— Давай не будем кричать, ссориться, — примиряюще сказала Вера. — Все эти сокровища нам не принадлежат. Да, возможно, они когда-то были заслужены Ерашовыми… но сейчас они не наши. Мы не имеем на них юридического права. Ты немного забылся, Алеша. Это собственность Аристарха Павловича.
Старший Ерашов смущенно замолчал, а младший вдруг спохватился:
— Но Палыч-то наш! Мы с тобой родня, Палыч?
— Я же сказал — все возвращаю вам, — пропел Аристарх Павлович. — И нечего тут думать, забирайте.
— Широкая душа! — воскликнула Вера. — А мы сейчас воспользуемся и отнимем то, на что давно потеряли всякое право.
Аристарх Павлович возмутился:
— Чужого мне не надо! Я только клад нашел. А положили ваши! Там есть бумаги!..
— Прости, Вера, я как-то не подумал, — сказал старший Ерашов. — И в самом деле, тут нашего ничего нет…
— Как это — нет? — рассердился Аристарх Павлович. — Начнем сейчас права искать — твое, мое… Да некогда судить! Усадьбу отнимают, а вы все рядитесь!
— Да пойми ты, Аристарх Павлович! — Старший Ерашов вскочил, возбужденно заходил взад-вперед. — Подарок можно принять, какую-нибудь услугу… А тут — я не знаю! Бесценные вещи! Реликвии!.. Не знаю! Не могу принять!
— Добро! — неожиданно переменился Аристарх Павлович. — Раз мне решать, то я распоряжусь… Ты взять не можешь — Безручкину отдам. В его квартире клад нашел, пусть забирает. По чести будет, справедливо… А он возьмет! Не станет долго рассуждать. И в благодарность на работу примет… Ну что, снести ему?
Старший Ерашов тяжело сел, отвернулся от всех. Вера по-матерински погладила его по голове, вздохнула.
— Правильно, Аристарх Павлович… Вот в этом и есть наше идиотство. Скорее отдадим врагу, чем сами попользуемся. Олег! — вдруг позвала она. — Я понимаю, ты далек от нашей мирской суеты… Может, посоветуешь, что делать? Почему ты все время молчишь?
— Я думаю, — сказал Олег. — Слушаю вас и думаю.
— И что же ты придумал? — спросил Кирилл со скрытой издевкой.
— Вы меня не послушаете…
— А ты говори, говори! — подбодрил старший Ерашов.
— У нас ни мира, ни согласия в семье не будет, — заключил Олег. — Мы слишком долго вместе не жили. Каждый привык сам по себе… Не обижайся, Алеша, но семьи тебе не собрать, потому что всех гордыня мучает. Мы ведь друг друга не слышим и не услышим никогда. Вот скоро разбредемся, и все. Перессоримся или даже передеремся. Например, из-за этих сокровищ. И ничего на пользу не пойдет.
— Ну и что же посоветуешь делать? — оживившись, спросил старший Ерашов.
— Делать ничего не нужно, — проговорил Олег, перебирая четки. — Почему мы сегодня опять у Аристарха Павловича собрались? Как что-нибудь важное, так мы здесь. И гуляем, и хороним отсюда… Парадная зала тут ни при чем, у нас там тоже места хватает. А потому, что Аристарх Павлович давно нам отец. Ну кто бы еще вытащил из тайника целое состояние и выложил перед нами? И почему у него оказались все эти реликвии?.. Нам осталось-то всего — отцом его называть. Прости, Алеша, но без отцовской воли у нас не будет согласия и семьи не будет.
У Аристарха Павловича перехватило дыхание и слезы навернулись. Он не ожидал и не готов был к такому повороту, хотя давно уже считал себя членом семьи Ерашовых, но как-то неопределенно. А Олег между тем подошел к нему и встал на колени:
— Будь нам отцом!
— Что ты? Встань! — растерялся Аристарх Павлович и не заметил, что не поет, а говорит, как до болезни. — Вот придумал, на колени… Ну, какой я вам отец? — скрывая слезы, пытался возмутиться он. — Сами вон какие, сами отцы… А я что вам?.. Ведь не маленькие. И так бы вас не бросил, не оставил бы… Я ведь только женился. На что вы мне нужны?.. У меня вон жена молодая!.. Ничего себе, дети, уж на пенсию пошли. Что я делать-то с вами стану? Свалились на мою голову… Сами с усами, на что вам отец-то?..
Ломать бетон на Колокольном дубе подрядилось какое-то частное предприятие, сшибающее мелкие, случайные подряды. Накануне в Дендрарий втащили компрессор и привезли несколько бухт стальных тросов, чтобы взять дерево на растяжки: хотя специалисты и утверждали, что разруб затянулся и дуб может теперь стоять без поддержки, однако же рабочие отказались долбить бетон без страховки. К тому же никто не мог толком определить, в какую сторону он может рухнуть, если прогнозы не подтвердятся. Все решал ветер и центр тяжести кроны, определить который на глаз было невозможно.
Всю подготовку к операции вел Горзеленхоз, которому пока еще принадлежал Дендрарий, и потому произошла заминка. В назначенный день подрядчики явились с отбойными молотками, а ничего не было готово. Ко всему прочему, забыли перекрыть вход, и к Колокольному дубу начал собираться гуляющий народ: женщины с колясками, бабушки, инфарктники и дети из соседних девятиэтажек. Наконец, к вечеру пришла машина с подъемником, и горзеленхозовские рабочие стали ставить растяжки. Провозились они допоздна, и все зеваки разбрелись ни с чем.
За несколько дней до этого Валентина Ильинишна послала телеграмму Веденникову, причем без всякой надежды, что тот приедет: мало ли, пообещался под впечатлением воспоминаний, но, поди, уж забыл… Он же приехал в указанный день и с вокзала пришел к Колокольному дубу. Валентине Ильинишне было неловко, что случилась задержка, и она привела его домой, поручив Аристарху Павловичу. Тот же, не зная, чем развлечь именитого гостя, повел его за грибами, а заодно решил показать своего жеребчика, который так и прижился на аэродроме, оставаясь неуловимым и незримым для постороннего глаза.
Они набрали маслят и лисичек еще по дороге к заброшенному аэродрому, повесили корзину на сук, и Аристарх Павлович повел Веденникова в перелесок к взлетной полосе. Он хотел подивить гостя и потому не выдавал, куда идут и зачем, однако печальный и какой-то безумно-неестественный пейзаж удручил Веденникова. Они долго бродили по бетонным плитам, сквозь которые прорастали березы, розовый кипрей и малинник, лазили в мрачные ангары, бросали камешки в бункер, залитый водой, и респектабельный гость медленно превращался в отягощенного заботами и горькими думами мужика. Потом они сидели в кустах у края взлетной полосы и ждали Ага. Жеребчик появился ближе к вечеру, долго выслушивал пространство, прядая ушами, и лишь после этого осторожно вышел на открытое место. Вначале он легкой рысью пробежался по полосе, будто разминаясь, удостоверился в безопасности и затем показал, на что способен. В обоих концах полосы от нагретого бетона поднималось зыбкое марево, и всякий раз, когда жеребчик достигал его, создавалось полное ощущение, что он взлетает, несется по воздуху, а затем исчезает в небе. Это зрелище окончательно потрясло Веденникова, и когда Аристарх Павлович еще рассказал всю историю жеребчика, гость вдруг перешел на «ты» и сказал откровенно:
— Знаешь что, давай сегодня напьемся.
Алексей и Вера в тот день с раннего утра уехали в Москву — все вопросы по возвращению поместья можно было решить только там: Дендрарий считался природным памятником республиканского значения. Вернуться они обещали дня через два, не раньше, и потому вечер был относительно свободным. Пока Валентина Ильинишна готовила грибы, Аристарх Павлович с гостем сели за стол и выпили под холодную закуску.
— Давай споем? — предложил Веденников.
У Аристарха Павловича мгновенно пропал голос. Он даже не пытался запеть, поскольку знал, что ничего не получится. Гость запел сам, но ни вино, ни провокация не помогали: сухой бумажный ком стоял в горле Аристарха Павловича. Веденников замолк, а потом тихо сказал:
— И мне не поется… Уезжаю я из России. Документы оформил, билет в кармане. Все, осталось попрощаться.
— Куда же ты поедешь? — спросил Аристарх Павлович.
— В Италию… контракт заключил на три года.
— Через три года вернешься, — успокоил Аристарх Павлович.
Веденников выпил, тоскливо полюбовался граненым стеклом старинного бокала.
— Утешаюсь этим… Да знаю ведь — не вернусь. Что толку себя обманывать?.. Как только понял, что не вернусь, — будто дорогу назад отрезал. Хожу теперь как по чужой земле. Мое и не мое… Не уехал еще, а меня как будто уж нет здесь. Отрезанный ломоть…
— Что за нужда-то такая?
Похоже, гость действительно решил напиться — налил бокал коньяку, ахнул залпом, в одиночку.
— Нужда какая?… Петь хочу. Во сне снится — пою. А дома не нужен стал. Стыдно и признаться… И знаешь, чего боюсь? Боюсь, там не запою. Выйду на сцену, а у меня затык…. Тоже снится: дирижер подает начало — я рот разинул и молчу. Страшный сон.
Валентина Ильинишна принесла магнитофон, видимо заранее приготовленный, поставила на каминную полку.
— Повеселить вас хочу, — сказала она. — Оставайтесь тут вдвоем и слушайте.
Она ткнула кнопку, подхватила жаровню с грибами и понесла в столовую. В доме теперь готовили сами: Надежда Александровна после девятого дня уехала домой..
