Он козырнул и ушёл.
Похороны подходили к логическому концу. После коротких речей у могилы тело Игоря предали земле. Потом традиционно выпили по рюмке за помин души, оставив хрустальный стакан с водкой, покрытый куском хлеба, на свежем холмике около портрета улыбающегося молодого и жизнерадостного человека, взяли под руки обессиленную жену и самого Александра Владимировича и поехали на квартиру ректора, где их уже ждали для поминок за столом.
Кто что говорил, Савва Николаевич не помнил. Да, наверное, это было и не важно. Об умерших либо хорошо говорят, либо ничего. Александр Владимирович и его жена слушали, слабо улыбались в ответ за хорошие слова о сыне и снова ждали, что скажут другие. Так прошёл не один час. Савва Николаевич собрался уезжать и подошёл к Александру Владимировичу, чтобы попрощаться. Тот вызвался проводить его до дверей. Поцеловав руку супруги ректора, Савва Николаевич направился в прихожую.
— Давай присядем на дорожку, — предложил Александр Владимирович. — Тебе сколько езды до N-ска?
— Да часа четыре с половиной, если пробок не будет.
— А-а-а… Спасибо вам, Савва Николаевич, за то, что не оставил в моём горе, приехал…
На глаза Александра Владимировича навернулись слёзы и он отвернулся, смахивая их.
— Не уберёг сына… Это я во всём виноват, знай об этом, Савва Николаевич! Нет мне прощения!
— Да не казни себя, Александр Владимирович. Все под Богом ходим.
— Нет никакого Бога, Савва Николаевич. Никакого! Как я просил его, на коленях стоял, головой об пол бился, пока шла операция. А он отвернулся от меня. За что? Что я ему плохого сделал? Нету Бога, для меня он больше не существует. Так и знайте, Савва Николаевич. Если со мной что случится, велю даже в церковь меня не заносить. Так он меня обидел. Отнять сына! За какие-такие грехи? Почему его, не меня, жизни лишил? Вы извините, Савва Николаевич, но я умру безбожником.
— Да что вы так озлобились? Бог всегда к себе лучших призывает.
Но Александр Владимирович не дал договорить.
— Неправда, Савва Николаевич, неправда. Вы сами не понимаете, что говорите. Лучшие должны жить, а грешники должны каяться на том свете. И чем раньше, тем лучше, а не наоборот! Нет никакого Бога. Но если есть вселенский разум, во что я верю, пусть он покарает убийц моего сына.
Савва Николаевич лишь согласно кивнул.
— Пусть будет так, как вы сказали.
Тут Александр Владимирович как-то пришёл в себя. Савва Николаевич, видя, что разговор зашёл в тупик, стал прощаться:
— Пора мне ехать. Давайте я попрощаюсь с вами, — и он подал руку Александру Владимировичу.
Тот пожал протянутую руку, потом обнял Савву Николаевича и прошептал ему на ухо:
— Береги своих близких, дороже их ничего нет. Я вот не сумел…
И, отшатнувшись от Саввы Николаевича, вышёл из прихожей.
Через полгода Александр Владимирович умер прямо в самолёте, возвращаясь из очередной командировки. Савва Николаевич горько переживал смерть своего друга и после его похорон ещё долго не мог прийти в себя.
* * *
Жизнь брала своё. Савва Николаевич медленно, но верно возвращался в свой круг обязанностей на работе, со студентами, в семье. Со стороны казалось, что это всё тот же неисправимый оптимист, который работает день и ночь, отдавая всего себя людям. Но сам Савва Николаевич видел себя другими, внутренними глазами. Он стал критичнее относиться к себе, стал добрее той внутренней добротой, которую не увидеть постороннему. И от этого ему становилось спокойно на душе, и он стал спешить ещё больше делать пользы. Нет, он не отдавал деньги нищим и просящим, не делал прилюдных благотворительных поступков, не давал лишних денег и внуку Дениске… Нет, ничего этого он не позволял себе. Он лишь слушал и пытался понять всех, кто к нему обращался, а поняв — помогал чем мог, тихо и незаметно. И от этого ему становилось чуточку лучше. И он считал, что чуточку лучше становится мир, окружающий его. «Вот, если бы все так, — говорил он себе в конце дня, лёжа в постели, — сколько было бы счастливых людей». С этим и засыпал.
* * *
Но как бы ни старался Савва Николаевич, жестокий мир вокруг него лучше не становился. Иногда Савва Николаевич снова грустил и пытался найти ответ в самом себе — что он делал не так? Что привело к такой несправедливой жизни? И больше всего он жалел молодежь. Она казалась ему заложницей обид, ошибок, недоразумений между людьми. Савва Николаевич пытался анализировать себя, своё поколение, но не находил нужных ответов. Это как если бы кто-то из нынешней молодежи попытался выпить коньяк, по ошибке разлитый в бокалы для молодого вина. Ничего кроме неприятного осадка у них не возникало бы. Как и вину, каждому поколению нужно время, чтобы «выходиться».
Глава 18. Мы выбираем то, что выбрали
Весна в этом году началась рано. К середине марта снег растаял, обнажив все безобразие голой земли. В скверах около скамеек лежали горы мусора: банки из-под пива, бутылки, разовые шприцы, белые тонкие иглы, использованные презервативы и ещё бог знает что. Весь этот неприглядный хлам под растаявшим снегом лежал в своеобразном художественном беспорядке. Как инсталляция, созданная безымянным автором, которой впору находиться на выставке биеннале.
Савва Николаевич прохаживался по скверу в сильном раздумье, прокручивая в мозгу сложившуюся ситуацию. Так он делал всегда, когда нужно было принимать какое-то важное решение. По давнишней привычке Савва Николаевич уходил из дома, чтобы никто его не отвлекал, и бродил где-нибудь в одиночестве: по аллее парка, набережной, или вообще уезжал за город, в поле, и там, среди цветущих трав, под пение птиц, думалось особенно легко и решения приходили как-то сами собой.
Сегодня времени выехать за город не было, поэтому по старой привычке Савва Николаевич завернул сюда, в заросший сквер, тянущийся вдоль больницы…
Все началось со вчерашнего звонка мэра города, с которым Савву Николаевича связывали давнишнее знакомство, но которое так и не переросло в дружбу. В то время, когда они познакомились, он не был мэром, а всего лишь скромным партийным работником, курирующим учреждение Саввы Николаевича. Они сошлись на одном из совещаний, и с тех пор поддерживали добрые отношения. В период перестройки волна реформаторства вынесла знакомого Саввы Николаевича на самый верх. Сначала тот стал народным депутатом, потом, когда к власти пришёл Борис Ельцин, неожиданно получил пост его представителя в области. А вскоре, выставив свою кандидатуру на должность только-только нарождавшейся новой местной власти, с оглушительным успехом выиграл выборы мэра областного центра.
Все это время Савва Николаевич лишь по телевизору и газетам следил за судьбой своего быстро делающего карьеру знакомца. Сам Савва Николаевич никогда не делал попыток хоть как-то напомнить о себе или приблизиться к большому чиновнику. Но когда у мэра появились проблемы со здоровьем, он сам вспомнил о Савве Николаевиче и пригласил к себе. И у них снова, как прежде, словно и не было перерыва, возобновились приятельские отношения.
Савва Николаевич не строил иллюзий на счет их прочности, не искал себе выгоды, он всего-навсего соблюдал неписаное правило: не лебезить и ничего не просить у власти. Лучше всего держать дистанцию. Но мэр и без этой большой власти был симпатичен Савве Николаевичу как человек, личность. Видимо, нечто аналогичное испытывал и мэр. Как бы там ни было, они периодически встречались, беседовали, пили чай или кофе, но никогда не говорили о политике или работе.
Именно поэтому звонок мэра, попросившего Савву Николаевича о встрече с одним из местных воротил крупного бизнеса, застал его врасплох. Савва Николаевич согласился, и сегодня они встретились. И вот сейчас Савва Николаевич искал ответ на предложение, последовавшее от бизнесмена. Речь, собственно, шла не о самом бизнесмене, а о его сыне. Сын сидел в колонии строго режима за разбойное нападение на инкассатора. Инкассатор в перестрелке погиб, а всем участникам нападения дали от семи до пятнадцати лет. Эдику, сыну бизнесмена, досталась «великолепная семерка». Сам бизнесмен считал, что сына подставили, но доказать ничего не смог.
Так или иначе, Эдик отбывал срок в соседней области, почти на границе с N-ской, уже полтора года. Бизнесмен установил дружеские отношения с начальником колонии, и у Эдика не было никаких проблем. С приятелем они занимали двухместную камеру. У них был свой телевизор, холодильник, какие угодно продукты. Не было лишь свободы передвижения. Колония строгого режима не позволяла отпускать «сидельцев» с территории ни за какие деньги. Внутри зоны, если есть деньги или связи, — гуляй как хочешь, Вася. Можешь «выписать» себе женщину, которая будет у тебя жить как жена или родственница пару дней, а если захочешь, то и дольше. Законы зоны многое могут разрешить, многое простить, но многое и запретить. Никогда не прощают стукачество, подхалимство, ложь, предательство. Это значит подписать себе смертный приговор, даже если ты в ладу с законниками зоны.
