Медленно постигая морскую науку, Шувалов усваивал, что к бегучему такелажу управления парусами относятся фалы, шкоты, галсы, гордени, гитовы и булини. Фалами называли снасти, при помощи которых поднимают и опускают паруса (кливера и стаксели), флаги и сигналы. Шкоты служили для управления прямыми (нижними) и косыми парусами. Кливера и стаксели имели по два шкота. У косых парусов с гиком, где шкотовый угол паруса крепился к ноку гика, для управления служил гик-шкот, прикрепленный к гику…
Поначалу огромное количество новых слов и понятий с трудом запоминалось. Шувалов мысленно представлял себе корабль, все эти названия согласовывались со зрительной информацией и укладывались в памяти. Только так дело продвигалось. Будучи разносторонне одаренным от природы, Андрей Петрович постепенно стал усваивать материал все быстрее.
Он уже знал, что шкотовые углы фока и грота тянут, помимо шкота, галсами, которые предназначены для тяги углов нижних парусов к носу, противоположно шкотам. Галсы бывают двойные (и тогда их проводят подобно шкотам) или одинарные и в этом случае коренной конец галса крепят в шкотовом углу.
«Интересно, а какие у нас галсы на фрегате, двойные или одинарные?» Шувалов, мысленно задавая себе подобные вопросы, выходил из каюты, осматривал такелаж и делал пометки в блокноте. Это его новое занятие привлекало внимание некоторых офицеров, находивших поведение действительного камергера странным. Рассмотрев оснастку, найдя ответ и записав его в блокнот, Шувалов всякий раз испытывал настоящую радость, вновь уходил в каюту и продолжал самообразование.
Начитавшись вполне теории, он наконец почувствовал себя достаточно подготовленным, чтобы приобщиться к управлению фрегатом и без колебаний пошел на капитанский мостик. Там как раз собрались офицеры, сверявшие курс.
– Как только минуем Юист и Нордерней, надо выйти на курс бейдевинд, – робко вступил в разговор граф.
– Правильно, – согласился капитан. – Вы подскажете, как это сделать?
– Просто, капитан. Нужно выбрать гика-шкоты так, чтобы заработал грот. При этом стаксель-шкот должен быть выбран с подветра втугую, чтобы передняя шкаторина стакселя видимо заиграла.
Это заявление графа произвело на офицеров ошеломляющее впечатление. После истории с клотиком, которая мгновенно разнеслась по всему кораблю, за пассажиром закрепилось звание полного профана в морском деле. А тут вполне здравое рассуждение…
– И как же мы поймем, что стаксель поймал ветер? – спросил капитан.
– О хорошей работе стакселя можно будет судить по трепетанию верхней его части у фалового угла. Если же поток воздуха, стекающий у хорошо работающего стакселя, будет задувать в грот, надо подобрать гика-шкот или переставить кипу стаксель-шкота к корме, дабы ослабить натяжение задней шкаторины стакселя.
После небольшой паузы, связанной с преодолением сильного удивления, вызванного у офицеров словами графа, капитан предложил продолжить обсуждение курса фрегата. На Шувалова все посмотрели другими глазами и чуть расступились, пропуская его к столу.
Помощник капитана сделал последнюю попытку разобраться в чудесном перевоплощении графа:
– Пока мы идем с прямой видимостью берегов, нам легко ориентироваться и держать правильный курс. Что же мы будем делать, ваше сиятельство, когда выйдем в открытое море?
– Надеюсь, вы сами это знаете, – усмехнулся Андрей Петрович. – Но для тех, кто не уверен, могу сообщить, что в крейсерском плавании вне видимости берегов нужно учитывать угол дрейфа в виде поправки к курсу корабля. Эту поправку вычитают при ветре левого галса и прибавляют при ветре правого галса. Тогда мы получим путь действительного перемещения корабля относительно воды.
Эти слова окончательно реабилитировали графа в глазах офицерского состава. Капитан, довольный смышленым учеником, загадочно улыбался.
Дождавшись, когда офицеры в очередной раз справятся с удивлением, граф заявил:
– Господа офицеры! Прошу вас с этого момента привлекать меня к работам на фрегате. Я не обладаю навыками в управлении кораблем, но это восполняется моей готовностью с примерным рвением служить во благо общему делу.
Офицеры отдали честь.
Задержаться в Делфте на некоторое время Анну Белль заставило еще одно обстоятельство. Она знала, что здесь жил знаменитый изобретатель Антони ван Левенгук. Этот ученый-натуралист был известен во всем мире как изобретатель микроскопа.
Еще в молодости Антони научился изготавливать увеличительные стекла, очень увлекался этим занятием и достиг высочайшего мастерства. С помощью своего изобретения он мог видеть, как кровь струится в мельчайших кровеносных сосудах, а в семенной жидкости быка впервые разглядел маленькие клетки с хвостиками (сперматозоиды), которые самостоятельно двигались, внедрялись в яйцеклетку и от этого появлялся новый организм. Левенгук первым из людей в 1673 году своими глазами увидел микробов.
Портрет Антони ван Левенгука, выполненный неизвестным мастером, хранился в коллекции Браамкампа.
Дедушка Геррит рассказывал Анне Белль об этом выдающемся ученом-самоучке всякий раз, когда разговор заходил о знаменитых жителях Делфта, и даже зачитывал фрагменты из трудов господина ван Левенгука, опубликованных в научных журналах Лондонского королевского общества.
Анна Белль хорошо запомнила, как естествоиспытатель описывал свое впечатление от изученного под микроскопом обыкновенного зубного налета: «…С величайшим удивлением я увидел невероятное количество мельчайших животных и притом в таком крошечном кусочке вышеуказанного вещества, что этому почти невозможно было поверить, если не убедиться собственными глазами».
Левенгука избрали действительным членом Лондонского королевского общества по развитию знаний о природе, а в 1698 году сам государь император Петр I специально заплывал в Делфт на своей яхте, чтобы увидеться с великим естествоиспытателем.
Анна Белль давно хотела посмотреть через микроскоп на краски, которыми рисовали великие художники. Она поняла, что секреты мастерства живописцев, их индивидуальность во многом зависели от смешения красок и их состава. Раз уж она в Делфте, ей обязательно нужно посетить дом, где жил Антони ван Левенгук и, если повезет, выкупить у его наследников один микроскоп.
Антони ван Левенгук родился в семье небогатого ремесленника, неспособного дать сыну образование. Все, что отец смог для него сделать, – отдать в ученики к суконщику. Вскоре Антони стал самостоятельно торговать мануфактурой и, меняя профессии от сторожа до дворника, всю свою жизнь провел в Делфте. Поэтому его дом с покосившимися от времени, покрытыми зеленой плесенью стенами не отличался изысканностью и стоял в отдаленном месте у канала.
Вначале долго не открывали – Анне Белль пришлось несколько раз ударить кованым кольцом о дверь. Наконец дверь отворилась, в проеме показалось небритое лицо какого-то родственника натуралиста. Он выслушал просьбу Анны Белль и повел ее в комнату, которая когда-то была научной лабораторией Антони ван Левенгука. Теперь здесь все пришло в запустение, пахло затхлостью и пылью. Приборы, инструменты и стеклянная посуда на столах были покрыты толстым слоем серого налета. С потолка таинственно свисали клочья паутины, в углах помещения расползлась светло-серая плесень.
– Выбирайте себе все, что захотите… Только, что бы вы ни выбрали, все обойдется вам в два гульдена, – сказал родственник на голландском языке.
Анна Белль понятия не имела, как должен выглядеть микроскоп, и совсем растерялась. Она несколько раз обошла вокруг стола, заваленного ржавыми железками и химической посудой, разглядывая предметы, пытаясь успокоиться и не удариться в панику.
«Прежде всего у микроскопа должно быть увеличительное стекло. Иначе как можно было разглядеть „мельчайших животных“?» – рассуждала Анна Белль. Она взяла со стола лупу с деревянной ручкой, протерла ее от пыли и с интересом осмотрела. Нет, увеличительное стекло было обыкновенным. Оно сильно увеличивало предметы, но не настолько, чтобы использовать его для изучения «мельчайших животных». Тем не менее Анна Белль выбрала эту лупу и, держа ее в руке, продолжила поиски.
– Вы, наверное, ищите микроскоп? – спросил наконец родственник. – Мой прадед рассказывал, как он работает, моему дедушке, а тот уже развлекал меня этим занятием в детстве. Я сейчас вам покажу. После смерти прадеда их осталось больше двухсот семидесяти штук. Есть даже два из чистого золота и один из серебра. Только на них цена, сами понимаете, другая…
Правнук Левенгука подошел к столу, сдул пыль с небольшого металлического предмета и протянул его Анне Белль:
– Вот это, барышня, и есть микроскоп!
Анна Белль с любопытством рассмотрела металлическую пластинку на небольшой подставке. Сбоку через отверстие в железной скобе был просунут металлический штырь с резьбой. Он упирался в брусок, подвижно закрепленный на своей оси. Каждый раз, поворачивая штырь, можно было слегка сдвигать брусок то вправо, то влево, и при этом менялось положение иглы, прикрепленной к нему с другой стороны. Сама же линза размещалась на подставке и была крошечной. Понятно, почему Анна Белль вначале ее не заметила. Через линзу, сощурив один глаз, можно было увидеть в сотни раз увеличенный конец металлической иглы. – На этой иголке, барышня, можно закрепить то, что вы захотите рассмотреть. Советую поместить туда голову мухи. Когда увидите ее глаза, поймете, что они – кто бы мог подумать! – состоят из тысяч маленьких глазков. Занятие очень развлекает.
