Но дальше в письме было совсем другое:
«В то же время несравненная монархиня наша указала именно предварить вашу светлость, чтобы герцог, супруг ваш, не приезжал вместе с вами…»
Герцог, вернувшийся к недоглоданному рыбьему хвосту, поперхнулся — ибо за нищенством своим ужинал без вина:
— Доннер веттер! Это почему ж?
Где ему было понять, что он всего лишь бедный солдат, что в Петербург пригласили его дочь — полно, его ли?.. — а поскольку неприлично же четырнадцатилетней девочке ехать одной, соблаговолили взять в провожатые и мать — уж тут-то истинную родительницу.
Герцог мог чертыхаться сколько угодно, но дорожный дормез, к которому были прицеплены и сани, — говорили, в России уже снег, — этот нищенский дормез[10] все же потащился в Потсдам и дальше на Кенигсберг и Ригу. Само собой, в Потсдаме герцогиня попутно поблагодарила Фридриха, и он на прощание прижал ее к своему воинственному сердцу. Денег, правда, на дорогу не дал — для него не было секретом, что российская императрица обо всем сама позаботилась. Хотя и не обычно щедро, скуповато… Но тому были веские объяснения в письме:
«Чтобы ваша светлость не были в затруднении, чтобы вы могли сделать несколько платьев для вас и для вашей дочери и могли, не теряя времени, предпринять это путешествие, честь имею приложить к настоящему письму вексель, по которому ваша светлость получит деньги по предъявлении. Правда, сумма скромна, но надобно сказать, ваша светлость, что это сделано с умыслом, чтобы выдача слишком большой суммы не бросалась в глаза тем, кто следит за нашими действиями».
Востроглазая Фике и ее матушка, по совместительству личная шпионка Фридриха, совершали негласный вояж под именем графинь фон Рейнбек.
Кончив прощание с Фике, — может, все-таки с дочерью? — Фридрих с солдатской прямотой дал попутные наставления и матери:
— Ваше общение с императрицей будет полезно и нам. Надо рассорить ее с Австрией и Англией, для чего… — он знал, что говорил, — для чего следует убедить ее, что для России гибельна политика канцлера Бестужева. Ваша задача — свалить Бестужева! — Он потрепал по состарившимся щекам. — Надеюсь, вы выполните мое последнее поручение.
Уж после таких-то напутствий и тощие лошади понеслись быстрее. Чтоб не замерзнуть в своих беличьих салопчиках, графини Рейнбек были до глаз закутаны в одеяла. Дормез поставили на полозья. Путь лежал по льду залива. Впереди ехали местные рыбаки, чтобы не угодить в полынью. И так — до Риги!
Там мир перевернулся, как в какой-то феерической сказке…
Когда переезжали реку Двину, грянул пушечный залп. На русской стороне реки дам буквально принял на руки Семен Кириллович Нарышкин — дипломат отменный, для того и посланный сюда из Петербурга. И губернатор этого края князь Долгоруков. От имени государыни Елизаветы он преподнес востроглазой Фике парчовую шубу, подбитую соболем, самолично накинув ей на плечи. Губернаторские покои, куда сопроводили путешественниц, не снились и самому Фридриху. Кроме всех прочих, путешественниц встречал командующий армией генерал-аншеф граф Салтыков. Не жизнь началась, а истинно волшебный сон. Вскачь понеслась жизнь любопытствующей, все примечавшей Фике. Ее подхватила восьмерка лошадей; кругом парча, позолота, сани обиты соболями. Грохот литавр. Эскадра кирасир впереди. Отряд Лифляндского полка, обочь саней — офицеры. В ночи дорогу освещали факелы и гремело грозное: «Пади!» — запомнила это первое русское слово Фике. В отличие от матери, она не спала и на шелковых пуховиках; она уже догадывалась, что неспроста ее с таким почетом везут в таинственный Петербург…
Там снова пушечные залпы. Сам губернатор князь Репнин у саней. Под его рукой четыре статс-дамы, присланные императрицей. И — вежливое повеление: немедленно следовать в Москву. Оказывается, императорский двор переехал на эту зиму в Первопрестольную.
Там-то, в покоях самой императрицы, не успела Фике сбросить дареную соболью шубу, и встретил ее взбалмошный недоросток-кузен, которого она знала по немецким встречам.
— Ах, кузина! — затопал он вокруг нее ботфортами. — Мы все заждались!
Он ничуть не подрос и не поумнел, хотя был уже наследником российского престола, — Фике еще по дороге успели нашептать это в уши.
Кругом генералы, придворные дамы, а он топочет вокруг нее прусскими ботфортами и без всякого этикета дергает за рукава шубы. Право, Фике захотелось надрать ему уши и на крепком немецком сказануть:
— Мы же не в Голштинии твоей!
Но события летели с истинно русской быстротой. Не успел вертлявый кузен покрутиться вокруг кузины, как из раззолоченных дверей вышел не менее золоченый камер-лакей и возвестил:
— Ее императорское величество просит пожаловать дорогих гостей к себе!
С этого начиналась истинная жизнь будущей Екатерины Великой…
Слава Богу, она не знала о переписке короля Фридриха — только ли короля? — и императрицы Елизаветы. Не ведала и того, что последнее-то слово, пожалуй, сказал граф Алексей Григорьевич Разумовский. Наедине, приватно. Без канцлера Бестужева даже — да, Бестужев уже был возведен в канцлеры. Без Нарышкина и Долгорукова. Без графа Воронцова и других своих сиятельных советчиков. Так вот, запросто, в укромной личной гостиной, примыкавшей к туалетной комнате и будуару.
Граф всячески избегал этого ожидаемого совета — легко ли советовать самодержавным царям. Но Елизавета настаивала, показывала переписку с окаянным Фридрихом. Чутье ей подсказывало: прусский лис под себя хвостом машет. Но кто, кто ответит на ее сомнения?!
— Ты, граф. Ты, друг нелицемерный.
И он решился:
— Как мне любить пруссака Фридриха? Но он прав: нельзя подбирать невесту из знатных королевских семейств. Много будет амбиции, склочной возни. Попроще надо. Разве твой великий батюшка ошибся? А ты, великая его дочь?..
Елизавета привычно погрозила пальчиком:
— Ах шалун! Не слишком ли много мнишь?
Он смолчал, а она, посидев в раздумье, решилась:
— Быть по сему! Одно замечу: не густо ли свадеб?..
Алексей, расположившийся у стола в домашнем шлафроке, обезоруживающе рассмеялся:
— Да, еще одна грядет. Надлежит справить свадебку моей племяшки с племянничком канцлера Бестужева…
— Не люблю я Бестужева. А с чего — сама не знаю.
— Говорят, и Фридрих его не любит. Спит и видит, как бы погубить…
— Но-но, граф! — вспылила Елизавета, вскакивая с кресла. — Говори, да не заговаривайся!
Граф не последовал ее примеру. Он вел себя истинно по-мужски — сам винцо попивал и разгневанной властительнице кубок наполнил, чтоб гнев побыстрее залить.
— Иль я не так сказал?
Под его мягким извинением гнев так же мягко и залился бургундским. Не хотелось с Фридрихом ссориться, но ни к чему и с Людовиком. Кто будет присылать такое прекрасное вино? Опять придется, как в бедной молодости, венгерским пробавляться.
Так вот, под аппетит бургундского, и невесту российскому наследнику сыскали.
Теперь невеста была уже в Головинском дворце. Можно сказать, под рукой жениха, кузена то есть.
Конечно, незабвенная Елизавет старела. Граф Алексей Разумовский… да полно, не милый ли хохол?.. делал вид, что не замечает этого. Чудит?.. Да, причуды следовали за причудами. Мало он сам, так истопник Василий Чулков становился главным камергером. Поговаривали, что в ранней молодости принцесса Елизавета — до него, до поротого кнутами сержанта Шубина, — не только пользовалась печной наукой обходительного истопника, но даже… Господи, кто мог договорить дальше? Уж граф-то Алексей Разумовский, видите ли выходец из древней Римской курии, и подавно не договаривал. Он лишь похмыкивал да попивал дары французского Людовика, которого когда-то Петр-батюшка метил в женихи северной красавице. Но сколько воды-то с той поры утекло? Который уж годок невестушке шел? И, не желая того, зачудишь.
Само собой, и раньше, еще в штате нищей цесаревны, бывали разные приживальщицы, а теперь-то?.. О-о!.. Штат их вырос в полк камергерский. Это не канцлер Бестужев, который целыми днями, а то и неделями, дожидался доклада по наиважнейшим делам. Даже о русской армии: генерал Румянцев бодается с самим Фридрихом, меж тем как главнокомандующий не знает — вперед ли, назад ли идти. Нет, сии ретирады мало что значили по сравнению с морщинками на челе российской самодержицы. Их замечал-то один граф Разумовский, и то, если слишком ярко пылали свечи в ночном канделябре. Он научился тушить их одним непроизвольным вздохом: охо-хо меня!..
А что менять-то? Он ничего такого не полагал. Более того, старческие морщинки императрицы оборачивались для него истинными благостями. Вроде как и служба полегче стала — служба камергерская! Он мог целыми часами играть в «фараона» на своей половине; с тем же канцлером Бестужевым, да хоть и с истопником Чулковым. Вести приятную беседу — и ждать ночного вызова. Мало ли что могло взбрести на ум прекраснодушной Елизавет! Она окружила себя целым сонмом приживальщиц. Надо ли спать-почивать бабе, женщине, да хотя бы и императрице? А ведь у нее и колики могли быть, и несварение, и все такое прочее. До сна ли тут?..
