Причем стихийный бунт весьма скоро приобрел характер организованного и осмысленного сопротивления. Восставшие создали свою армию, и возглавил ее знаменитый вождь по имени Батон. Лозунг, под которым эта армия собиралась сражаться с Римом, был — полное отделение от империи на вечные времена. Все население Иллирика — включая женщин и детей — объединилось под этим лозунгом и готово было драться хоть зубами, если не хватит оружия. Таким образом, из тихой и мирной провинции Иллирик превратился в очаг новой войны, а своим стремлением к независимости приносил еще больший вред, ибо подавал пример другим областям.
Тиберий готовился к триумфальному возвращению в Рим, когда началось восстание в Иллирике. Для него это могло означать только одно: новую войну, потому что никому другому Август не доверил бы возглавлять войска. Так оно и вышло — именно Тиберия сенат назначил главным усмирителем Иллирика. Впрочем, сам Тиберий не особенно переживал. Победа в этой войне сделала бы его национальным героем, вторым человеком в империи. Ливия тоже так считала. Она писала сыну ободряющие письма, полные намеков на его грядущее возвышение. Для Тиберия же, регулярно получавшего материнские наставления, одной из самых желанных наград было — став победителем и триумфатором, сбросить с себя рабские цепи зависимости от Ливии и жить в дальнейшем не по ее указаниям. Он едва ли не с восторгом погрузился в новые заботы.
Он потребовал от Августа дополнительного набора рекрутов. По подсчетам Тиберия, война с Иллириком должна была быть гораздо тяжелее германской, хотя бы по той причине, что паннонцы как воины превосходили германцев, многое переняв из римского военного искусства. Тиберий доложил императору, что потребуется не менее пятнадцати легионов, с таким же количеством вспомогательных войск. Август, напуганный масштабами свалившегося на империю бедствия, вынужден был согласиться.
В Риме была объявлена всеобщая мобилизация.
Провести ее оказалось непросто. Население столицы и внутренних областей еще не оправилось от беспорядков, вызванных голодом и стихийными бедствиями. Каждый мужчина призывного возраста пытался уклониться от призыва, и объяснение этому было одно: жизнь только налаживается, появился хлеб, а вместе с ним — надежды на благоприятное будущее, многие не успели толком наесться после нескольких месяцев голодного ужаса, и вот — бросай все, записывайся в армию, приобретай на свои кровные деньги всю экипировку и оружие (для подавляющего большинства это было сущим разорением) и отправляйся умирать. Даже отпрыски богатых сословий всячески уклонялись от призыва, хотя им-то предстояло, после небольшой подготовки, служить офицерами — а что говорить о бедняках? Чтобы преодолеть эти трудности, Августу пришлось пойти на еще одно опустошение казны, назначив премию каждому вступающему в армию. Это помогло, и призыв пошел поживее. Правда, не обошлось без довольно многочисленных случаев мошенничества: богатые граждане вместо своих сыновей отправляли в армию рабов, давая им вольную и присваивая значительную часть полагающейся премии, и еще считали себя обманутыми, потому что выходило так, будто они продают своих рабов государству по заниженным ценам. Свежие вольноотпущенники, впрочем, были не против такого поворота в судьбе, в армию шли охотно и впоследствии, как показал опыт, становились прекрасными воинами. Разбирать мошенничества их бывших хозяев Август пока не стал: было не до этого.
Вместе с войсками, выведенными из других, мирных провинций, набралось пятнадцать легионов и столько же вспомогательных войск — конницы, легкой пехоты, огнеметных, баллистических и катапультных отрядов. Под началом Тиберия в общей сложности оказалось около полутораста тысяч человек. Впервые он командовал такой огромной военной силой. В конце года армия, собранная в единый кулак, вторглась в Паннонию и война началась.
Батон, поняв, что открытое столкновение с римской военной машиной сразу приведет к уничтожению его войска, избрал другую тактику, более эффективную. Разделив иллирийское ополчение на множество небольших отрядов, он велел им раствориться в родных горах и лесах для партизанской войны. По всей стране закипела работа: жители покидали свои села, угоняя скот и увозя припасы, устраивали в скрытых местах тайные склады, пастбища, оружейные мастерские и конные заводы. Казалось, что весь этот край, благодатный и довольно густонаселенный, за несколько дней опустел. На пути своего войска Тиберий встречал лишь разоренные самими жителями и покинутые села — в них оставались только самые немощные старики и больные, которым не под силу было уйти с остальными.
Таким образом, перед римлянами сразу встала проблема посерьезнее внезапных и дерзких набегов противника — проблема снабжения армии продовольствием. Надежды на то, что припасы можно будет добывать на месте, рухнули. А для того чтобы прокормить сто пятьдесят тысяч ртов, не страдающих отсутствием аппетита, требовалось столько, что никаких поставок из Рима не хватило бы. Тем более что хитроумный Батон одной из главных своих задач считал — преградить дорогу продовольственным обозам. Можно было, правда, доставлять припасы из Италии морем, но надвигалась зима, за нею — зимние штормы, делающие плавание опасным, почти невозможным.
То, что было ясно Тиберию, не составляло секрета и ни для кого из его солдат. В войске появились недовольные, говорившие, что Август-де послал их сюда на верную гибель. Каждый день Тиберий выслушивал доклады об ухудшающемся настроении солдат. Ни жратвы, ни хотя бы видимого противника, которого можно разбить и закончить войну — для многочисленных новобранцев это делало их службу совсем не такой, как они ожидали.
Тиберию, чтобы поддерживать дисциплину, приходилось прибегать к жестоким мерам. Он приказал урезать паек всем, начиная с себя — и солдаты могли видеть, что главнокомандующий питается так же скудно, как и они. Самых недовольных, заподозренных в подстрекательстве к бунту, Тиберий казнил — это солдаты тоже видели. Он создал продовольственные команды из надежных и хорошо вооруженных воинов — они занимались поисками вражеских тайников и сопровождали обозы из Рима. Строгость в армии царила неимоверная — Тиберий пообещал, что за малейший проступок любой будет жестоко наказан. Вскоре он на примере показал солдатам, что выполнит обещанное: один из легатов, видимо, больше других страдавший от голода, послал своих солдат, никому не доложив, поохотиться на оленей в окрестных лесах. Уличив легата в этом преступлении, Тиберий покарал его бесчестием: перед построившимся легионом он разжаловал оплошавшего в солдаты и подверг его всеобщему осмеянию. Несчастный бывший легат недолго носил солдатскую одежду. Не выдержав позора и насмешек, он покончил с собой, вонзив себе в горло простой солдатский меч. Тело его было выставлено на всеобщее обозрение.
Понемногу порядок в армии был налажен. Ведь простому бойцу легче переносить лишения, когда он видит, что начальство тоже их терпит. А стоило поглядеть на Тиберия — и у многих возникало чувство, что он страдает больше всех. На главнокомандующего было страшно смотреть — он высох, как палка, ходил, едва ли не пошатываясь от слабости, и вдобавок у него разыгрался фурункулез: все лицо было покрыто пластырем, а нарывы на теле доставляли Тиберию видимую боль, заставляющую его страдальчески морщиться при каждом резком движении.
Тем не менее он не отсиживался у себя в шатре и во время марш-бросков по горам не пользовался услугами носильщиков. И в бою, окруженный, правда, своими гвардейцами-батавами, сражался наравне со всеми.
Еще никогда Тиберию на войне не приходилось так тяжело. И все же здесь ему было гораздо легче, чем, например, в изгнании на Родосе или под материнским взором Ливии.
21
Германик, которому уже исполнился двадцать один год, тоже собирался на войну. Он получил первую в своей жизни крупную должность — войскового трибуна и направился в помощники Тиберию. Сердце Германика было переполнено радостью по этому поводу: уже давно он просил у Августа какого-нибудь важного поручения, но император не отпускал его из Рима, потому что Германик мог ему пригодиться для подавления беспорядков. Народ любил Германика, и одно его появление перед возмущенной толпой могло подействовать на нее успокаивающе.
Теперь за порядок в Риме можно было не беспокоиться: вся Италия находилась словно на военном положении, а римлянин не станет бунтовать против отечества, когда оно в опасности. Это все равно, что раскачивать лодку, в которой плывешь по бурному морю. И Германик смог уговорить Августа отпустить его и дать возможность показать себя в настоящем деле.
Год был на исходе, когда сенат утвердил назначение Германика, и тому оставалось лишь принести богам полагающиеся жертвы и попрощаться с близкими. Обоз с продовольствием и большой отряд сопровождения были давно готовы.
