– Кто это пришел? – едва слышно просипел дед Тодоен.
– Сын Есугея, – помедлив, ответил Бури Бухэ.
Дед Тодоен помолчал, будто не расслышал, но через некоторое время в глазах его промелькнуло какое-то просветление и он с усилием, хрипло проговорил:
– Тэмуджин, пройди сюда… сядь у моего изголовья…
Тэмуджин прошел мимо нойонов, сел.
– Здесь сейчас должен был сидеть твой отец… – трясучим взглядом кося на него, тот говорил, – но он опередил меня, ушел раньше.
В юрту вошла старуха Мухай, следом ввалилась толстая Шазгай, жена Даритая, с деревянным кувшином в руках. Горестно вздыхая, пухлыми кулаками то и дело вытирая сухие глаза, Шазгай стала наливать горячую арзу в расставленные на столе бронзовые чаши.
Тэмуджину налили слабого архи, и старуха Мухай первую чашу подала ему. Дядья, недоуменно нахмурившись, покосились на Тодоена. Тот, глядя на них из-под полуопущенных век, медленно выговаривая слова, сказал:
– В последнюю мою кочевку коня моего поведет Тэмуджин со своим знаменем в руках. Мое знамя возьмет Даритай. Остальные будут следовать сзади.
Наступила тишина. Нойоны, позабыв о наполненных чашах, еще более удивленно переглядывались между собой, будто спрашивая друг друга: «Что означают эти слова?».
Выждав некоторое время, собравшись с силами, дед Тодоен пояснил:
– Недавно приснился мне сон, будто я нахожусь на небесном курултае. Все мои братья, ваши отцы, были там же. Хабул-хан сказал: «Знамя Бартана должно оставаться в айле Есугея». Мне же было велено передать эти слова вам, чтобы вы тут не заводили смуту… И вы, смотрите, крепко возьмите в свои головы: если нарушите волю Хабул-хана, потом пощады себе не просите… Пейте арзу!
Нойоны, не морщась, не изменяя недоуменного выражения на своих лицах, выпили до дна свои чаши.
Тодоен, глядя на Алтана, продолжал:
– А еще на том курултае мне кое-что сказали про Алтана и Таргудая… сказали, что на них лежит большая вина перед племенем… только вот я позабыл, какая… и никак не могу сейчас вспомнить.
Нойоны удивленно оглянулись на Алтана. У того лоб мгновенно покрылся испариной, на висках быстро стали набухать мутные капли пота и, словно большие слезы, скатывались по скулам к подбородку. Сам он, застыв на месте, не дыша, как мышь перед разинутой пастью змеи, не сводил с деда Тодоена тоскливого, обреченного взгляда. Тот долго молчал, пристально глядя на него.
– Может быть, расскажешь нам, – наконец, тихо сказал он. – Здесь все свои, с кем же не бывает грехов?..
Алтан уронил голову, будто уже не в силах был держать ее на плечах.
– Ладно, – сказал Тодоен. – Не хочешь говорить, не говори, но придет время, взойдешь на небеса и там придется тебе во всем признаваться… Только вот что запомни: отныне я буду присматривать за тобой… оттуда все хорошо видно. Если еще будешь шкодить среди своих, от наших рук ты никуда не уйдешь… Хорошенько запомни это.
Тодоен говорил почти шепотом, слабые, сиплые звуки через силу выдавливались из его глотки, но от слов этих веяло смертным холодом, и пугали они страшнее, чем если бы он сейчас кричал в бешеной ярости.
Налили еще арзы.
– Последнее мое слово, – через силу сказал Тодоен. – Что бы ни случилось, война или мир, держитесь вместе. Таргудай постарается вас расколоть и поодиночке прибрать к рукам. Не верьте ему. И грозить он будет, и льстить, и задарить попытается, а вы не поддавайтесь. Только так вы сохраните свои улусы… А эту чашу выпейте за дружбу между собой.
Нойоны послушно выпили до дна.
– Теперь скажите мне, что передать вашим родителям, и идите. Мне нужно отдохнуть перед дорогой.
Тэмуджин подождал, когда выскажутся и уйдут другие. Оставшись наедине с дедом, сказал:
– Попросите нашего отца, чтобы присматривал за нами. Нам сейчас будет трудно.
– Скажу ему. Мы все будем за вами присматривать. Ну, иди.
Тодоен напоследок уже каким-то отчужденным взглядом, будто издалека, провел по его лицу и прикрыл глаза.
Похороны деда Тодоена не были такими пышными и многолюдными, как два месяца назад у Есугея, но все же от родов борджигинской ветви съехались все большие нойоны и старейшины. Прибыли некоторые люди и из дальних родов: джелаиры, дорбены, джадараны, хатагины, приехали даже несколько хамниганов и урянхаев с западных отрогов Хэнтэя, прежде редко бывавшие в борджигинских куренях. Связывало их с дедом Тодоеном давнее знакомство по татарским, чжурчженским войнам и меркитским походам. Многие хотели проводить в мир предков последнего сына великого хана Хабула, под знаменем которого они когда-то бились против полчищ чужеземцев.
Дед Тодоен, как оказалось, в раннем детстве проходил обряд посвящения в шаманы. Сейчас об этом кроме стариков и родных мало кто уже помнил, но шаманы твердо сказали, что покойник должен быть сожжен на аранге[45], а не похоронен в земле, как обычные смертные.
С раннего утра вокруг небольшого, в четыре юрты, айла Тодоена затолпился народ. Старики и пожилые мужчины куреня были при оседланных конях: они собирались проводить покойника в землю предков. Подальше стояли молодые, у соседних юрт кучились юноши и подростки.
Внутри айла также толпились люди – родственники и гости из других родов. Набилось их так тесно, что стояли плечом к плечу, задние едва не дышали в затылки передним. У огня во внешнем очаге сидели старейшины и нойоны.
Тоскливая тишина, непривычная при таком большом скоплении народа, гнетуще застыла над айлом. Молодые помалкивали, старики хмуро переговаривались между собой, перебирая одни и те же мысли:
– Теперь некому стало смотреть за порядком…
– Есугей ушел, теперь вот и Тодоен…
– Отныне ухо востро надо держать.
– От нынешних молодых жди только смуту…
– Кажется, окончательно ушло время Хабула…
– Да, другие времена наступают, непонятные…
– До чего еще доведут племя эти молодые…
– Ума мало, жизни не знают, а гонору у каждого на семерых хватит.
– Им и жить, а мы свою жизнь прожили, нам теперь на небеса собираться… – говорил дряхлый беззубый старик с одним глазом и коричневым шрамом наискосок через все лицо.
Глядя на хмурых стариков, недобрые чувства испытывали и молодые: что-то важное, было видно им, сломалось со смертью Тодоена в безмятежном ходу жизни, чего-то необходимого лишилось племя, и теперь, казалось, в любое время все это мирное благополучие может провалиться в бездну.
В большой юрте готовили покойника в путь. Здесь тоже было много народу и было нестерпимо душно. Вдоль стен повыше восседали белобородые старейшины племени и старухи-родственницы, ближе к двери – сородичи помоложе.
На хойморе, глядя мертвыми, полуопущенными глазами под ноги входящим, сидел сам Тодоен, уже облаченный в лучшие свои одеяния, в черной выдровой шапке. Женщины часто меняли перед ним на столе блюда, чтобы он перед уходом отпробовал все из земной пищи, и время от времени разносили гостям чаши с вином.
Снаружи по очереди заходили другие гости, кланялись покойнику, им тоже подносили чаши и они, произнеся благопожелания о добром пути в другой мир и встрече с предками, выпивали и тут же выходили обратно: людей, ожидающих прощания с покойным, было еще много.
Тэмуджин сидел у самой двери, рядом с дядьями, и страдал от тошноты, от тяжелого воздуха в юрте, трупного запаха, смешанного с дымом ая-ганги и можжевельника, которые непрерывно воскуривали женщины вокруг покойника. В открытую дверь иногда заходило прохладное свежее дуновение, тогда Тэмуджин облегченно вдыхал полной грудью и, медленно выдохнув, терпел до следующего раза, чутко сторожа ноздрями чистый воздух снаружи.
Тоскливо блуждая взглядом по юрте, по сидящим вдоль стен людям, по знакомым и полузнакомым лицам, он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и, поведя глазами, увидел Таргудая. Тот сидел у правой стены, выше середины, и в тот миг, когда Тэмуджин заметил его взгляд, он быстро отвел глаза. Тэмуджин стал внимательно присматриваться к нему, искоса бросая на него взгляды из-под смеженных ресниц.
Толстый, темнолицый и пучеглазый, Таргудай был такой же, каким Тэмуджин запомнил его с прошлогоднего тайлгана. Тогда, на пиру борджигинских нойонов в их курене, он почти на всех смотрел сквозь плохо скрытое пренебрежение, на вопросы людей отвечал грубо, и часто, не дослушав собеседника, отворачивался в сторону. Злой и завистливый – услышал про него тогда Тэмуджин и теперь по лицу того было видно, что он не изменился.
Таргудай, скользя по юрте нарочито презрительным равнодушным взглядом, вновь на несколько мгновений остановился на нем, и Тэмуджин понял, что тот не забыл про него и тоже следит за ним. Тэмуджин знал, что все последнее время Таргудай был соперником отца Есугея и украл из их куреня табун кобылиц. «Глупый, видно, человек, – подумал он. – Разве настоящий нойон позарится на какие-то несколько кобылиц, чтобы из-за них уронить свое имя?»
