Теперь Пелагий решил овладеть всем Египтом. Он не пошёл прямо на Каир лишь потому, что было объявлено о предстоящем прибытии во главе крупной экспедиции Фридриха Гогенштауфена, короля Германии и Сицилии, самого сильного монарха Запада. Аль-Камиль, узнавший, конечно, об этих слухах, стал готовиться к войне. Его посланники отправились в страны ислама, чтобы призвать на помощь родных и двоюродных братьев, а также союзников. Помимо прочего он подготовил на западе дельты, неподалёку от Александрии, флот, который летом 1220 года захватил врасплох корабли Запада у Кипра и устроил им полный разгром. Лишив противников таким образом морского господства, аль-Камиль поспешил повторить своё мирное предложение, прибавив к нему обещание подписать перемирие на тридцать лет. Но напрасно. Пелагий усмотрел в этом чрезмерном великодушии доказательство того, что правитель Каира припёрт к стене. Разве не было известно, что Фридрих II получил в Риме императорскую корону и что он поклялся незамедлительно отправиться в Египет? Весной 1221 года или чуть позже он должен прибыть сюда с сотнями кораблей и десятками тысяч солдат. Ожидая его, франкской армии не следует ни вести войну, ни заключать мир.
В действительности же Фридрих прибыл только через восемь лет! Пелагий терпеливо ждал до конца лета. В июле 1221 года франкская армия покинула Дамьетту, решительно взяв путь на Каир. Солдаты аль-Камиля были вынуждены использовать в египетской столице силу, чтобы помешать бегству жителей. Но султан чувствовал себя уверенно, поскольку двое из его братьев пришли ему на помощь: аль-Ашраф с войсками из Джазиры присоединился к нему, чтобы преградить врагам дорогу к Каиру, а аль-Муаззам, пошедший со своей сирийской армией на север, смело встал между противником и Дамьеттой. Что касается самого аль-Камиля, то он с едва скрываемой радостью следил за началом паводка на Ниле. Уровень воды поднимался, а иноземцы не придавали этому значения. В середине августа земля стала столь топкой и скользкой, что рыцарям пришлось остановиться и ретироваться со всей их армией.
Обратное движение едва началось, как группа египетских солдат проявила инициативу по разрушению дамб. Это было 26 августа 1221 года. Через несколько часов вся франкская армия увязла в море грязи, а мусульманские войска перекрыли все отходы. Ещё через два дня Пелагий, не видевший способа спасти свою армию от уничтожения, направил к аль-Камилю посланника с просьбой о мире. Айюбидский суверен продиктовал свои условия: франки должны покинуть Дамьетту и подписать перемирие на восемь лет; взамен их армия могла беспрепятственно добраться до моря. Разумеется, не было больше речи о том, чтобы отдать им Иерусалим.
Отпраздновав эту столь же полную, как и неожиданную победу, многие арабы задались вопросом, насколько серьёзным было предложение аль-Камиля отдать Святой Град франкам? Не было ли всё это приманкой для оттяжки времени? Очень скоро им пришлось вновь вернуться к этому вопросу.
В период тяжёлых неудач, связанных с Дамьеттой, правитель Египта часто думал о том, кто же он такой этот знаменитый Фридрих, «аль-энбарор», прихода которого ждали франки? В самом ли деле он так могуч, как о нём говорят? В самом ли деле он решил вести священную войну против мусульман? Расспрашивая своих помощников, получая сведения от путников, прибывших из Сицилии, того острова, королём которого был Фридрих, аль-Камиль не уставал удивляться. Узнав в 1225 году, что император намерен вступить в брак с Иоландой, дочерью Жана де Бриенна, ставшего правителем королевства Иерусалим, султан решил направить на Сицилию посольство, возглавляемое искусным дипломатом, эмиром Фахреддином Ибн аль-Шейхом. По своём прибытии в Палерму, тот был поражён: да, всё, что говорили о Фридрихе, является сущей правдой! Он превосходно говорит и пишет по-арабски, не скрывает своего восхищения мусульманской культурой, с презрением относится к варварскому Западу и, особенно, к папе Великого Рима. Его ближайшие помощники — арабы, таковыми же являются солдаты его гвардии, которые падают во время молитвы на землю, обратив свой взгляд к Мекке. Проведя все свои молодые годы на Сицилии, бывшей тогда признанным центром арабской науки, этот человек любопытного ума, считал нестоящим делом общение с тупыми и фанатичными франками [50]. В его королевстве голос муэдзина разносился беспрепятственно.
Фахреддин скоро стал другом и доверенным лицом Фридриха. Благодаря ему связи между германским императором и султаном Каира становились всё более тесными. Два монарха обменивались письмами, в которых обсуждалась логика Аристотеля, бессмертие души, происхождение Вселенной. Узнав о том, что его корреспондент обожает наблюдать за животными, аль-Камиль отправил ему медведей, обезьян, верблюдов, а также слона, которого император поручил заботам арабов, заведовавших его личным зоосадом. Султан был очень рад найти на Западе просвещённого правителя, способного понять, как и он, всю бессмысленность этих бесконечных религиозных войн. Поэтому он не замедлил выразить Фридриху своё желание увидеть того на Востоке в ближайшем будущем, добавив, что был бы счастлив лицезреть его в качестве владыки Иерусалима.
Столь щедрый жест становится более понятным, если учесть, что в тот момент Святой Град принадлежал не аль-Камилю, а его брату Муаззаму, с которым он поссорился. По мысли аль-Камиля захват Палестины его союзником Фридрихом привёл бы к созданию буферного государства, которое бы защищало его от происков Муаззама. В более длительной перспективе Иерусалимское королевство, укрепившись, могло бы стать эффективным барьером между Египтом и воинственными народами Азии, угроза со стороны которых уже становилась явственной. Ревностный мусульманин никогда бы не стал столь хладнокровно размышлять об оставлении Святого Града, но аль-Камиль был весьма отличен от своего дяди Саладина. Для него вопрос об Иерусалиме был прежде всего военно-политическим; религиозный аспект учитывался лишь в той мере, в какой он влиял на общественное мнение. Фридрих, отношение которого к христианству было таким же, как и к исламу, придерживался аналогичной точки зрения. Если он и хотел заполучить Святой Град, то только для того, чтобы укрепить свои позиции в борьбе с папой, который только что отлучил его от церкви в качестве наказания за задержку похода на Восток.
Когда в сентябре 1228 года император высадился в Акре, он был убеждён, что с помощью аль-Камиля сможет триумфально войти в Иерусалим и таким образом заставит замолчать своих врагов. В действительности же правитель Египта оказался в крайне затруднительном положении, поскольку последние события полностью изменили ситуацию на региональной арене. Аль-Муаззам внезапно умер в ноябре 1227 года, оставив Дамаск своему сыну ан-Нассеру, человеку молодому и неопытному. Для аль-Камиля, который теперь мог помышлять о том, чтобы самому овладеть Дамаском и Палестиной, вопрос о создании буферного государства между Египтом и Сирией больше не стоял. Вот почему прибытие Фридриха, просившего по-дружески уступить ему Иерусалим с его окрестностями, не привело султана в восторг. Как человек чести он не мог отказаться от своих обещаний, но прибёг к увёрткам, объясняя императору, что положение неожиданно изменилось.
Фридрих, пришедший всего с тремя тысячами людей, полагал, что взятие Иерусалима будет исключительно формальностью. Поэтому он не мог использовать политику устрашения и постарался смягчить позицию аль-Камиля: «Я твой друг, — писал он ему. — Именно ты побудил меня отправиться в это путешествие. Теперь папа и все короли Запада знают о моей миссии. Если я вернусь с пустыми руками, то потеряю всякое уважение. Во имя Аллаха, дай мне Иерусалим, чтобы я мог ходить с поднятой головой!». Аль-Камиль был тронут и потому послал к Фридриху его друга Фахреддина со множеством подарков и с двусмысленным ответом. «Я ведь, — объяснял он, — должен учитывать мнение людей. Если я отдам тебе Иерусалим, это может повлечь за собой не только осуждение моих действий со стороны калифа, но и религиозное возмущение, которое лишит меня трона». И для императора, и для султана речь шла о том, чтобы сохранить лицо. Фридрих чуть ли не умолял Фахреддина найти для него почётный выход. И тот бросил ему спасительный якорь по предварительному согласию султана. «Народ никогда не примет то, что мы отдаём Иерусалим, столь дорогой ценой завоёванный Саладином, без боя. Напротив, если соглашение относительно Святого Града позволит избежать кровавой войны…» Император всё понял. Он улыбнулся, поблагодарил своего друга за совет и потом приказал своему мизерному войску готовиться к битве. В конце ноября 1228 года, когда он с помпой маршировал к воротам Яффы, аль-Камиль велел известить все мусульманские страны, что нужно быть готовыми к долгой и изнурительной войне с могучим сувереном Запада.
