эту категорию, если не были римскими гражданами. Не менее чем за сто миль отправлены были многочисленные гладиаторские школы со своими ланистами[50] под тем предлогом, что игр в ближайшее время не предвидится, а на самом деле, чтобы убрать из города большое количество крепких мужчин, хорошо владеющих оружием. Пришлые торговцы, ремесленники, клиенты богатых вольноотпущенников, актеры, гадатели и маги — все пополнили огромную армию искателей пропитания, что разошлась по всей Италии и докатилась даже до пограничных провинций.
