Ознакомительная версия.
Железнодорожная колея, которая поначалу вела его прямо, стала позднее играть с ним в какую-то непонятную и странную игру. Она то изгибалась, временами совсем исчезая, то появлялась вновь, словно ей нравилось играть с мальчиком в прятки. Выгоревшие, лишенные растительности поля, печально простирались слева и справа от железной дороги. Стоял самый конец лета, и природа изнывала, томимая мучительной жаждой. Иногда Хаймек чувствовал, что ему нужен перерыв. Тогда он садился на откос насыпи и широко раскрытыми глазами смотрел на дрожащий в раскаленном воздухе горизонт. Случалось ему и другое – ощутить, как рельсы начинают гудеть. Это означало, что где-то – ближе ли, дальше ли – тяжело громыхая, приближается поезд. В таких случаях он сходил с насыпи и ложился в стороне от нее на землю. И лежал так, заодно переводя дух, до тех пор, пока железная гусеница, дробно стуча на стыках, не исчезала вдалеке. Земля после этого еще долго вздрагивала. А Хаймек возвращался к своим шпалам, своим рельсам и своим щепкам.
Рельсы были, кстати, прибиты к шпалам огромными ржавыми костылями.
Уже первый волдырь заставил его умерить бег. Он провел по вздувшейся коже ладонью – осторожно, словно прикасаясь к дорогому инструменту. После этого какое-то время он передвигался на пятках. Кожа на пятках была много толще. Но вскоре пузыри появились и там. Найдя острую щепку, он прокалывал пузыри, выдавливая из них белую воду. Пузыри горели. Их становилось все больше. И так продолжалось до тех пор, пока подошвы Хаймека не превратились в один сплошной пузырь. Это была адская боль. К полудню он был уже не в состоянии ни бежать, ни идти. Он стал передвигаться на четвереньках, как больная собака. Весь мир его сжался теперь до двух-трех ближайших шпал, до которых он должен был доползти. В довершение всего из носа у него потекла кровь, которая падала на черные шпалы и застывала у него на подбородке. Иногда силы совсем покидали мальчика, и тогда он просто ложился на щебень железнодорожного балласта и лежал так, тяжело дыша и не думая ни о чем.
Отдышавшись, он полз дальше.
Так дотащился он до серой глиняной стены. Она появилась справа от дороги – голая стена, чуть розовая в лучах заходящего солнца. Посреди стены были ворота с калиткой. Мальчик пополз туда. Над воротами трепетала матерчатая надпись: «ДЕТСКИЙ ДОМ ДЛЯ КРУГЛЫХ СИРОТ». Мальчик прочитал ее, стоя на разбитых коленях. Сердце у него билось очень сильно. Вот, значит, оно, это место. Не поднимаясь с коленей, он забарабанил по деревянной калитке, сбитой из косых досок. Он стучал долго. Потом калитка приоткрылась и в образовавшуюся щель высунулась вихрастая голова. Голова глянула вверх, влево, вправо и вниз. Внизу, на земле, лежал мальчик. Хаймек.
Голова спросила:
– Чего тебе?
– Это дом для меня, – сказал Хаймек. – Пустите меня…
– Это еще что такое, – спесиво проворчала голова. – Ишь, какой! Нам паршивых не надо…
Хаймек слишком устал, чтобы спорить.
– Это детский дом? – спросил он вихрастого. Но ответа не последовало.
– Натан! – раздался откуда-то голос. – Ты с кем это там разговариваешь?
– Ни с кем, – крикнул в ответ вихрастый, которого, судя по всему и звали Натаном. Хаймеку же он процедил сквозь зубы:
– Ну ты… ползун. Убирайся отсюда.
Даже ценой спасения собственной жизни у Хаймека не нашлось бы сил проделать тот же путь еще раз. Поэтому, сжавшись в комок, он затем распрямился, боднул Натана в живот и ввалился внутрь.
Больше он ничего не помнил. Какое-то время спустя из двухэтажного дома вышла худая и высокая женщина с гладкими волосами, забранными сзади в тугой узел. Она подошла к лежавшему на земле Хаймеку, отослала прочь стенавшего с разбитой коленкой Натана и приподняла веко на глазу у мальчика.
– Жив? – спросила она дружелюбно. Хаймек подумал.
– Да, – бесхитростно ответил он. – Немного.
– Вот и хорошо, – сказала женщина. – Дай мне руку… попробуй встать. – Она посмотрела на его ноги. – О, боже, – вырвалось у нее. – С такими ногами… Откуда ты к нам пришел?
– Из земли Ташкент, – сказал Хаймек. – Оттуда.
Потом снова был провал.
Вроде бы его несли.
Вроде бы кто-то (скорее всего эта женщина с тонкими руками) подносил к его губам жестяную кружку с водой. Кто-то спрашивал его о родителях. Хаймек, захлебываясь, пил, что-то отвечая. Затем прозвучало слово «сирота».
– Ты уверена, что он сирота, Ребекка?
– Так он сказал мне, пани Сара. Посмотрите на него.
– Но у нас нет мест. И тебе это известно.
В эту минуту Хаймек открыл глаза. Он был в какой-то комнате. В ней царил приятный полумрак.
Та, которую звали Сарой, сидела за столом, покрытом зеленой материей. У нее было широкое лицо, приплюснутый нос и маленькие глазки, расставленные так широко, как если бы один глаз старался убежать от другого. Какого цвета были эти глаза, Хаймек в полумраке разглядеть не мог.
– Итак, еще один новенький, – констатировала пани Сара. – И тоже сирота?
Вопрос относился уже к мальчику Он торопливо закивал:
– Да, пани.
– Но может быть… у тебя есть где-то… родители? Папа, мама? Говори правду… мы ведь все равно все это выясним. Через милицию. И тогда…
– Я говорю правду, – заверил Хаймек. – Папу забрали санитары на носилках и отнесли его в дом мертвых в больнице… а маму похоронили носильщики и бородач. За это они вырвали у нее изо рта золотой зуб…
– Ну а ты…
– А я пришел к вам. По шпалам. Но там… было много щепок.
– Откуда же ты шел к нам? Из дома?
– От станции. Из Ташкента.
– Но ведь и мы в Ташкенте. Так как же?
– Я шел по шпалам… весь день – извиняющимся голосом проговорил мальчик, – Шел… шел…
– И пришел к нам, – жестко договорила за него пани Сара, поерзав необъятными ягодицами по сиденью слишком маленького для нее стула.
– Я верю ему, – сказала тонкая пани Ребекка. – Он – сирота.
– Значит еще один, – вздохнула пани Сара, и все ее величественные формы и складки укоризненно зашевелились вслед за вздохом, как живые. – Разве нам не хватает собственных сирот?
И ее разбегающиеся в разные стороны глазки уставились на мальчика. Хаймек растерялся. Он совершенно не знал, хватает этой пани собственных сирот или нет. Но вот что он знал совершенно точно – его дрожащие ноги отказываются его больше держать, и что если он не сядет на что-нибудь, то упадет.
С этой мыслью он опустился на стул, стоявший напротив пани Сары, закрыл глаза и предался судьбе. «Теперь, – думал он, – пусть говорит или спрашивает о чем хочет хоть до самого утра.
– Взгляните на его ноги, – услышал он голос пани Ребекки. – Вы только посмотрите на них, пани Сара. Он не пришел к нам. Он приполз.
Пани Сара грузно выбралась из-за стола, подошла и посмотрела. Оба ее подбородка дрогнули. Она смотрела и молчала.
– Я тебе верю, мальчик, – сказала она наконец.
И улыбнулась.
«Наверное, не легко, когда у тебя целых два подбородка», – подумал Хаймек.
И уснул.
Натан – жадина. Жмот и скупердяй. Все, чем он владеет, спрятано в деревянном ящике, что стоит рядом с его кроватью. Ящик всегда заперт на замок. Замок маленький и сверкает. Он закрывает крышку ящика накрепко, так что ничьему постороннему взгляду не дано проникнуть внутрь. А внутри находится, среди всего прочего, главное сокровище Натана. Его альбом с марками.
Хаймеку это известно с полной достоверностью.
Однажды, под настроение, Натан показал некоторые марки Хаймеку. На одной марке было изображено апельсиновое дерево. С тех пор он лишился покоя. Стоило ему только завидеть темную обложку альбома, сердце у него начинало учащенно биться. В одну из ночей ему привиделось, что точно такое же дерево появилось прямо рядом с его кроватью, ветви дерева дугой сгибались под тяжестью плодов. И тут же он увидел своего дедушку. Дедушка сорвал один апельсин и положил его на середину блюда, уже полного сластей, орехов и съедобных стручков, после чего протянул все блюдо Хаймеку. Хаймек прежде всего взял оранжевый плод и стал очищать его упругую плоть от кожуры, отрывая ее пальцами. Дедушка, тем временем, бросил себе в рот орешек, и, двигая густой бородой, сказал мальчику:
– А все остальное отнеси своей маме. Очень уж красивая невеста досталась твоему отцу.
И причмокнул языком. А потом, заметив на пальцах Хаймека желтые следы от кожуры, добавил:
– Только не вздумай есть кожуру. Она горькая. Самое вкусное в апельсине – это мякоть. Вот ее и ешь. А если найдешь внутри зернышки – выплюнь их. Они несъедобные.
Хаймек тут же захотел выковырять эти зернышки пальцами, но у него ничего не получилось…
На следующее утро, когда они сидели за столом, глотая чуть теплый чай, Хаймек сказал Натану:
– Что ты хочешь за марку с апельсинами?
Пожав плечами, Натан долго изучал дно кружки. Потом сказал:
– У меня много марок с апельсинами…
– Я говорю про ту, красноватую… на которой зеленое дерево с оранжевыми апельсинами. Из Южной Африки… или из Палестины.
Ознакомительная версия.
