— Так вот, в Доросе я не был, но, говорят, что болен Президент серьезно. — Министр натужно прокашлялся, налил себе минералки и смочил уже не поддающееся ему горло.— Но поскольку политика — это не наше с вами армейское дело, то и рассуждать-мудрить по этому поводу не будем.
«А ведь он дает понять, что не очень-то верит в болезнь Президента», — понял Росавин.
Адмирал флота[13] только вчера справлялся у своих, как там Президент, как-никак резиденцию в Доросе действительно прикрывают с моря корабли Черноморского флота, поэтому сам Бог велел… Так вот, сказано ему было: «Наблюдаем: купается, плавает. Прогуливается по прибрежной полосе». Поэтому спрашивается: что же такого вдруг могло произойти с генсек-президентом, который под вечер еще совершает заплывы по августовской теплыни, а ночью уже, видите ли, до недееспособности болен?! Конечно, жизнь есть жизнь, но и морские офицеры тоже не первый день палубу топчут…
Карелин, сказал себе адмирал, предлагает нам правила игры: верить тому, что говорят, и делать то, что требуют. Так оно в принципе и должно быть в армии. Но не в случае с отстранением от должности Президента и Верховного главнокомандующего.
— Так что же дальше? — вновь не удержался Росавин.
— Обязанности Президента пока что, как и положено по Конституции, будет исполнить вице-президент Ненашев. А там разберутся. Но, пока они будут разбираться, нам с вами уже приходится принимать те меры, которые следовало бы принять уже давно. То есть в стране пора наводить порядок.
— Точно, — поддержал его главком ПВО Сосновский. — Пока терпим весь это розгардияш, зря время упускаем.
— По мерам — нет вопросов, — согласился генерал армии Михайлов. — Хотя, конечно, при нынешней ситуации в республиках, с их национал-демократическими движениями…
— Все, что сейчас нами будет предпринято, — продолжил маршал Советского Союза, — следует воспринимать лишь как патриотические усилия военных по спасению Союза, социализма, Отечества.
Карелин умолк и тяжелым, безнадежно грустным взглядом обвел своих главкомов. Никогда еще генералы не видели своего «маршала маршалов» таким угрюмым и обреченно-жалким. А ведь они уважали своего министра не только по должности. Профессионалы высокого класса, они искренне могли подчиняться только человеку своего круга, хоть немного да превосходящего их в профессионализме и в жизненном опыте.
Так вот, их маршал принадлежал именно к таким людям. Его министерско-маршальский жезл был окаймлен блеском фронтовых орденов, что само по себе в их решительно омоложенной генеральской среде с каждым годом ценилось все выше.
— Так все же… что произошло с Президентом? — вновь первым решился нарушить затянувшееся молчание адмирал флота.
Ему почему-то очень больно было наблюдать, как грозный министр, который всегда держал своих главкомов в «повышенном служебном рвении», теперь окончательно сник. А тут еще чутье адмирала подсказывало, что, независимо от исхода всей этой истории с «чрезвычайкой», их танки, вся эта стальная лавина на улицах Москвы, маршалу маршалов уже не простится. Уйти «подобру» старику теперь явно не дадут.
Министр с легкой досадой взглянул на адмирала, пожевал, — как это делал Мюллер-Броневой в фильме «Семнадцать мгновений весны», — нижнюю губу и, очевидно, мысленно послав его к чертям собачим, спокойно, устало ответил:
— Полагаю, что-то серьезное. Иначе вся эта дребедень не заваривалась бы. Однако прямо говорю: толком пока ничего не знаю. По крайней мере знаю не больше вас.
— Но все же вошли в состав Госкомитета по чрезвычайному положению, — с легким укором уточнил Росавин.
— Вошел, — вынужден был признать маршал. А немного помолчав, сокрушенно добавил: — Как видите, согласился, поскольку по должности положено было.
— Почему же не позвонили Президенту, как своему Верховному главнокомандующему? — несмело пока что поинтересовался главком ВВС Верещагин. — Можно ведь было уточнить, согласовать свои действия.
Министр обороны взглянул на него почти с ненавистью, однако на настоящую командную ненависть сил у него уже не хватало. Главкомы знали, что их маршала жизнь не баловала. Сначала погибла дочь, потом умерла жена. Вторая жена тоже только что попала в автокатастрофу и, по существу, прикована к постели, из которой, дай-то бог…
— Ну, это я сам уточню, — пришел ему на помощь адмирал флота. — Сразу же после совещания свяжусь с комфлотом на Черном море Ивченко. Не может быть, чтобы его «сторожа» не знали, что там, на берегу, у них под носом, с подопечным происходит. Потому как подозрительно все это.
Но все поняли, что помощь эта сама по себе оказалась бы сомнительной. Во-первых, неизвестно, что там сообщат адмиралу его морские «сторожа»; во-вторых, встает все тот же вопрос: что помешало связаться с Доросом, с резиденцией Президента, самому министру обороны? Ситуация-то ведь из ряда вон выходящая.
— Ну хорошо, Президент заболел, — вновь принялся за свое надоедливый главком ВВС. — Но танки-то на улицах зачем? Они же тут не только все дороги угробят, они полстолицы разворотят.
— Танки, как вам известно, нужны для поддержания порядка, — еле слышно объяснил маршал.
— Да что они тут, на тесных городских улочках, поддержат?! Они же в самом деле нехотя полстолицы разнесут! И все бестолку. Есть милиция, существует спецназ, воздушные десантники, наконец…
— Само появление такой массы танков может спровоцировать все, что угодно, — поддержал его главком ракетных войск стратегического назначения. — Какой-нибудь водила-механик гусеницей «жигуленка» подденет, и считайте, что уличный бой вам обеспечен. Я уж не говорю о реакции на человеческие жертвы.
— У нас были данные, что в Москве готовятся серьезные вооруженные провокации, — проворчал маршал. — Танки, бронетранспортеры и прочая техника вошла без боезапаса, поэтому опасаться, что начнется пальба…
— Тогда, без боезапаса, они, тем более, здесь не нужны, — заключил Верещагин. И в словах его проскользнула некоторая пренебрежительность, свойственная каждому уважающему себя «летуну», когда речь заходит обо всем, что взлетать не способно. — Ни один из них в этой сутолоке и развернуться толком не сможет. Разве что два квартала своими выхлопными газами затравит.
— У меня создается впечатление, что некоторые товарищи не понимают, насколько серьезно положение сейчас не только в Москве, но и в стране в целом, — неожиданно произнес доселе отмалчивавшийся главком Сухопутных войск Банников, ни к кому конкретно не обращаясь. — Да, танки на улицах — это элемент устрашения. Но мы не могли поступить иначе, если решительно настроены сохранить ситуацию в стране, а значит, и саму страну под своим контролем.
Все молчаливо взглянули на сухопутчика. Взглянули каждый по-своему, со своими чувствами. Но каждый — с долей неприязни. Во-первых, стало ясно, что «маршал маршалов» втянут в эту авантюру не без помощи генерала армии Банникова, который рад по-любому поводу и под любым предлогом подставить старика, дабы занять его место. Очевидно, уже обещанное ему. Во-вторых, главкомы поняли, что одним из наиболее активных, хотя и скрытых, заговорщиков является именно Банников, а это уже многое проясняло в действиях всех прочих «гэкачепистов».
— Поскольку больше вопросов нет, — отлично понял их настроение министр обороны, — все свободны. Позаботьтесь, чтобы во вверенных вам соединениях и частях с пониманием отнеслись к мероприятиям Госкомитета по чрезвычайному положению.
По тому, как старый маршал из-под густых седеющих бровей смотрел при этом на главкома Сухопутных войск, генералы поняли, что последние слова тот произнес уже оглядываясь. Это им очень не понравилось. И даже вскользь оброненное Карелиным: «Поймите, что горячечность армии ни к чему хорошему не приведет» — общего впечатления не изменило.
Когда главкомы вышли из кабинета, маршал приказал порученцу никого к нему не впускать и ни с кем не соединять. Главкомы (кроме Банникова, который срочно улетал в Киев) все еще топтались у него в приемной, рассчитывая, что, возможно, удастся получить еще какую-либо информацию о событиях в стране и в Кремле. Однако, догадываясь о том, что генералы все еще маются у его дверей, Карелин велел порученцу передать строгий приказ: «Всем срочно отбыть в свои штабы и не отлучаться из них до полного прояснения ситуации в стране!».
Достав после этого из ящика стола пистолет, он положил его перед собой, и отрешенно уставился на него, как великий грешник — на распятие; понимая, что настало и его время отмаливать и расплачиваться…
Это было одно из тех видений детства, в которые Председатель Верховного Совета Украины Леонид Ярчук обычно погружался на рассвете. Оно являлось ему как бы в пограничном состоянии, между сном и реальностью, уже на стадии образного подсознания возвращая его к пейзажам Волыни, пейзажам детства, к истокам генетической памяти его рода.
