И вот приготовления были закончены. Ёсицунэ велел Бэнкэю отойти в сторону, взял жену за руку и при свете светильника провёл её по комнате взад и вперёд.
– Похож я на ямабуси? – спросил он. – Похожа она на ученика?
Бэнкэй ответил с чувством:
– Вы сами учились в храме Курама и потому, естественно, умеете держаться, как ямабуси. А госпожа, хоть и не ведомы ей их обычаи, на взгляд уже вылитый ученик ямабуси.
На рассвете второго числа второго месяца, когда они собрались покинуть дом кита-но каты, у дверей послышался шум. Кинулись взглянуть: оказалось, что явился опекун Дзюро Гон-но ками Канэфуса. Его спросили, с чем он. Он же, склонившись перед господином, произнёс:
– Как же это? Если бы я не пришёл, вы бы покинули столицу, даже мне не сказавшись. Непременно возьмите с собой и меня!
И он стал готовиться в дорогу. Кита-но ката спросила:
– Кому же вы поручили заботы о жене и детях своих?
И он ответил:
– Стану ли я помышлять о жене и детях больше, чем о госпоже, роду которой служили все предки мои?
И он вмиг превратил свой белый кафтан в дорожную куртку монаха, и он растрепал седеющий узел волос на макушке и надел чёрную шапочку токин. В то время исполнилось ему шестьдесят три года.
Заплакал он, а потом сказал:
– Вы, господин, – потомок государя Сэйва, госпожа – дочь министра Коги. Надлежало бы вам путешествовать в паланкинах и каретах, хотя бы вздумалось вам всего лишь полюбоваться цветением вишни или багрянцем осенней листвы или посетить монастырь, а ныне приходится ступать пешком по дальним дорогам. О, печаль!
Зарыдал он, и остальные ямабуси тоже омочили рукава своих одежд дзёэ.
Судья Ёсицунэ взял супругу за руку и повёл было, но она, к пешей ходьбе непривычная, не смогла даже стронуться с места. В растерянности и желая помочь, Ёсицунэ стал рассказывать ей занимательные истории, и им удалось покинуть Имадэгаву ещё глубокой ночью, но вот уже и петухи запели, и глухо зазвонили колокола храмов, и забрезжил рассвет.
– Если будем идти так, что станет с нами? – сказал Бэнкэй, обращаясь к Катаоке. – Вот незадача! Нельзя ли как-нибудь поторопить госпожу кита-но кату? Не попросишь ли ты, Катаока?
На это Катаока ответил:
– Я уже подходил и говорил господину: «Ежели так пойдём, то не знаю, когда мы одолеем этот путь. Вы идите себе потихоньку, а мы поспешим вперёд, в край Осю, скажем Хидэхире, чтобы приготовил для вас дом, и станем вас ждать». Тут он, продолжая идти впереди, супруге сказал: «Расстаться с тобою мне жаль, но, если воины мои меня бросят, будет всему конец. Пока отошли недалеко, пусть Канэфуса отведёт тебя назад». А она ему в ответ: «Нипочём не отстану!» И пошли они быстрым шагом.
Судья Ёсицунэ услышал их беседу, супруге своей передал и, оставив её, ещё убыстрил шаги. Она же, до того выносившая всё, не в силах больше выдержать, громко взмолилась:
– Больше не буду говорить, что дорога ужасна! Больше ни от кого не отстану! Больше не буду сетовать, что ноги болят! Но, если к кому-нибудь я обращусь: «Как мне быть?», неужели вы покинете меня?
И тогда Бэнкэй, воротившись, пошёл с нею рядом.
Когда миновали они Аватагути и приблизились к Мацудзаке, в весеннем рассветном небе послышался слабый крик диких гусей, блуждающих в туманной дымке. Судья Ёсицунэ произнёс стихи:
Летят, прорезая
Все восемь слоёв белых туч,
К себе на восток.
Как завидую я –
Ведь они на пути домой!
Его супруга тотчас отозвалась:
Дикие гуси –
Они покидают столицу
Каждой весной.
Так почему же
Они столь грустно кричат?
Шли они и шли и вот достигли заставы Встреч и хижины, где некогда жил Сэмимару, четвёртый сын государя Дайго. Зашли и взглянули: обветшал дом и, как обычно, весь пророс густою травою забвенья вперемежку с печаль-травою, и тут же лежали засохшие листья во мху, устилавшем сад. Лишь один лунный свет, проникавший сквозь щели в стенах, не изменился с тех пор и рождал грусть. Супруга Ёсицунэ сорвала стебелёк печаль-травы и протянула господину. И он подумал с жалостью и состраданием, что ещё более усилилась её тоска, чем прежде от жизни в уединении, ещё более, чем от печаль-травы у порога её дома в столице. Подумав так, он произнёс:
Покинув родную столицу,
Гляжу на росинки,
Сверкающие на стебельках
Печаль-травы.
Совсем как слёзы мои!
Между тем уже и бухта Оцу была близка. Они готовы были шагать и шагать, так долог был этот весенний день, но тут вечерний колокол храма Сэкидэра возвестил, что и этот день кончается, и как раз в это время они подошли к бухте Оцу.
И тут случилось странное дело. Недаром говорится: «Небеса уст не имеют, а вещают через людей». Не важно, кто первый пустил слух, однако же стало известно, что Судья Ёсицунэ принял обличье ямабуси, переодел благородную барышню из Имадэгавы в одежду ученика и в сопровождении шестнадцати вассалов и слуг покинул столицу. Начальник заставы Оцу, а имя ему было Ямасина Саэмон, договорился с монахами храма Священного Колодца, и решили они соорудить укрепление и в нём устроить засаду. В это-то время Судья Ёсицунэ и появился.
Неподалёку от берега бухты Оцу он увидел большое строение. Оказалось, что был это дом некоего Оцу Дзиро, известного в окрестностях торговца, важного в этих местах человека. Бэнкэй взошёл в дом и произнёс:
– Мы – ямабуси из Хагуро, возвращаемся после каждогоднего паломничества из Кумано. Дозвольте переночевать.
Такие просьбы случались часто, и их впустили на ночлег. Вкусивши вечернюю трапезу, они приступили к ночной службе, хором помолились из сутры «Амида» и почитали из «Лотосовой сутры». Эта служба была первой на их пути.
Позвали Оцу Дзиро, но сказано было, что он вызван в укрепление. А жена его, подглядевши скрытно за гостями, сказала себе: «Какой он красавчик, этот ученик ямабуси! Сказали, будто они издалека, из Кумано, а между тем, по одежде судя, мальчишка не деревенский. Говорили ведь, что Судья Ёсицунэ под видом ямабуси покинул столицу, а куда он направил стопы – никому не известно. Дом наш у всех на глазах, и коли завтра в укреплении узнают, что у нас ночевала целая толпа ямабуси, придётся нам плохо. Ежели это действительно Судья Ёсицунэ, то в укрепление доносить не будем, а сами его прикончим или захватим, представим Камакурскому Правителю, и будет за то нам награда». Так подумавши, погнала она посыльного в укрепление, вызвала мужа и сказала ему:
– Каково? Много на свете мест, а Судья Ёсицунэ забрёл именно в наш дом. Надо собрать твоих родичей и моих братьев, и мы его схватим. Что скажешь на это?
Выслушав её, муж произнёс:
– Молчи, и чтобы ни звука! Сказано ведь: «Стены имеют уши, а камни болтают». Какая нам польза, если это Судья Ёсицунэ? Даже если мы их схватим, награды не жди. Если всё-таки это настоящие ямабуси, как бы не разгневалось на нас Алмазное Дитя. А если это и вправду Судья Ёсицунэ, то боюсь я без оглядки связываться с братом Камакурского Правителя. И ещё: если бы мы и решились, не просто было бы такое сделать. Так что лучше молчи.
Жена на это сказала:
– Всегда только со мною был ты на руку скор. Раз я женщина, ты пропускаешь мимо ушей, что тебе говорят. Ну и пусть, а я пойду в укрепление и обо всём расскажу.
Сказавши так, она схватила косодэ, накинула на голову и выбежала вон.
Дзиро рассудил, что этой бабе волю давать нельзя. Он выскочил за нею, нагнал за воротами и, прижавши к стене, всласть отлупил, приговаривая:
– Ты что, никогда не слыхала, что трава сгибается под ветром, а жена повинуется мужу?
Но жена его была изрядная дрянь. Она вырвалась и побежала по улице с криком:
– Оцу Дзиро негодяй! Он держит сторону Судьи!
Соседи, слыша это, сказали:
– Опять жена Оцу Дзиро упилась и он её бьёт.
И ещё сказали:
– Слыхали мы много разных монашеских имён, но чтобы монаха звали Судьёй – никогда не слыхали. Пусть их дерутся, он ей наподдаст хорошенько.
Так никто и не вмешался. А Оцу Дзиро, избивши жену до полусмерти и запыхавшись, вернулся домой.
Он переоделся, явился к Судье Ёсицунэ и погасил светильник. Затем он сказал:
– Досадно, что так получилось. Моя баба спятила, стоит её только послушать. И всё-таки, если вы останетесь здесь на ночь до утра, не миновать завтра беды. В наших местах некто по имени Ямасина Саэмон засел в укреплении и ждёт появления господина Ёсицунэ, так что нынче же ночью вам надо решить, что делать. Если решите уходить, то у меня поблизости имеется лодка. Тогда садитесь в неё, беритесь, кто из вас, моих почтенных монахов-гостей, умеет, за вёсла и не мешкая в путь.
Бэнкэй произнёс:
– Нет за нами ничего дурного, но мы не намерены причинять кому-либо беспокойство, и, раз дело обстоит так, мы сейчас же попрощаемся с вами.
Все встали, и Дзиро сказал:
– Лодку бросите в бухте Кайдзу, а там перейдёте горы Арати и вступите в провинцию Этидзэн.
