Исчезновение Зануси обнаружилось лишь утром, гетманская свита металась по лагерю в поисках проказницы, пока кто-то из дозорных не увидел её прыгающей на крепостной стене. Сапега был в ярости, таким его ещё никто не видел, опасались, что в гневе он отправит виновников на крепостные стены, чтобы добывать любимицу, и трепетали от страха. Тут и вспомнили о ночном происшествии. Побитый сотник рассказал о своём обидчике, в нём без труда узнали чёрного всадника. Шляхтичи из свиты загорелись отвагой, выразили готовность сейчас же пока рать наглеца и потрясали оружием. Вопреки ожиданиям никто не охладил их пыла, тогда они стали коситься друг на друга в надежде, что кто-то сделает первый шаг, после чего можно будет самим рваться вперёд, не опережая. Но нет, то были опытные чиркуны, первого шага никто не делал, все продолжали кричать, оставаясь на месте. «Я пошлю ему вызов», — сказал один. Ему возразили: «Достойно ли вельможному пану сражаться с хлопом, как с рыцарем? Да и примет ли его вор, способный вершить свои дела только по ночам? Нет, это быдло нужно укараулить и засечь кнутом! Не кнутом — огнём и железом, пся кошчь!»
— Что за болтуны окружают твою милость! — возмутился Лисовский. — Они, верно, также вели себя и во время приступа.
Сапега был слишком расстроен, чтобы обращать внимание на насмешку, Лисовский попытался его успокоить:
— Не кручинься, ясновельможный, я тебе другую Запуск» подарю, не такую мохнатую.
— Придержи язык, пан Александр!
Досада гетмана усугублялась тем, что ранее он не раз пенял Лисовскому за небрежности в сторожевой службе, а теперь подал плохой пример сам. Ну, ничего, урок не пройдёт даром, ночная стража поплатится за свою беспечность, он казнит всех до одного, это напомнит о долге службы даже самым нерадивым. Лисовский будто прочитал его мысли и сказал:
— Паны из твоей свиты грызут удила от нетерпения, пополни их нынешними стражниками и отдай мне. С их помощью я выманю проказливых москалей из крепости и приведу к тебе до захода солнца. Казнить ротозеев всегда успеешь.
Скоро перед крепостью появилось несколько разнаряженных панов. Они стыдили защитников за ночной набег и всячески задирали их, стараясь выманить из крепости. Особенно выделялись два гусара с блестящими крыльями за спиной. Те горячили коней, подбоченивались, крутили усы и кричали густыми голосами:
— Верните обезьяну, тати подлючие, не то худо будет!
— Для нас худо не чудо, — неслось со стен, — можем накидать тоже.
В ответ раздавались новые угрозы.
— Чего это паны за тварь бесятся? — недоумевали некоторые.
— Она у них навроде гетманши, — вразумляли их.
— Така маленька, как щеня...
— В Польше не бывает больше. Энти, что с крыльями, и вовсе на кур громоздятся, прочие со змеями живут, оттого не говорят, а пшикают...
— От вас самих, пся крев, кроме поганого лая, ничего не слышно, — неслась ответная ругань.
То была перебранка с показной злобой, точили языки, не более. Положение резко изменилось, когда показались два всадника с длинными булавами. Такими казались издали казацкие пики с насаженными головами — свирепый Лисовский приказал казнить двух пленников и преподнести их головы в дар защитникам. Негодующий вопль пронёсся по крепости, этот уже исторгся из самого сердца. Горячие головы предлагали немедленно казнить всех пленных ляхов, а заодно столь милое гетманскому сердцу «щеня». В этом всеобщем праведном гневе слышались голоса недовольных тем, что ночная выходка имела столь жестокую цену, Ананию приходилось ловить на себе их осуждающие взгляды.
Селевин долго не раздумывал и сделал знак Немко, они стремительно вынеслись из крепостных ворот; два польских франта были тут же сражены их стрелами, остальные бросились наутёк. Ананий повернул к казакам, те оставили свои копья со страшным подношением и тоже поскакали прочь. Нет, шалите, мазурики, вам не уйти от праведного возмездия. Воронок, быстро настигая их, приближался к Большому камню, Селевин уже готовил саблю для замаха, как вдруг из-за камня выскочили сидевшие в засаде казаки. Так вот в чём заключался замысел коварного Лисовского: раздразнить, выманить из крепости, а затем направить в расставленные сети. Их было не менее двух десятков, Ананий сразу оказался во вражеском кольце. Всего лишь мгновение самодовольно усмехались казаки, предвкушая скорую победу. Воронок взвился на дыбы и обрушил на противостоящего всадника всю силу передних копыт, тот пал вместе со своим конём, и Ананий выскочил в образовавшуюся брешь. Казаки после некоторого замешательства устремились в погоню, но теперь игра пошла не по их правилам.
Воронок летел по Княжьему полю, резко меняя направления, отчего преследователи растянулись в неровную цепочку. Скоро достигли леса, попетляли там, оставив на лесных тропинках едва ли не половину, так что когда вынырнули из леса, на хвосте Воронка оставался десяток всадников. Их кони приметно выдохлись и шли вялой рысью. Ананий, возвращавшийся к Большому камню, тоже сбавил ход. Расстояние между ним и преследователями стало сокращаться, те приободрились и стали готовиться к схватке.
— Ховайся не ховайся, щас добудемо! — закричали они, увидев, что Ананий скрылся за камнем, и вдруг стали один за другим валиться с коней. Расположившийся наверху Немко метко пускал в них свои стрелы, к нему подключился и Ананий. То была их испытанная хитрость: растянуть многочисленного врага в погоне, затем вывести на одно из притаённых мест и расстрелять из укрытия. Так случилось и в этот раз, всех преследователей уложили на подходе, до сабель дело не дошло.
Всё это время Лисовский оставался на горе Красной. Ни на минуту не сомневаясь в успехе задуманного, он лениво наблюдал за происходящим в подзорную трубу. Но по мере того как Ананий расправлялся с преследователями, им овладело некоторое беспокойство. Находившийся рядом одноглазый сотник смотрел на происходящее из-под руки. После того как схватка у камня закончилась, он повернулся к Лисовскому и проговорил:
— Богато казакив сгубил, трясца на його. Мабуть, правда, чертяка?
Лисовский приказал ему поднимать сотню.
— Разделишься надвое, — сказал он, — половину спрячешь в овраге, наверх выставишь нескольких, для приманки. Я же с остальными зайду с другой стороны, чтобы отрезать от крепости.
— Добро, пан, добро, покажем чертяке, як казакив шанувати.
— Только гляди, — предупредил Лисовский, — коня не трогать, он мне нужен целым и невредимым.
— О-ох, з ним не здужаемо, он, мабуть, главный чертяка.
— Головой отвечаешь! — гаркнул пан.
Ананий не сомневался, что опозоренные вояки уйти ему спокойно не дадут и внимательно осматривался, пытаясь вовремя заметить новую каверзу. Скоро обнаружилось движение казаков к Глиняному оврагу, их получалось довольно много для двоих, следовало отходить. Он указал Немко новую позицию и неспешно направился к крепости. Вокруг было подозрительно тихо, это беспокоило более всего. Так и есть, Мишутинский овраг, соединявшийся с Глиняным у крепости и лежащий на пути к ней, был заполнен всадниками. Они стояли широким полукругом, в центре которого находился большой пан, не скрывавший злорадной усмешки. По краям выставили свои длинные железные палки два белобрысых немца-мушкетёра. «Хорошо встречают, самопалов не пожалели», — подумал Ананий и склонился к влажной шеи Воронка — выручай, друг!
Повинуясь неприметному движению, конь сделал быстрый оборот и понёсся прочь. Сзади грохнули два запоздалых выстрела — нет, не догнать немецкой пуле чудо-коня. Лисовский со своей сворой устремился в погоню.
Впереди по ходу маячили несколько всадников, их назойливость выглядела слишком подозрительной, Ананий принял правее, где овраг сужался, образуя неглубокое ущелье. Правда, оно имело довольно крутые берега, так что всадник, решивший преодолевать это место, подвергался опасности свернуть шею себе и своему коню. Дальнейшее продвижение по этому берегу грозило не меньшими неприятностями: там раскинулся лагерь татарских наёмников. Ананий оглянулся, на некоторое время ему удалось оторваться от преследователей, однако впереди ждала засада и непреодолимое препятствие. Что делать, придётся ещё раз испытать судьбу! Он сделал небольшой полукруг, за это время преследователи подтянулись, уже различались их раскрасневшиеся лица и горящие азартом глаза.
— Сдавайся, москаль! — вопили радостные глотки.
Ананий отпустил поводья и направил Воронка к опасной узости. Он, повинуясь воле хозяина, на всём скаку устремился навстречу неминуемой гибели. Преследователи стали осаживаться.
— Эх, загубил коня, добрый був скакун, — послышались голоса, и вдруг все они прервались изумлённым криком — конь, словно птица перелетел через овраг, унося всадника к спасительному лесу.
— Вперёд! Пся крев! — издал Лисовский громоподобный вопль.
