Сегодняшний день — это прохладная вода, мысли о детях, тревога за их юность, охлажденная ракия в речушке под террасой, тайная боль за Александру и темная злость на тех, кто попытался его унизить.
Завтрашний день — уцелеть, спасти детей, пройти невредимым по гребню волны, уберечь имущество. Да, таким был завтрашний день для Константина Развигорова… Здесь, оторванный от жены и детей, наедине со своими мыслями, правовед Развигоров вел споры с финансистом Развигоровым. Правовед спрашивал: честным ли путем приобрел ты то, что имеешь? Ответ был расплывчатым… В свое время отец, видя, как он старается преуспеть в делах, дал ему, втайне от его брата Бориса, крупную сумму в золоте. Борис, человек увлекающийся, может быть, в золоте и не нуждался, но Константин Развигоров чувствовал перед ним некоторую вину, у него было ощущение, будто он ограбил его. Форменный грабеж — говорил правовед, но финансист спешил защититься: если бы золото дали Борису, он бы все равно его промотал… Растратил же он все, что имел, на поиски кладов, на прорицателей и бог весть на что еще… Деньги текли у него между пальцев, как песок, как вода. А вот сын его не пошел в отца. Говорили, что он уже получил диплом. Встал на ноги. Инженер. Профессию выбрал хорошую. Вот только не вернулся из Франции. Там его застала война. Сначала писал, отвечал на письма, потом замолчал. Константин Развигоров пытался через миссию что-нибудь узнать о племяннике, но ничего не вышло. Во Франции все очень необычно. Кто знает, куда занесли его ветры времени. Да и Франции он не чужой. Кровь наполовину французская, и язык материнский он знает, пусть повоюет, пусть выстрадает судьбу своей второй родины.
Великая держава оказалась прогнившей изнутри, как больной зуб. Немцы овладели ею без особых усилий. Развигоров любил Париж, эту столицу мира. В молодости он немало там повидал. И в музеи ходил, чтобы не испытывать потом неловкости в разговорах с коллегами. Но достопримечательностей в Париже было столько, что он и не старался всего запомнить. Его страстью была биржа, шумные рынки, крупные аферы, о которых он читал у великих французских писателей. В сущности, его путеводителем по Парижу были книги Бальзака. Там были и финансовые сделки, и взлеты, и падения. Вечно спешащий многоликий Париж, полный страстей, радостей и страданий. Не однажды он задавал себе вопрос: как кормится этот огромный город? Это было в молодые годы, и молодость подсказала ему, как получить ответ. Он зарылся в книги, встречался с деловыми людьми, из всего старался извлечь что-либо для себя полезное. Тресты, картели, владельцы больших и маленьких мельниц открыли ему глаза на махинации вокруг мельничного дела. Когда он решил построить механическую мельницу, он долго искал место где-нибудь возле мельницы водяной, но потом передумал. Купил землю на равнине, там, где дороги сливаются в одну, ведущую в столицу. И не было человека, ехавшего в Софию, который не заглянул бы на его мельницу. Она собирала, словно в фунтик, пшеницу со всей плодородной Мизии[27]. Нашел он и хороших закупщиков, которые брали пшеницу у крестьян еще на корню. Братья Драгижевы из Плевена, Холилулчев из Хаскова, другие, более мелкие торговцы зерном — все это были его люди.
Когда болгарские войска вошли в освобожденную Добруджу[28], Константин Развигоров не выдержал, он поспешил туда, чтобы полюбоваться на холмистые поля прославленной в песнях житницы. Видел он и слезы радости в глазах людей от мала до велика, радости от воссоединения с матерью Родиной. Великое это дело — возвращение, хотя и таит в себе, наряду с надеждой, много неизвестного. Какой будет судьба этих земель? Останутся ли они болгарскими, или их снова отдадут соседям? Развигоров принимал все это близко к сердцу. Многие с завистью смотрели на пограничные земли его родины. Он часто думал об этом. Если снова придется уступать, то лучше уж лишиться части этих земель, но удержать выход к морю[29]. Великая вещь — теплое море! Удовлетворился бы Развигоров и еще меньшим — землями до устья реки Струмы, которые некогда принадлежали болгарам. А будут ли нашими острова Тасос и Самотраки — это дело десятое.
Развигоров достал из речушки бутылку ракии, налил в рюмку и пригубил. Прислушался. Колесо не работало, только вода билась о плотину глухо и монотонно. Ему показалось, что кто-то хлопнул дверью. Хотел сначала встать, но предпочел поудобнее расположиться в плетеном ивовом кресле. Кто-то пришел к нему. Если это Тотю, управляющий мельницей, то он знает, где найти хозяина. Утром Развигоров поручил ему привести моториста, чтобы поговорить с ним.
Моторист был невысокого роста, крепкий, плотно сбитый, в свое время он закончил Варненское морское механическое училище, но моряком не стал. Причины были политические, как он объяснил Развигорову, когда нанимался на работу.
Тогда Развигоров сказал ему:
— Политика — это дело твое, а мое — чтобы мельница работала. Ничего другого от тебя не требуется.
С тех пор они встречались несколько раз, но говорили лишь о деле — о замене изношенных деталей, о низком качестве ремней, о дополнительной оплате в сезоне перегрузки. Говорили спокойно, ни в чем у них не было несогласия. А сейчас еще они оба были связаны тайной. Один думал о том, как расположить к себе другого, другой — как бы не попасться на крючок.
— Садитесь, — кивнул Развигоров на стул. — Тотю, принеси еще две рюмки…
— Мне не надо, не пью, — сказал моторист.
— Ну уж, одну-то… — сказал, улыбаясь, Развигоров.
— Так и быть, господин Развигоров. — Моторист вытер ладонью пот со лба. — Тут жить можно…
Чтобы разом отмести все сомнения, Развигоров с ходу взял быка за рога.
— Слушай, Рангелов. То, что сказал тебе Тотю насчет муки, хочу подтвердить лично. Если нужно, дам еще столько, сколько потребуется. Пусть тебя не удивляют эти слова. Могу даже сказать больше с глазу на глаз. Не думай, что я не сочувствую вашей борьбе. Я бы не откровенничал с тобой, но хочу, чтобы ты мне верил: оба зятя моего старшего сына — коммунисты, они сейчас в лесах. Если я даю муку, то это и для них, и для их товарищей. Понимаешь? И если твоим друзьям нужны деньги, я помогу… Мои зятья — это одна причина. Другая — у меня есть основания держаться подальше от властей… Ты, может быть, слышал, что я отказался от министерского кресла?
Моторист слушал внимательно, он медленно взвешивал слова Развигорова. Константин Развигоров был неплохим хозяином, но как разберешь, когда эти богатеи врут, а когда говорят правду. Потому он и не спешил отвечать. Да и не мог ответить. Вошел управляющий, принес рюмки. Чокнулись и выпили. Только уходя, моторист сказал:
— Спасибо, господин Развигоров…
— За что?
— За ракию… — И, помолчав, добавил: — И за то, что не вызвали полицию…
— Остерегайся других, Рангелов, меня не надо…
Спустя два дня Константин Развигоров вернулся в Софию. Одной заботой о завтрашнем дне стало меньше…
17
Ночь, проведенная на яхте, вывела Бориса Развигорова из равновесия. Впервые им пренебрегла женщина. Все его прошлые успехи — легкие победы над женами начальников и дочерьми разных софийских выскочек — льстили его самолюбию, и он считал себя неотразимым донжуаном. Даже маленькая Док, его тайная тревога, была всего лишь эпизодом, небольшим любовным приключением. Она наивна, открыта и готова сгореть в огне своего первого чувства. А тут он встретил женщину, которой управлял холодный и трезвый рассудок, лишенную сентиментальности, движимую лишь правом на личную свободу. Свобода!.. Борис Развигоров искал слово, которое могло бы ее уязвить, но, представив себе ее гибкую фигуру, стройные ноги, нежную кожу лица и мягкость рук, чувственные губы и острый ум, понял, что может попасть в лапы расчетливой хищницы. В сущности, общество всегда выращивает хищников по своему подобию. Почему бы и ей не быть хищницей в своем городе, в своих джунглях в это смутное время… Мрачные мысли возникали в голове капитана и по другой причине… Безденежье…
Вечер он провел за маленьким круглым столом для игры в бридж. Ставки были большими, его проигрыш чувствительным. Он должен был бы отдать свои золотые часы, и, чтобы спасти его честь, Чанакчиева предварительно купила их за тройную цену, но и эти деньги были проиграны. Прежде чем уйти в свою каюту, она сказала, что теперь у нее будет о нем хорошая «личная память». Борис не знал, насколько дорога будет ей эта память, но он был абсолютно уверен, что без денег здесь появляться больше нельзя. Это вынудило его написать отцу первое письмо. Он сообщил ему о своем решении добровольно покинуть штаб армии, чтобы испытать военную службу на передовой. Время требует, чтобы каждый показал все, на что он способен ради отечества. Он явился сюда, чтобы исполнить свой воинский долг, и суровая прифронтовая жизнь приняла его как сына. Он пространно описывал пустынные каменистые горы, с романтической приподнятостью изображал вечернее море, бескрайнюю ширь, таящую в себе неисчислимые опасности, намекал даже на готовность справиться с любым десантом противника и только в конце письма останавливался на том, как он устроился и что ему нужны деньги. Сумма, которую он просил, могла смутить и самое любящее отцовское сердце, но он-де оставляет за собой право при личной встрече объяснить, зачем ему нужно столько денег и в какое дело он собирается их вложить. Он намекал на доходы, которые надеется вскоре получить благодаря этим суммам, и, чтобы отец не усомнился, упоминал о верфи Чанакчиева, о папиросной фабрике в городе, о каких-то партиях табака по невероятно низким ценам. И обо всем этом писал хитро и туманно. Он хочет, чтобы отец понял, что его сын уже не тот штабной капитан, который жил только сегодняшним днем.
