Египтянин обернулся.
— Я тебя не знаю, — проворчал он. — Меня наняли отвезти труп за город и бросить его на съедение псам… Вот и дожидаюсь я, когда труп вынесут из дворца.
Антоний переглянулся с Эросом. Страшная догадка мелькнула у обоих.
— Кто тебя нанял? — спросил Антоний.
— Прислужницы царицы.
— Успокойся, друг. Ты отвезешь не труп, а живого человека,
— А куда ехать? Антоний подумал и решил:
— Отвезешь, куда я укажу.
Из ворот вышла Атуя, закутанная в пеплос, и Антоний помог ей взобраться на гармамаксу.
— А теперь — в путь.
Гармамакса выехала, сопровождаемая Антонием и Эросом, которые шагали по обеим сторонам ее, с оружием под плащами.
Не доезжая нескольких плетров до Нильской башни, белокаменной, возвышавшейся над белыми зданиями, гармамакса остановилась среди людной улицы. Рассчитавшись с возницей, Антоний пошел вслед за Атуей и Эросом.
У солнечных ворот, где возвышались два испещренных иероглифами обелиска в виде фаллусов, Эрос сказал:
— Видишь, господин мой, этот домик и сад? Здесь живет Халидония. Войдем?
Антоний колебался. Халидония… Как давно он ее не видел! Прошли годы с тех пор, как он отнял ее у Фульвии и она стала вольноотпущенницей. Он любил ее, а потом она надоела ему, как надоедали десятки и сотни женщин и девушек, ибо она не обладала тем, чего он искал у девушек, — солнечной красотой, радостью, страстным самоотречением, — и только у одной женщины он нашел это — у Клеопатры.
Вздохнув, он переступил порог дома. Перед ним стояла женщина и приветливо приглашала войти. Халидония? Возможно ли? Да, это была она. Как она пополнела! Он припоминал глаза прежней Халидонии и не мог вспомнить: такие ли, как теперь, были они тогда?
Он назвал себя, протянул ей руку. Растерялся, когда Халидония, вспыхнув, как девочка, опустилась перед ним на колени и целовала его руки.
С недоумением и тревогой он хотел поднять ее, но она не отпускала его рук, и он понял сердцем, что не забыт ею, что прежняя девичья любовь тлела где-то в глубине ее сердца и теперь вспыхнула с необыкновенной силой и что он поступил нехорошо, войдя в ее дом, нарушив покой ее души.
— Встань, госпожа, — молвил Антоний, склонившись к ней. — Я привел к тебе девушку… И твой супруг Эрос скажет тебе…
Халидония вставала с трудом, — затуманенные глаза ее обратились к Эросу:
— Муж мой, чем прикажешь чествовать высокого гостя и царя?
— Подай, что есть.
Спустя несколько мгновений рабыни поставили на стол кубки с вином, подали кушанья.
Атуя не сводила глаз с новой покровительницы: Халидония не понравилась ей. Встреча Халидонии с Антонием взволновала Атую; она недоумевала, почему Эрос отнесся с равнодушием к жене, откровенно выражавшей свои чувства к Антонию, и задавала себе вопросы, не была ли Халидония любовницей Антония и знает ли Эрос об этом.
«Нет, не знает», — решила она, посматривая на спокойное лицо Эроса, и вдруг услышала радостный возглас Халидонии:
— Слава Зевсу Ксению, приведшему тебя в наш дом!
— Слава богам, способствующим дружеским встречам, — ответил Антоний, возлегая рядом с Эросом. — За здоровье хозяев и благополучие этого дома! — поднял он фиал. — Обещай, Халидония, позаботиться об Атуе, стань для нее матерью и сестрой.
Халидония молчала. Наконец, вымолвила дрожащим голосом:
— Прежде чем ехать в Египет, по зову моего супруга, я побывала на родине, чтобы вопросить дельфийского оракула, какова будет моя жизнь на чужбине, и получила ответ: «Когда, возвратясь к прошедшему, станешь преступницей, мыть тебе окровавленные руки после долгих скитаний — в Стиксе, с ладьи Харона». И вот, господин мой, размышляя об этом, я боюсь себя… Не оставляй у меня этой девушки.
— Негде нам ее приютить, и мы оставим ее у тебя, — прервал ее Эрос — А предсказаниям оракула давно уже никто не верит: лицемерные жрецы обирают легковерных паломников… Сколько денег оставила ты в Дельфах?
— Муж мой, я оставила там свои сбережения…
— Сколько?
— Полталанта.
— Не говорил ли я? — вскричал Эрос — Лицемеры поживились на твой счет.
Когда проконсул уходил, Халидония вновь припала к его руке. Антоний почувствовал, как слезы закапали на его руку, и — смутился. Халидония плакала. Неужели он растравил рану ее сердца? Неужели она любит его? Нет, это невозможно. Сравнивал ее и Атую, Атую и Клеопатру. Халидония и Клеопатра казались ему спутницами Атуи, обе пожилые женщины, давно утратившие юность. И только одна Атуя, олицетворение скромного девичества, казалась наиболее желанной. Однако это только казалось, — назойливая мысль не давала покоя — мысль о Клеопатре, виденной на ложе, с лучившимся лицом, безмолвной, смиренной и такой прекрасной.
Он обнял Атую и Эроса и вышел на улицу. Было темно — ночь окутывала черным плащом Александрию; смутно белея, едва выделялись мраморные здания. Кое-где светились огоньки, а он шел, думая, что Эрос, отпущенный на несколько дней, убедит Халидонию в необходимости беззаветно ухаживать за беременной девушкой.
Антоний не ночевал во дворце Лохиаса, скитаясь по винным лавкам набережной. Он проводил время в обществе разноплеменных моряков, смотрел на пляски нагих женщин, которых в табернах оценивали и покупали моряки, но сам не сближался с блудницами. Они были грязны, и брезгливость мешала ему провести время как хотелось. Зато пил он много: в его кожаном мешочке было немало золотых и серебряных монет. Дважды хотели его подпоить и ограбить: выпив вино, он притворился пьяным и, когда грабители попытались овладеть его деньгами, он двоих сбил с ног, а третьему изуродовал лицо; второй раз пробовали взять его при помощи оружия, но Антоний, защищаясь, схватил стол и, работая им, как тараном, одного человека убил, — остальные разбежались. К нему подослали блудниц с кинжалами; разгадав коварный замысел, Антоний отогнал их, а одну из них, самую наглую, схватил за волосы и вытащил из них искусно спрятанный кинжал. Обезумевшая от ужаса женщина созналась, что кинжал отравлен. Антоний стал осторожнее.
…Здесь нашел его Эрос и убедил после долгих увещаний возвратиться во дворец. Он уверял, что Антония ожидала письма, а друзья хотели с ним видеться.
— Хорошо, я вернусь, но сперва я должен постричься и помыться…
— Да, господин, по тебе ползают вши… Ты обовшивел, общаясь с нищими, блудницами, ворами и убийцами. Почему ты ушел из дворца? Скучаешь по Атуе? Или по…
Голос Эроса дрогнул.
— Да, я скучаю по Атуе, ты угадал… и по Клеопатре… Я люблю ее и ненавижу… Я хочу ее и готов погрузить меч в ее грудь…
Эрос повеселел: страшный вопрос (он чуть не вымолвил имя жены) исчез, и жизнь, как разлившаяся река, опять вернулась в свои берега.
— Как ты, господин и царь, мог переносить такую жизнь? — с удивлением говорил Эрос, шагая с Антонием по направлению к баням. — Ты привык к иной жизни…
— Не забывай, Эрос, что я — воин.
— Это так. Но ты…
— Я сумею, если понадобится, стать нищим, моряком, другом воров и убийц… А теперь ступай за одеждой, пока я буду мыться и упражняться в гимназии.
Он прошел в раздевальню, освободился от грязных одежд, которые приказал рабам выбросить, и легко побежал, несмотря на тучность, в тепидарий, а оттуда к цистерне, наполненной горячей водою. Окунувшись, он позвал рабов и приказал натирать тело галльским мылом, скрести гладкими костяными скребницами. Затем его умастили, посыпали тело песком, чтоб оно, если бы пришлось бороться, не могло выскользнуть из рук противника, и Антоний отправился в эфебеион, где юноши упражнялись в искусстве борьбы.
Бородатые учителя узнали его и громко приветствовали. Юноши, прекратив борьбу, прокричали громкое славословие и ожидали, кого из них выберет Антоний, Большая часть юношей отличалась искусством борьбы, и Антоний предложил учителям назначить самых ловких, потому что считался в гимназии непобедимым борцом,
— Увы, я мало занимаюсь гимнастикой и старею, — притворно вздохнул он, — и оттого не уверен в своих силах.
Противником его был маленький коренастый грек. Антоний без труда повалил его на землю при одобрительных криках борцов.
Вышел худой, среднего роста юноша и, низко поклонившись, сказал:
— Позволь, господин, померяться мне с тобой силами. Антоний с недоумением оглянулся на учителя.
— Не удивляйся, господин наш, предложению этого борца и не сочти выступление его за дерзость. Он — самый искусный атлет.
Долго продолжалась борьба Антония с юношей. Повалив его на землю, Антоний напрягал все силы, чтобы победить его: дважды он подвергался неожиданным нападениям противника и, наконец, осилил его. Лицо Антония лоснилось от пота, все тело было в песке.
Протянув руку юноше, он вымолвил, задыхаясь:
