— Генрих всегда добивается, что ему оплачивают его войны, — с восхищением хихикал его остроумный Джаспер: это была его последняя шутка перед смертью. Те же, кто остался в живых, не были слишком довольны исходом дела. Архиепископ Мортон и сэр Реджинальд Брей не только заставили своих подчиненных собирать деньги, обходя дом за домом и высасывая средства из каждого города, — они так старательно и изворотливо принялись за дело, что всем стало казаться, что в сундуках короля появились лишние деньги, — гораздо больше сумм, необходимых для ведения боевых действий.
Опять стаЛа падать популярность Генриха. На западе Англии жители Корнуэлла просто отказались давать деньги. Они жили в отдалении от остальной Англии и им было наплевать на то, что происходило в других краях. Они посчитали, что и без того тяжелая жизнь станет еще хуже, если они станут платить за то, о чем подчас и не слышали. «Небольшие волнения шотландцев? Они вскоре успокоятся сами собой. А мы, работающие под землей в оловянных рудниках за гроши, не станем делиться с королем с таким трудом заработанными деньгами», — говорили жители Корнуэлла.
Юрист Флеммок еще сильнее подогрел их недовольство, объявив все налоги незаконными. Кузнец из Бодмина Майкл Джозеф возглавил процессию из своего города через Девон в Сомерсет с наточенными вилами и серпами. Из Уэльса людей повел лорд Одли — кого также задавили налогами. Он вел их через Солсбери и Винчестер прямо в Лондон. Недовольный люд присоединился к колоннам по пути.
Генрих, чье внимание было занято подготовкой армии, которую он направлял на север, чтобы отомстить шотландцам, не ожидал народных волнений. Но он сразу же отреагировал на эти выступления, отозвав основные силы армии для защиты Лондона, и сам возглавил эти отряды. Он отослал к границам с Шотландией небольшие отряды, чтобы в случае чего защитить рубежи. Эти отряды возглавлял родственник Елизаветы граф Суррей.
Жители Корнуэлла сражались храбро. У них было лишь старое оружие, чтобы противостоять новым пушкам Тюдоров. Но они приводили в смятение жителей Лондона, выпуская стрелы невероятной длины. Лондонцы были в ужасе, когда с городских стен видели у ворот города целую армию. Сначала они решили, что на столицу напал Перкин Ворбек, — это было самое настоящее нападение. А вскоре это можно было назвать отступлением короля, — Генрих вынужден был обещать снизить налоги.
Елизавета прекрасно понимала, что это лишь толпа недовольных с запада. Она смотрела на нее с высоты Блекхита и пыталась представить, как бы чувствовала себя, если бы внизу был ее настоящий брат Ричард. Ее милый брат, пытающийся разбить стены Лондона, где жила она и ее дети. На чьей стороне оказалась бы сама Елизавета? В первый раз она полностью осознала, что признание права одного станет лишением права другого. И в первый раз робкая надежда, всегда теплившаяся в ее сердце, превратилась в страх.
Как бы она ни мечтала увидеть своего младшего брата живым, она теперь в глубине души не желала, чтобы Перкин оказался Диконом. Ее здравый смысл уже давно убедил ее, что этого не может быть… Или не должно быть?
Только гораздо позже она узнала, как это было важно. Когда Одли казнили на холме Тауэр, а Флеммок и Майкл Джозеф были повешены в Тамберне, Генрих простил жителей Корнуэлла и отослал их домой. Он не стал с ними расправляться так же жестоко, как это делали люди Перкина с попавшими к ним в руки сторонниками Тюдоров. Но король жестоко расправился с последователями Перкина в Кенте. Сами жители Корнуэлла говорили, что они не слишком боялись его, потому что, если бы он вздумал вешать тех, кто протестовал против излишне высоких налогов, ему пришлось бы перевешать всех! Но он воспользовался возможностью и освободил их от всех запасов, которые они ухитрились накопить. Он содрал с них все — и так наказал их за неповиновение. Но как только они возвратились в свои отдаленные края и Перкин высадился там, они приветствовали его в качестве своего спасителя, собрались вокруг него и в Бодмине провозгласили его королем.
Они подошли к Эксетеру, их было около трех тысяч. Но Эксетер был процветающим городом — стать таким ему помогла поддержка Тюдором торговли — и поэтому отверг их. Если бы Перкин высадился на месяц или два раньше, ему бы повезло больше. Сейчас же не осталось того энтузиазма, который помог ему подойти к стенам Лондона. Генрих, услышав, что человек, который столько времени отравлял ему существование и из-за которого он провел столько бессонных ночей, уже в Англии и даже осадил один из главных городов, оставил все и поспешил на запад с армией, какую только смог собрать.
Перкин сжег ворота Эксетера, но не смог войти в город и повел солдат в Таунтон, будучи готовым сражаться за Лондон. Граф Девонширский, женившийся на сестре королевы Кэтрин, стал защищать Тюдоров. Он призвал на помощь всех из рода Куртене в Девоне, чтобы они помогли ему окружить небольшую армию Перкина, пока не прибудут силы короля. У самозванца не осталось никакой надежды, и Перкин смог удрать лишь с небольшой группой всадников. Он укрылся в аббатстве Боле в Гэмпши-ре. Генрих был рад такому обороту дел, презентовал храброму городу Эксетеру свой меч и сразу же взял в кольцо Боле.
— Наконец-то, — сказал он Томасу Стеффорду, который прибыл в Эксетер вместе с ним, — в моих руках окажется этот европейский парень, который таскал для других из огня каштаны!
— Но ведь этот червь прячется в аббатстве, — вздохнул мэр Эксетера.
— Ради мира в королевстве Папа должен позволить Вашему Величеству силой вытащить его оттуда, — заметил Стеффорд.
— И потом Ваше Величество может казнить его и разделаться с ним навсегда, — радостно поддержал его граф Девонширский.
— И тогда правда уйдет вместе с ним в могилу, — заметил Генрих, чуть заметно растянув тонкие губы в улыбке. — Нет, смерть для него — слишком легкий выход. В течение шести лет он отравлял мне жизнь, обманывая половину Европы. Сам по себе он ничего не представляет, но ему давали деньги и людей из-за его наглых притязаний. Нам больше не нужны легенды об Йорках в нашей Англии Тюдоров! Я заставлю его признаваться снова и снова перед верными мне людьми и перед теми жалкими дураками, которых он так ловко провел. Нам говорили о нем, что он чувствительный и самолюбивый парень, — продолжал он более спокойно. — Он заплатит за все зло, которое нанес Англии, если мы выставим его смешным. В свое время мой дядя Джаспер — упокой, Господи, его душу — сказал, что насмешка — это самое верное и сильное оружие!
Генрих, несмотря на свой гнев, не стал делать из Перкина Ворбека мученика так же, как не сделал страдальца из Ламберта Симнела.
— Дайте ему приличную лошадь, и пусть едет в конце нашей процессии вместе с нами в Лондон. Ему не станут прислуживать, но не будут и унижать, — распорядился Генрих и спросил: — Кто-нибудь из вас слышал что-нибудь о моей кузине Кэтрин Гордон?
— Говорят, он сразу же поместил ее на маленьком скалистом острове, недалеко от Корнуэлла, который называется Гора Святого Мишеля. Он это сделал еще до начала военных действий, — сказал Томас Стеффорд.
— Если он так поступил, то это единственное, что говорит в его пользу, — заметил Генрих. — Узнайте, не беременна ли она, спаси ее Бог, иначе мы никогда не закончим с этим делом. Потом отправьте ее с приличным конвоем по другой дороге в Гринвич. Там ее утешит доброта нашей королевы.
Генрих позаботился, чтобы Елизавета была в Гринвиче, когда Перкина доставили в Лондон. Он сказал, что сделал это, чтобы она меньше страдала, потому что — он знает — одно время она сомневалась, не был ли бродяга ее настоящим братом. И поэтому, она не видела, как он, беззащитный, ехал по Лондону, и толпа швыряла в него гнилые овощи и бешено вопила, следуя за ним по пятам.
Конечно, теперь не оставалось никакого сомнения в том, что он не сын Эдуарда, потому что, хотя слуги Генриха не прикасались к нему, он должен был читать свое признание — и не раз, а много, много раз. Он читал ту же биографию, которая была напечатана по приказанию Генриха и разослана по всей стране. Там перечислялись основные факты его короткой жизни, переезды из одной страны в другую и приводились подробности его низкого происхождения.
Елизавета была рада, что находится вне Лондона, потому что, когда слышала, как люди смеются над ним, испытывала стыд, как это бывает, когда понимаешь, что человек, в которого верил, оказался не тем, за кого ты его принимал. Она была добра в Кэтрин Гордон и старалась ее уверить, что после того, как схлынет весь шум, Перкин сможет спокойно жить где-нибудь в Вестминстере, и свобода его будет ограничена только запертыми дверями его апартаментов и двумя часовыми у дверей. Это стало триумфом милосердия Тюдоров. Но Елизавете пришлось проявить твердость, когда Кэтрин решила, что они стали родственницами, и каждый раз вся замирала, когда прелестная шотландская девушка, говоря о своем муже, называла его Ричардом. Ее никто не смог переубедить, и королеве пришлось запретить ей упоминать в разговоре его имя.
