Раздача завтрака уже завершалась, рабочие на коридорах собирали, носили посуду на посудомойку. Редкие минуты, когда можно перевести дыхание, на часах 7.45, через 18 минут приходит Евгения Ивановна. Она всегда пунктуальна, и если в 8.03 ее нет на пищеблоке, значит, что-то произошло. Виктор сидел за столом в предскладском помещении, с утра в голове засело четверостишие:
Не дождь идет, а кто-то плачет.
Три дня идет, не перестал.
Шел дождь из слез, а не иначе.
Дождь из воды давно б устал.
На улице с утра действительно шел дождь. Виктор пытался развить, продолжить мысль, но ничего не выходило. Он, наклонившись над столом, подбирал четверостишье - почему даже природа устает, а человеческая душа нет? Евгения Ивановна вошла совсем неслышно. Она, наверное, стояла несколько секунд, ожидая, что Виктор увидит ее. Виктор услышал приближающиеся шаги, спрятал исписанный листок под дуршлаг.
- Привет, бугор, что пишем с утра? Раскладку? - голос Евгении Ивановны не располагал к шуткам.
Виктор встал, выпрямился:
- Это личное, извините, Евгения Ивановна.
- Личное будет на воле. Здесь, на пищеблоке, пока я отвечаю за своих заключенных. Покажите, пожалуйста, осужденный Захаров.
Виктор понял, что подумала Евгения Ивановна, она и вопрос задала про раскладку, но имела в виду не раскладку продуктов. Не было смысла прятаться. Виктор протянул исписанный листок:
- Смотрите, пожалуйста, Евгения Ивановна. Это стихи, мои стихи... Стихи писать осужденным в свободное время не запрещается?
Виктор повернулся, пошел в склад, открыл холодильник, перевесил остаток мяса, записал, взял кастрюльку с хлорным раствором, хотел протереть опустевший холодильник. Евгения Ивановна, видимо, прочитала исписанный листок, стояла в дверях склада и смотрела на Виктора.
- Да ты поэт, Захаров, - по интонации голоса Виктор понял, Евгения Ивановна хочет сгладить инцидент, словно ничего не произошло.
Но он, словно не слыша слов заведующей, взял тряпку и начал протирать холодильную камеру хлористым раствором.
- Вить, извини, пожалуйста, - уже совсем другим, мирным голосом проговорила Евгения Ивановна. - Я понимаю твою обиду, но и ты пойми меня. За десять лет работы на пищеблоке я всяких поэтов здесь видела, и доносы на меня в оперчасть писали в стихах, и проверяли мою нравственность, деньги, подарки предлагали, даже в любви на коленях клялись. Всякое пришлось увидеть. Извините, Виктор Иванович, - улыбнувшись, шутливым тоном еще раз попросила Евгения Ивановна.
Виктор завелся. Он с детства верил людям, никогда не лгал и еще не смог примириться, до конца понять, где он и какие люди его окружают. В обычных условиях это нормальные ребята, но здесь, когда на кону свобода, и каждый день ее приближения пусть только обещание приближения, очень часто заставляет людей делать даже подлые поступки. Потом Виктор, осознав это, будет открыто говорить с капитаном Величко, который из-за его отца изначально недолюбливал его и даже излишне придирался, считал папиным сынком, избалованным, привыкшим к вседозволенности. Величко признается Виктору, что по своей человеческой натуре он ненавидит стукачей, и если честно, то делает все, чтобы потом поймать самого того, кто сделал донос на своего товарища. Но это его работа, он должен знать все, даже мысли у осужденных подшефного его отряда, и приходится иметь дело, общаться с этими людьми, даже выбивать им внеочередные поощрения у начальника изолятора.
- Евгения Ивановна, я вас понимаю, но не надо красить всех в одну краску, - Виктор стоял с тряпкой в руках ощетиненный, злой.
Евгения Ивановна посмотрела на него и весело, беззлобно рассмеялась:
- Положи тряпку, бугор, повара помоют. Я совсем мало знаю вас, Виктор Иванович, чтобы красить в другую краску, белую и пушистую. Извините, какая есть, и говорю всегда в лоб, - теперь обиделась Евгения Ивановна.
Виктор пожалел, он незаслуженно обидел ее и как своего начальника и как женщину. Ну подумала она, что это донос, увидела, что это стихи, и все - нужно было перевести в шутку. "Виктор Иванович, - подумал Захаров, - ты просто забыл, что ты не ведущий инженер-геолог, а заключенный, и по одному звонку этой красивой женщины тебя посадят в карцер на несколько суток, если она этого захочет. Или отправит в колонию, или переведет простым поваром, а шефом станет рвущийся Селиванов, вот тогда он покомандует над тобой, Виктор Иванович".
Захаров машинально зашел в варочный цех. Котлы уже кипели, варилось мясо на обед. На газовой плите кипел чайник Евгении Ивановны. Всегда с утра, придя на работу, она пила крепкий кофе, и чтобы в 8.03 ее ждал кипящий чайник, это было одно из немногих ее личных требований. Обычно она сама брала чайник с плиты, но чайник кипел, заведующая производством не было. Виктор взял кипящий чайник, понес к ее кабинету. Постучал в дверь.
- Да, - услышал за дверью голос Евгении Ивановны.
Виктор зашел в кабинет, поставил чайник на деревянную, искусно сделанную одним из осужденных умельцев подставку, секунду постоял, опустив голову:
- Евгения Ивановна, извините меня, пожалуйста, за откровенное хамство, - и замолчал.
Что ответит завпроизводством, напомнит о его статусе и месте на пищеблоке?
- Вить, принеси сахар, пожалуйста, я забыла взять.
Евгения Ивановна протянула ему пустую сахарницу. Это действительно забавно, но Чайкина, работая завпроизводством на пищеблоке, сахар приносила себе из дома. Виктор улыбнулся и быстро, почти бегом побежал в хлеборезку. Хлебореза на месте не было, дверь закрыта. Выбежал в помещение столовой для рабочих пищеблока. Толик Яриков беседовал со своим земляком, раздатчиком, недавно осужденным и по его совету, написавшему заявление в хозобслугу.
- Надо же быть грозе или дождю с лягушками, - пошутил Яриков, узнав сахарницу. - По весу насыпать, бугор? И завтра по весу принимать буду?
- Ладно зубоскалить, сахар давай, мама кофе ждет.
- Бегу, уже бегу, гражданин начальник.
Виктор занес сахар, поставил сахарницу на стол, собрался выйти.
- Сядь, - Евгения Ивановна указала на стул, - кофе будешь? - и добавила с улыбкой: - Мировую пить будем, нам еще долго работать, а ссора не лучшее в рабочих отношениях.
- С удовольствием, - Виктор присел на предложенный стул, помешал ложечкой уже налитый в чашку кофе.
Покушал. Яд!!! К чифирю Виктор так и не привык, он слышал от осужденных, давно работавших на пищеблоке, что Евгения Ивановна пьет крепкий кофе. Но такой!
- Крепкий? - увидев гримасу на лице Виктора, спросила Евгения Ивановна, - но я как себе по привычке, десять лет в СИЗО отработать как пять отсидеть. Ты еще не привык к чифирю? Хочешь, разбавь.
Виктор понял, что утренний конфликт исчерпан. Виктор решил, видя примирение в их отношениях, давно задать интересующий его вопрос:
- Извините, Евгения Ивановна, а что вас - красивую, умную женщину - привело в СИЗО работать? Если не хотите, не отвечайте.
- Почему, отвечу. Да что и тебя, наверное, сюда привело - любовь, - Евгения Ивановна, увидев удивление в глазах Виктора, добавила: - Я дело твое смотрела. Это моя работа, должна я хоть как-то узнать духовный мир людей, с которыми должна работать. Тем более шеф-повара, своего первого помощника.
- Вы пришли сюда вслед за любимым, как жена декабриста? Романтично, - Виктор отпил глоток кофе.
- Нет, все проще. Я в техникуме торговом училась, сама я с райцентра области. Молодая, влюбилась на танцах в солиста ансамбля. Он на гитаре играл и пел. Вышла замуж, восемнадцати еще не было. В девятнадцать родила. Мой гитарист - нарцисс по характеру, а не мужик, собой любовался, хвалил свой талант. Со свекровью конфликты пошли. Та говорила: "Толик - мой талант, он музыкант". Да и ему я быстро надоела. Другие у него стали девчонки появляться. Я даже ловила его несколько раз. В общем, через три года развелись. Он сейчас в Липецке живет, поет где-то в баре или ночном клубе. Женился, жена на пятнадцать лет его старше, в торговле где-то заведующей базой. Любит Толик торговлю. Она его содержит, а Толя поет, как и раньше, для удовольствия, больше ночного клуба таланта его не хватило.
- Вы говорите о нем с такой болью в душе. Неужели прошло столько лет, и еще что-то в сердце осталось? - Виктор посмотрел в глаза Евгении Ивановны.
- Нет, Вить. Давно ничего нет. Лет молодых, напрасно потерянных, жаль, и судьба по-другому повернула. Куда мне было идти? Сыну два года. Пошла в СИЗО, здесь и ясли круглосуточные, и общежитие дали, все рядом: и на очередь на квартиру поставили. Я сначала контролером на коридоре работала - жуть! Летом заключенные в открытые кормушки кричат, руки тянут: "Женя! Дай подержаться!" И прочее хамство. Я молодая, краснею вся, даже плакала много раз от обид. Потом старый начальник мне здесь место предложил. Вот и вся моя любовь, - Евгения вздохнула.
