премудростям, я прошла курс чувственной любви.
— Женщина, Лена, это совершеннейшее создание на земле. Почему? То, что рождает жизнь, — красота. Жизнь рождает женщина. Выходит, что женщина на земле — это и есть красота. Вот что такое женщина. Мужики правят — это как проявление грубой силы, которая не имеет ничего общего с красотой. Мужики находятся на первой стадии своего развития. Они только начинают изучать, Лена, свой предмет интереса.
— Выходит, что ты отсталый человек, — сказала Лена, вздохнув, и тут их пригласили ужинать.
За ужином маршал ругал всех.
— Да, Брежнев — дурак, конечно, но придется и нему идти на поклон. Я ему сказал три года назад, что твой Солженицын, когда у тебя силовые рычаги? Армия тонет, генералы воруют, солдаты дезертируют, офицеры пьянствуют. Зачем, говорю, заниматься чепухой? Но нет ответа. Фурцеву отравили. Беда. Все работают на НАТО. Ум у него, как у моего кобеля хвост — куцый и прямой. Я внучке не могу купить отечественный пуловер. Все импортное.
Майор Безмагарычный насуплено молчал, опрокидывая рюмку за рюмкой, и только крякал, повторяя:
— Беда. Беда.
— Дедушка, ты пригласил бы болерунов потанцевать, — попросила Лена.
— Каких, внученька, болерунов?
— Да вот которые в балете танцуют. Вов, помнишь, ты говорил как-то очень изящно о балете? Скажи, что такое балет?
— Лена, я просто сказал, что балет — это то, как изящно можно изобразить музыку жестами рук и ног.
— Смотри, — буркнул маршал. — Ты это Брежневу скажи.
Но встреча с Брежневым откладывалась. Уже минула зима, весна, заканчивалось лето, зачастили дожди, а Волгину было велено не покидать Москву, так как со дня на день ожидалась поездка к Брежневу. Волгин перелистал свою книгу и думал о том, что сейчас бы все написал лучше, изящнее, тоньше и философски убедительнее. Он делал записи, готовясь написать вторую книгу.
Благодаря стараниям маршала он получил московскую прописку и теперь жил в Москве на законном основании. К нему порой заявлялась Маня Рогова, соседка из Бугаевки, «ночной призрак сеновала», осевшая в столице и работавшая дворником в ЖЭКе. Его новая книга имела название: «Красота и женщина». Чем больше он размышлял о женщинах, тем больше вопросов у него возникало. Вот Маня — зачем она к нему приходит и сидит?
Однажды позвонила Лена и приказала звонким голосом:
— Вова, привет, собирайся! Дедушка сказал: пора!
Он оделся в новый черный костюм австрийского производства, белую сорочку и галстук, причесался.
— Поцелуй меня, — сказала Лена, когда он появился у них.
Старый маршал уже ждал его — в новой парадной форме со всеми орденами, со звездой. Он выглядел озабоченным, помолодевшим лет на десять. Лена их перекрестила, когда они уходили. Волгин на площадке, вызывая лифт, оглянулся — Лена не закрывала дверь.
Черный длинный ЗИЛ, присланный из Кремля, стоял у подъезда. Маршал сел на переднее сиденье, а Волгин — на заднее. В салоне роскошного автомобиля приятно пахло. Молодой водитель молча сидел за баранкой и искоса глянул на маршала, как бы спрашивая разрешения тронуться. У маршала взмок под фуражкой лоб. Было еще довольно рано, десять часов сорок пять минут. В одиннадцать их могли принять. Но когда они приехали в Кремль, им сказали, что принять их могут только в четырнадцать часов тридцать минут. Объяснений никаких не дали.
В четырнадцать часов за ними снова приехал длинный черный ЗИЛ.
Их повели к Брежневу. Они прошли бюро пропусков. Потом военный человек повел через залы по длинному коридору в самые недра Кремля. Они шли по длинному коридору, вдоль нескончаемого ряда окон. Было впечатление, что на улице пасмурно, хотя светило солнце. А вот когда открыли одну из дверей, то сразу хлынул в глаза приятный белый свет, от которого он зажмурил глаза. Они вошли в приемную с высоченными потолками, в которой за столами сидело несколько женщин. Он не успел еще разглядеть их, как маршал потянул его за собой. Они минули еще какой-то коридор, подошли к другой двери, потом свернули еще раз, и перед ними растворили двери. В кабинете маршал вытянулся и отрапортовал о прибытии. Брежнев поднял глаза от стола. За длинным столом сидели двое в штатском, Волгину они показались знакомыми, видимо, он их видел на экранах телевизора или на портретах.
— Товарищ Генеральный секретарь, маршал Ротмистровский прибыл для разъяснений некоторых положений новой реформы в армии. — Маршал стоял навытяжку, его пунцовое лицо выражало высшую степень напряжения. Брежнев показал рукой, и они присели.
— Армия, — заговорил он, рот у него был словно заполнен кашей. — Важная сторона жизни партии и народа. Поэтому я, отрывая драгоценное время, слушаю. Вы говорили, между прочим, что с вами придет очень умный молодой человек, так сказать представитель молодого поколения нашего народа.
— Так точно, товарищ Генеральный секретарь! — громко отрапортовал маршал. — Я с ним и пришел.
— Ах, это он, очень хорошо. Коммунистическая партия всегда придавала большое значение воспитанию молодых, продолжателей нашего ленинского дела. С вашей запиской я ознакомился на досуге, товарищ маршал Ротмистровский, я хотел бы уделить внимание товарищу молодому поколению, нашей надежде и нашему общему делу. Армия наша реформируется по правильному пути, а ваша забота — это вклад в общее дело. Похвально.
Брежнев привстал грузно из-за стола. Он смотрел на Волгина равнодушно и удивленно от вздернутых бровей. На Генсеке был отличный, из толстой темно-синей материи, костюм, галстук, и от него веяло добродушием и негосударственными мыслями.
— Так говорите, что он для нас как философ, — обратился он к маршалу, как к своему старому знакомому. — А для меня имеется один большой философ. Это товарищ Маркс, на ленинской основе которого прочно зиждется фундамент коммунизма. На базе марксизма-ленинизма.
— Имя — это всего лишь форма, Леонид Ильич, — выпалил стремительно Волгин и растерялся, в то же время стремясь не упустить нить рассуждения.
— Содержание, молодой человек, определяет форму, — продолжил разговор Брежнев, глядя на маршала.
— Имя, Леонид Ильич, всего лишь форма, которая ничего не говорит, лишь обозначает понятие. Мы видим Луну, но это видимость формы ее. Луна — это когда мы станем ногами на нее.
— Это правильно. Но надо знать, что марксистско-ленинское учение обозначает народность, — сказал Брежнев, перебивая Волгина и опять глядя на маршала, который заерзал на стуле, полагая, что разговор не клеится. — Я понимаю вас, но надо знать все хорошее, что имеется в СССР.
— Имя, обозначение, Леонид Ильич, как первая, как низшая ступень понятия, как его изначальная форма, как обозначение материального. А вот превращение материального в духовное — это означает переход человеческого эгоизма в новое
