Простите, дражайший граф, простите! — промолвил испуганный Сосновский, кидая бешеный взгляд на дочь, — она ещё не знает света, её воспитание ещё не закончено. Будущий муж, — вполголоса прибавил он, — может перевоспитать её совершенно по своему вкусу и по своей воле.
— Дикие кошки не поддаются дрессировке, — проворчал про себя Бобринский.
Людовика не обращала больше внимания на этот разговор; она, должно быть, нашла наконец то, чего отыскивали её блуждающие по залу взоры; по крайней мере она быстро направилась к оконной нише, где граф Игнатий Потоцкий разговаривал с Колонтаем. Она коснулась руки графа, тот обернулся и отошёл немного в сторону.
— Я решилась, — прошептала она ему; — скажите Тадеушу, что я готова следовать за ним. Моя обязанность здесь кончена. Я могла жертвовать собою, но никогда не позволю продать себя в рабство, которое было бы тошнее смерти.
Её щёки рдели, губы дрожали, глаза горели, как в лихорадочном жару.
Потоцкий смотрел на неё с искренним участием и, наклоняясь к ней, сказал:
— Доверьтесь мне, панна Людовика! — друзья бодрствуют для вашего спасения. Преодолейте однако своё волнение, чтобы никто не заподозрил ваших чувств.
Он произнёс вслух несколько равнодушных, шутливых слов, графиня сделала попытку улыбнуться, и в самом деле вся эта сцена осталась не замеченной остальным обществом, которое исключительно было занято императрицей и императором.
Только графиня Елена Браницкая в разговоре с придворными дамами государыни не теряла из глаз Людовики. Она заметила, как молодая девушка прошла через зал, чтобы приблизиться к Потоцкому; она видела, как они разговаривали между собою втихомолку, как Людовика краснела, а взоры графа останавливались на ней почти с нежностью.
Графиня Елена побледнела и прижала руку к сердцу, однако с улыбкой продолжала беседовать с придворными дамами.
Гофмейстер доложил, что завтрак подан в маршальском зале. Князь Безбородко предложил руку графине Браницкой, обер-камергер Строганов подошёл к Людовике. Русские вельможи повели других польских дам, Феликс Потоцкий, быстро опередив Сосновского, подал руку графине Брюс, и таким образом всё общество отправилось в столовую, чтобы, весело болтая и смеясь, занять места за роскошно убранным столом, обильно уставленным яствами.
Екатерина Алексеевна привела императора Иосифа в назначенное ей помещение. В её кабинете, где он увидал на стене свой портрет в натуральную величину, стоял столик с двумя приборами, а рядом с ним буфет с серебряными блюдами и хрустальными графинами. Два пажа стояли возле него.
— Надеюсь, что вы, ваше величество, окажете мне честь разделить со мною завтрак, — сказала императрица, подводя императора к одному из приборов.
— Каждая минута, которую я могу провести в вашем присутствии, ваше императорское величество, составляет для меня неоценимое приобретение, — любезно ответил Иосиф. — Но у меня есть ещё к вам просьба, — прибавил он, оборачиваясь к Потёмкину, который остался стоять позади, — разрешите, ваше императорское величество, графу Фалькенштейн посадить возле себя своего друга князя Потёмкина.
Он подал Потёмкину руку и подвёл его к накрытому столу.
Екатерина Алексеевна нагнула голову с одной из своих грациознейших улыбок. Она кивнула пажам, и в следующий момент был поставлен третий прибор и пододвинут третий стул.
Сияя радостью и гордостью, Потёмкин уселся между обоими монархами. С беспокойным чувством приехал он в Могилёв: он далеко не был уверен, что гордый Габсбург, которому, как римскому императору, принадлежало первое место среди монархов Европы, признает за ним то исключительное положение, которое он, благодаря расположению к нему Екатерины Второй, занимал при петербургском дворе; он даже сомневался, следует ли ему сопровождать императрицу в её путешествии, так как для него было бы нестерпимо всякое унижение на глазах придворных.
Зато теперь его гордость была вполне удовлетворена: он поднялся так высоко, как никогда не мог даже и надеяться; он находился почти на одной ступени с монархами и далеко оставил за собой всех вельмож. Иосиф в одно мгновение этого могущественного эгоиста превратил в своего преданного поклонника; Екатерина Алексеевна также была в высшей степени благодарна императору, так как своим примером он, так сказать, узаконил за Потёмкиным, до известной степени, то неслыханное положение, которое она предоставила ему.
Завтрак начался очень весело. Пажи подали Екатерине Алексеевне хрустальный бокал с чистой водой и белый хлеб с икрой; пред императором поставили жареную по венскому способу курицу и графин с терпким красным вином — его обычный завтрак в Гофбурге, в Вене.
— Вы, ваше императорское величество, можете заставить меня вообразить, что я действительно нахожусь дома, — воскликнул Иосиф, польщённый новым доказательством внимания к нему, — если бы присутствие моей державной хозяйки не напоминало мне, что я далёк от моей родины.
Завтрак за столом монархов был почти беден по сравнению с роскошными блюдами на столах придворных, собравшихся в маршальском зале; но как здесь, так и там царило непринуждённое веселье, за которым всюду были скрыты совсем другие мысли.
Екатерина Алексеевна была настроена очень радушно; она говорила обо всём, переходя с одного предмета на другой и постоянно давая императору возможность высказать его оригинальные наполовину философски-либеральные, наполовину абсолютистские взгляды, она всё время, казалось, старалась поучаться у него и задавала ему всё новые и новые вопросы, на которые он отвечал с обычным для него самодовольным педантизмом и безапелляционностью, подражая Жан-Жаку Руссо, который давал направление тому времени и которому усердно подражали тогда высшие классы общества, не помышляя, что таким образом они открывали пути пробивающейся снизу революции.
Потёмкин также слушал с почтительным вниманием и также задавал иногда робкие вопросы. Обыкновенно высокомерный и решительный, он высказал теперь удивительную скромность и уважение, относившиеся по-видимому больше к человеку, чем к носителю римско-германской короны; как императрица, так и её первый министр выражали в своих словах своему высокому гостю такую тонкую лесть, к которой последний был особенно чувствителен.
Вместе с фруктами пажи поставили на стол на золотом блюде маленький пирог в виде полумесяца с золочёными рогами и удалились затем из кабинета, так как их служба была кончена.
Екатерина Алексеевна воткнула остриё золотого ножа в пирог и со смехом, но испытующе глядя на императора, спросила:
— Не желаете ли вы, ваше величество, разделить со мной этот полумесяц? По одному его рогу для каждого из нас не будет слишком много!
Иосиф сначала с изумлением смотрел на удивительный пирог. Екатерина Алексеевна разрезала его и разделила обе части; тогда на дне блюда под пирогом отчётливо показалась карта Турции с Чёрным и Средиземным морями. Тонкая улыбка появилась на губах Иосифа.
Потёмкин с восхищенным
