Полковник Кобылинский был назначен комендантом в Царское Село генералом Корниловым. Кобылинский зарекомендовал себя преданным сторонником Февральской революции и Думы.
Но за это время полковник очень изменился. Нет-нет, он старался исполнять свой долг, но… странное очарование Николая… его мягкость, деликатность… и эти прелестные девочки, и беззащитная в своей надменности несчастная императрица… Таков теперь для полковника портрет этой Семьи. И он все больше начинает ощущать – ответственность за их судьбу.
«Я отдал вам самое дорогое, Ваше Величество, мою честь», – с полным правом он скажет Николаю в конце своего пребывания рядом с Семьей. Полковник становится самым близким человеком к Николаю и Семье.
Итак, в тихом городке, где единственной военной силой были эти 330 стрелков, охранявших Семью, их командир – всей душой на стороне царя.
И вот здесь возникает одна из загадок.
Начальник охраны – с царем. Стрелки («хорошие стрелки», как их зовет Николай) получают от Семьи бесконечные подарки, большинство в охране – «хорошие стрелки». Дочь доктора Боткина совершенно определенно пишет: «В эти месяцы (то есть с августа до Октябрьского переворота. – Э.Р.) семья могла бежать». И охрана, безусловно, помогла бы им.
Тихий Тобольск, влияние архиепископа Гермогена – все должно было способствовать успеху бегства.
Возможно, Керенский и посылал их в Тобольск с тайной мыслью создать им условия для освобождения (как бы их бегство упростило его жизнь!). Может быть, оттого он избрал добродушнейшего Панкратова надзирать за Семьей.
И все-таки они не бежали. Но почему?
Заместителем Кобылинского в охране был некто капитан Аксюта. Он заведовал хозяйством всего отряда – личность весьма заметная. Когда случится Октябрьский переворот и в газетах появятся сведения о возможном освобождении царя, «Известия» опубликуют ответ из Тобольска – где от имени стрелков охраны письмо подпишет капитан Аксюта (7 ноября 1917 года).
Через два года, в разгар Гражданской войны, в 1919 году, белый офицер граф Мстислав Гудович был проездом в заштатном городе Ейске.
Здесь, в Ейске, граф Гудович увидел знакомое лицо. Это и был капитан Аксюта, с которым граф был знаком еще по службе в Царском Селе.
Аксюта пригласил его на ночлег в свой дом и всю ночь рассказывал графу о житье Царской Семьи в Тобольске. Подробно описал Аксюта и всю историю отъезда Царской Семьи из Тобольска. И как перед отъездом они передали ему: царица – жемчужное ожерелье и бриллианты, а Государь – свою шашку. Вещи эти Аксюта спрятал в окрестностях Тобольска в тайнике. Об этом тайнике знают теперь только двое: он сам и генерал Деникин, которому он все рассказал на дознании (Аксюта был арестован по возвращении из Тобольска, его обвинили в большевизме, но выпустили, не найдя за ним никакой вины).
Этот ночной рассказ Аксюты мы можем проверить – по дневнику царя.
2(15) апреля 1918 года, незадолго до отъезда царя из Тобольска, в доме был обыск, и результаты этого обыска царь записал в дневнике:
«2 апреля. Утром комендант с комиссией из офицеров и двух стрелков обходил часть помещений нашего дома, результатом этого „обыска“ было отнятие шашек у Вали и Жильяра, а у меня кинжала…»
Но как и князь Долгоруков и даже месье Жильяр, царь, конечно же, взял с собой гордость военного – шашку. Но у него шашку не отняли. Значит, кто-то его предупредил об обыске и кому-то он отдал ее на сохранение. И этот кто-то, видимо, действительно был капитан Аксюта.
Но безнадежно далек южный городок Ейск от затерянного в сибирских пространствах Тобольска. И вряд ли в кровавом месиве Гражданской войны кому-то из двух посвященных удалось достичь тайника…
Итак, мы можем доверять свидетельствам капитана Аксюты. Вот почему так интересен его ответ на важнейший вопрос, который задает ему Гудович: «Почему вы не дали возможности бежать Государю?»
Аксюта отвечает, что у них с полковником Кобылинским был проект освободить Государя, но тот отказался, сказав: «В такое тяжелое время, переживаемое Россией, ни один русский не должен покидать Россию. И я не собираюсь куда-либо бежать и буду ожидать здесь своей участи…»
Отражение тех же мыслей мы найдем в «Воспоминаниях» Панкратова, где он рассказывает о беседе с одной из великих княжон:
«– Папа читал вчера в газетах, что нас вышлют за границу, как только соберут Учредительное собрание. Это правда?
– Мало ли что пишут в наших газетах!
– Нет-нет. Папа говорит – мы лучше в России останемся. Пусть нас сошлют подальше в Сибирь».
Что же Аликс?
Неужели она смирилась, «Шпицбубе» – вечная забияка? Никогда! Тысячу раз – никогда. Но она не собирается бежать, как несчастная арестантка – из милости охраны. Она продолжает верить в освобождение Народом и Армией. Она по-прежнему живет мечтами и собирается бежать в окружении «300 офицеров»!
Она рассказывает Жильяру об этих 300 офицерах, которые собрались в Тюмени и готовятся их освободить.
Этот миф был создан… «Святым чертом». Да, уже за гробом он опять сумел обмануть ее.
Осенью в Тобольске появился Борис Соловьев. Он был послан Вырубовой и приехал вслед за ними…
«Скука зеленая» (Царь играет Чехова)
Но вернемся к дневнику Николая.
Тянется, тянется время… Долгожданное вино, прибывшее из Царского Села, вылили из бочек на пристани. (Как мухи на сладкое, слетелись на пристань серые шинельки, заслышав о вине. И, боясь «визита» солдатиков в Дом Свободы и чтобы не было кривотолков, повелел Панкратов все вино уничтожить…) Из дневника:
«Было решено все вино вылить в Иртыш… Отъезд телеги с ящиками вина, на которых сидел помощник комиссара с топором в руках… мы видели из окон перед чаем».
Тогда же случилась и неудачная попытка генерала Лавра Корнилова свергнуть в Петрограде правительство Керенского, захватить власть: «5 сентября… Видно в Петрограде неразбериха большая… По-видимому из предприятия генерала Корнилова ничего не вышло…»
В заточении эти события соразмерны, разве что огорчение от потери вина больше.
17(17!) сентября, незадолго до Октябрьского переворота, Николай заканчивает 50-ю тетрадь дневника – последнюю, которую он доведет до конца. И начинает новую, которую допишет только до середины… 51 – нумерует ее царь. «Начата в Тобольске». «18 сентября 1917 года. Понедельник».
Этой записью начинается роковая последняя тетрадь. «Осень в этом году здесь замечательная. Сегодня в тени было 15 градусов, и совсем южный теплый воздух. Днем играл с Валей в городки, чего не делал много лет… Нездоровье Ольги прошло, она сидела на балконе долго с Аликс… Написала мама письмо через цензуру Панкратова».
Продолжается монотонная жизнь. И они развлекают себя любительскими спектаклями. Месье Жильяр и, конечно, девочки, и сам царь – актеры. «Репетили пьесу… Сыграли очень дружно маленькую пьесу… много смеху было».
Николай выступает в главной роли в чеховском «Медведе». Он играет «нестарого помещика», приехавшего получать долг у вдовушки с ямочками на щеках и влюбившегося в нее.
«18 февраля… Шла наша пьеса („Медведь“), в которой играли: Ольга, опять Мария и я. Волнений в начале представления было много, но, кажется, сошло хорошо».
Он стоит на коленях перед Ольгой, играющей вдовушку. «Люблю, как никогда не любил: двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но ни одну я не любил так, как вас».
Можно представить смех сидящих в зале при этих его словах. Смеется даже Аликс. Как она теперь редко смеется!
Там же, в красном с золотом томике чеховских пьес (издание Маркса), находившемся в тобольском доме, вместе с «Медведем» были напечатаны «Три сестры» и «Вишневый сад»…
Я все воображаю их голоса – там, за дверью комнаты, где живет царица. Горит камин, но холодно. Сибирские морозы. Николай мерным гвардейским шагом меряет комнату, Ольга и Мария готовят роли… А царица, как всегда, полулежит в кресле-каталке. Ее скорбный профиль.
Голос Ольги: – Сегодня Евгений Сергеевич (доктор Боткин. – Э.Р.) рассказал на прогулке, что где-то в этих краях находится усадьба, которую описал писатель Чехов в пьесе «Три сестры».
Голос Аликс: – Я думаю, вернее будет сказать – «находилась». Все усадьбы давно сожгли.
Ольга: – Папа любит Чехова, и почему бы нам не сыграть большую пьесу «Три сестры»?
– Неудачная мысль. – (Это Аликс. Это ее голос.) – Я хорошо ее помню: эти «три сестры» все жаловались, как им плохо живется, все ждали будущего… Надеюсь, они довольны теперь тем, что получили?
Ольга смеется, а может быть, это Мария смеется.
– У господина Чехова есть еще пьеса: продают старинное имение. Там есть сцена: госпожа – хозяйка имения, спрашивает: «Кто купил наше имение?» И тогда мужик, сын их бывшего лакея, гордо кричит ей: «Я купил». – (Это голос Ольги.)
– Ну что же, эта пьеса очень ко времени. И почему бы, действительно, не сыграть ее вам? – (Голос царицы.)
– А кто же будет играть сына лакея? – (Это Мария.)
