– На улицах поговаривают, что королева Яков будет наследовать королю Елизавете, – Фелиппес хихикнул, но осекся под суровым взглядом Уолсингема.
– Прошу обойтись без шуток в адрес ее величества. Что касается Якова… Да, он проявляет злополучную предрасположенность Стюартов к фаворитам мужского пола. – Он поморщился. – По крайней мере его французский родственник бежал на родину. Это еще один удар для Гизов. Говорю вам, время работает на нас.
– Но не в том случае, если Яков согласится на совместное правление со своей матерью.
– Этого не будет. Как и все Стюарты, он стремится к единоличной власти. Он ничего не приобретет, если позволит матери присоединиться к нему. Она лишь досадная помеха для него, как и для Елизаветы и для всех остальных. Для нее больше нигде нет места, Фелиппес. А вы знаете, что происходит с человеком или вещью, для которой больше нет места?
Он рывком выдвинул ящик стола и достал письмо.
– Эти сведения устарели и больше не имеют значения. – Он выбросил письмо в окно, и оно упало на мостовую. Три лошади одна за другой проскакали по нему и втоптали его в грязь. – Вот что происходит. Все очень просто. Мы должны поддерживать порядок в наших ящиках, Фелиппес, и избавляться от бесполезных вещей.
Он встал и открыл другой ящик:
– Я аккуратно храню свои вещи. Все эти ящики снабжены замками, и позвольте заметить, что дубликаты ключей невозможно изготовить. Мастера, которые их сделали… больше недоступны для кого-либо. Окна зарешечены, и здесь есть только одна дверь. Я никогда не оставляю ее незапертой даже на мгновение; скорее я открыл бы корзину с ядовитыми змеями. Секундная небрежность может привести к пожизненному раскаянию. Вы меня понимаете, Фелиппес?
– Да.
– Я хочу сказать, что все в этой комнате имеет чрезвычайную ценность и надежно защищено. В этом ящике находится пример того, как я заставлю королеву Шотландии отправиться на улицу вслед за тем письмом, чтобы ее втоптали в грязь.
Уолсингем полностью выдвинул ящик и поставил его на стол. Подняв крышку на петлях, он извлек туфлю на высоком каблуке, бутылочку, молитвенник и небольшой отрез ткани.
– Несколько лет назад, точнее в 1575 году, мне представилась счастливая возможность пригрозить пытками Генри Коклину, лондонскому торговцу канцелярскими принадлежностями. Одной угрозы оказалось вполне достаточно. Он раскрыл мне секреты, которыми пользовалась королева Шотландии для передачи тайных сообщений. Разные глупости вроде этой.
Он поднял туфлю и поскреб каблук. Вскоре оттуда выпала круглая затычка, открывшая высверленную полость.
– И этой. – Он вынул пробку из бутылки и продемонстрировал такой же тайник. – Это было немного сложнее, так как содержимое следовало защитить от влаги.
Он похлопал по отрезу ткани.
– Это использовалось для невидимого письма с помощью квасцов. Как будто ради того, чтобы помочь мне, она также написала инструкции для всех своих адресатов. – Он покачал головой. – Должно быть, ей нравилось заниматься подобными вещами. Для нее это было чем-то вроде вышивания и помогало коротать время.
– Где вы все это достали? – спросил Фелиппес.
– Здесь и там, – ответил Уолсингем. – Объем ее переписки был поразительным. Естественно, чем больше она писала, тем больше посланий мы могли перехватить. Эта туфля получена благодаря ее переписке с леди Нортумберленд во времена «северного восстания». Отрез ткани находился под защитой французского посла, который думал, что он отправляет обычный подарок. Бутылку отобрали у иезуита, изображавшего виноторговца из Бордо, когда он прибыл в Дувр. Пока Энтони Бабингтон находился в ее свите, шифры цвели и множились, как нарциссы на весеннем лугу. Теперь он уехал и с такой же энергией строит заговоры в Париже, о которых нам своевременно сообщает Пейджет.
– Вам придется завести сундук для таких вещей, – заметил Фелиппес.
– Думаю, нет. Я наконец пришел к пониманию того, как уничтожить ее. Вы знакомы с тридцать пятым псалмом? «Ибо они без вины скрыли для меня яму – сеть свою; без вины выкопали ее для души моей. Да придет на него гибель нежданная, и сеть его, которую он скрыл для меня, да уловит его самого; да впадет в нее на погибель»[14].
Уолсингем махнул рукой в сторону своих экспонатов:
– Вот как мы поймаем ее. Ее ребяческая вера в подобные уловки послужит наживкой для нас. Все очень просто: мы перекроем ее каналы сообщения. Потом откроем один канал связи, который она будет считать абсолютно надежным. Мы задействуем все эти приспособления – шифры, бутылки с тайниками и так далее. Мы будем просматривать всю ее корреспонденцию. Рано или поздно появится очередной заговор, а когда она даст свое письменное согласие… – Он дернул головой, словно отгоняя надоедливую мошку.
– Заговор будет фальшивым?
– В этом нет необходимости. Сойдет и настоящий. Разумеется, поскольку мы с самого начала узнаем о нем, он будет безвредным. – Уолсингем стал укладывать вещи обратно в ящик. – Заговор Трокмортона хорошо послужил нам, так как раскрыл все ее возможности посылать и принимать тайные сообщения. Шрусбери слишком мягко и невнимательно обходился с ней. Пора заменить его кем-то по нашей рекомендации и заключить ее в настоящую тюрьму. Она будет заперта, как принцесса в башне, какой ее видят всевозможные поклонники, и перестанет получать любые письма. – Он вздохнул. – О, как она расстроится… и как счастлива будет, когда откроется «тайная» линия сообщения!
Уолсингем искренне рассмеялся – впервые с начала разговора.
– Осмелюсь предположить, это будет счастливейший день для нее… как и для нас.
Две женщины стояли на крыше Туррет-Хаус, небольшой квадратной башни, построенной на окраине охотничьего парка, и любовались октябрьским пейзажем.
Охота началась; внизу они слышали лай гончих, создававший свою особую музыку – музыку осени и жаркой погони. Шрусбери имел великолепную псарню, и сегодня все стаи находились в полной готовности. Там были длинноногие преследователи, такие, как шотландские борзые и гладкошерстные английские гончие, и охотники поменьше, которые преследовали добычу по запаху, такие, как бассеты и бладхаунды. Они звонко лаяли, предвкушая начало охоты, и рвались с поводков.
Маленькие терьеры и спаниели, собравшиеся у ног Марии, вторили более крупным сородичам, тявкая и возбужденно бегая вокруг.
– Нет, мои дорогие, вы не можете присоединиться к ним, – сказала Мария, наклонившись и пытаясь успокоить их. – Вы останетесь с нами и будете смотреть. Вы такие маленькие, что вас могут принять за убегающих зайчат.
Она взяла скайтерьера на руки и провела ладонью по его гладкой шерстке:
– Я знаю, что у тебя очень острый нюх; главный псарь говорит, что ты можешь идти по запаху, оставленному два часа назад. Но дело в том, дружок, что я не могу потерять тебя.
Она прижала его к себе; он был единственным оставшимся в живых из того выводка, который леди Босуэлл прислала ей почти десять лет назад. Она назвала его Армагеддоном, потому что эта кличка выглядела комичной для храброго маленького животного и потому что Босуэлл был прежде всего бойцом, жаждавшим последней битвы. Разумеется, все остальные укоротили кличку и называли его Геддоном, что звучало вполне невинно.
– Смотрите, Шрусбери обращается к нам! – воскликнула Мэри Сетон, стоявшая на крыше рядом со своей госпожой. Они перегнулись через парапет и посмотрели вниз.
Шрусбери, сидевший на боевом коне, махал им рукой.
– Мы вернемся после охоты и заберем вас! – крикнул он.
Мария помахала в ответ, показывая, что поняла его. Дворяне часто возвращались сюда, чтобы подкрепиться после охоты и рассказать о своих приключениях. Шрусбери недавно построил трехэтажную башню, которые вошли в моду в охотничьих парках, и роскошно украсил ее. На лепных потолках переплетались цветы из Франции, Англии и Шотландии, над каминами висели фамильные гербы, а оконные стекла покрывали геральдические узоры.
Охотники пришпорили лошадей и поскакали следом за возбужденными гончими, далеко опередившими их.
Мэри Сетон видела, как ее госпожа тоскливо смотрит им вслед. Раньше ей иногда разрешали выезжать на охоту, но преувеличенные новости – некоторые говорили, что она уезжала слишком далеко безо всякой охраны, – дошли до сведения Тайного совета, и Шрусбери получил строгий выговор за небрежность. Впрочем, теперь это не имело значения: Мария не могла ездить верхом из-за пошатнувшегося здоровья. Прошлым летом ее даже приходилось выносить на улицу на носилках, и она в лучшем случае могла мирно сидеть возле пруда с утками. Но Мэри Сетон знала, что каждый раз, когда Мария слышит лай собак и видит бегущую свору, она хочет отправиться за ними, забывая о своем нынешнем состоянии. Ее сердце, заключенное в стареющем теле, оставалось молодым.
