- Ты не во дворце великого хана, ты в походе. Говори в седле.
Чэриг прямо с земли одним прыжком взлетел на коня, и взгляд Бату смягчился. Жестом испросив позволения, чэриг сказал:
- Передовой джаун обогнал всадник на крупном белом жеребце…
- Ну и что? - надменно прервал его Бату. - Ты собираешься доносить мне о каждом встречном на пути?
- Это не каждый, - приглушенно сказал чэриг. - Когда он обогнал нас, то многие узнали его.
- И кто же, по-вашему, этот таинственный всадник? - не поворачиваясь, спросил Субэдэй. - И почему ты не доставил сюда его самого или хотя бы его отрубленную голову?
- Мы не могли этого сделать, баатур ноян, - он показал золотую пайдзу.
Бату ничем не выдал своего удивления, сохраняя прежнее надменное выражение лица.
- Одни говорят, что он похож на джаун-у-нояна из отряда разведки, уничтоженного новгородцами, другие - что это арбан-у-ноян из тумена Менгу-хана, третьи - что это урусский баатур, зарубивший немало наших воинов, четвертые утверждают, что это гонец великого хана Угэдэя. Он неизвестно откуда появился и неизвестно куда исчез… увозя твою чародеицу. Он ускакал вперед в направлении движения нашего войска и скрылся в морозной пыли…
- Как это могло случиться, баатур ноян, что пайдза оказалась в руках этого негодяя? - грозно обернулся Бату к своему спутнику.
Субэдэй опустил голову, стараясь скрыть охватившее его волнение.
- Я привык воевать с живыми людьми, а не с многоликими призраками. Если вечное небо уготовило нам встречу, то я посмотрю, что течет в его жилах, - мрачно сказал он.
Бату понял, что старый вояка знает гораздо больше, чем говорит, но, приученный выжидать, ничего не спросил, только пришпорил своего коня, ускорив его бег.
***Лишь к вечеру добралась Дарья Пантелеевна до Новгорода. Еще издали услышала она праздничный перезвон колоколов. Всюду было полно народа: воины потрясали оружием, бабы плакали от радости и вспоминали погибших, - такую силу одолели!
Ворота дома посадника оказались широко распахнуты, во дворе толпился самый разный люд, среди которого Дарья легко угадала беженцев из Торжка и окрестных сел. Бросив поводья подошедшему отроку, она поднялась наверх.
Когда Степан Твердиславич увидел Дарью, он тяжело встал ей навстречу.
- Ты знаешь, что с твоей дочерью? - спросила она, и слезы потекли по ее обветренному лицу.
- Знаю, - сказал посадник, нахмурившись, - рано плачешь. Князь Александр спас ее, освободил из плена. Ее привезли домой… Да только она едва не лишилась жизни… того и гляди, кончится…
- Где, где она?! - вскрикнула знахарка, а сама чувствовала, как по совсем уже было обессилевшему телу пошел от груди во все стороны горячий ток. - Веди меня к ней! Не медли!
Степан Твердиславич сам повел Дарью в одну из верхних горниц, где в забытьи разметалась на тисовой кровати Александра. Черное с зелеными узорами одеяло сползло, обнажив туго стянутую повязками грудь.
- Кто перевязывал? - спросила Дарья.
- Радша, ближний воин молодого князя. Из пруссов он. Он и воин храбрый, и лекарь, говорят, изрядный.
- Ну, это сейчас посмотрим, - недоверчиво буркнула знахарка, разматывая повязку, порозовевшую от просочившейся крови.
Степан Твердиславич отвернулся к слюдяному оконцу, теребя свою вьющуюся бороду и продолжая говорить, не очень заботясь о том, слушает его Дарья или нет. Он рассказывал о судьбе Радши, который прибился к князю Александру, когда рыцари магистра Германа Балка уничтожили почти всех его соплеменников. Теперь он бьется против них с княжеской дружиной.
- Магистр еще услышит о нем, вот поглядишь! - закончил свой рассказ посадник и обернулся. - Она будет жить? - спросил он без всякого перехода и с надеждой посмотрел на Дарью.
- Ран у нее много, но они не глубокие, а та, которая нанесена кинжалом, проходит ниже сердца. Теперь все дело в лечении и в покое. Я буду лечить, а о том, чтобы ей было покойно, позаботься ты, Твердиславич. А теперь не мешай мне. - И, склонившись над Александрой, она обложила рану какими-то высушенными лепестками и листвой и зашептала: - В синем море стоит дуб. Под дубом стоит изба. В той избе сидят три сестры. Большая сестра сидит в короне на золотом стуле. Берет иглу булатную, вдевает нитку шелковую, зашивает рану кровавую у рабы Александры, чтобы не было ни раны, ни крови, ни болезни, ни опухоли, ни ломоты… Будь слово мое крепкое! Аминь!
Так заговаривала она кровь. Степан Твердиславич как завороженный смотрел на освобожденную от пелен сочащуюся кровью рану под самым сердцем. Но вот на глазах ярко-алый цвет крови изменился, она потемнела, начала густеть, ток ее замедлился и совсем остановился, начал образовываться струп, красно-бурый, с рыжеватыми вкраплениями, похожий по цвету на железную руду. «Вот, наверное, почему кровь называют рудой, - подумал он. - Руда - это заговоренная кровь». И тут же одернул себя и, устыдившись посторонних мыслей, огляделся. Но никто не наблюдал за ним. Дарья полушепотом продолжала свои заговоры, склонившись над раненой, положила новые листки на рану. Александра лежала неподвижно. Глаза были закрыты. Длинные ресницы казались особенно темными на бледном, бескровном лице.
Прошло много времени, прежде чем веки ее дрогнули, глаза приоткрылись. Александра узнала Дарью, слабо улыбнулась и прошептала:
- Это ты, мамуша… Где я? Как я сюда попала? Где князь Александр? Мне кажется, что я видела его лик… А Иоганн, Евлампий, Афанасий? Они добрались до Игнатовки, они живы? А кубок где? Иерусалимский?..
Дарья заново перевязывала рану Александры, ласково приговаривая:
- Да, это я, Алекса, придет время, обо всем расскажу. А ныне об одном надо тревожиться - как тебе скорее поправиться. Об этом и думай и моли Господа. Вот и твой отец, Степан Твердиславич, тебе то же самое скажет.
Посадник, в глазах которого мелькнула надежда, смог только в одном успокоить дочь:
- Цел кубок. Привезла его Дарья. Придет время - возвернем его Торжку.
- Хорошо, - покорно прошептала Александра Степановна и под тихое бормотание Дарьи, не то пение, не то причитание, погрузилась в полусон-полузабытье.
Осторожно ступая по скрипучим половицам, Дарья и Степан Твердиславич вышли из горницы.
- Ты бы пригласил князя Александра проведать дочь, как только она поправится, - тихо сказала Дарья Пантелеевна.
- Его сейчас нет в Новгороде: ливонские рыцари пронюхали, что князь отлучился с их рубежей, - сдерживая с трудом свой мощный голос, ответил посадник, - вторглись к нам, пожгли погосты и псковские пригороды. Князь с дружиной поскакал им навстречу. К нему пристал и сын Трефилыча Миша. А самого Игната убили поганые, когда он помогал князю Александру освобождать мою дочь. Его тело осталось лежать под крестом, только вчера его там и похоронили, и имя Игната на кресте выбили. Митрофан и Бирюк с охотниками погибли у Торжка. Где рыцарь Иоганн, Афанасий и Евлампий, мне неведомо.
- Зато я знаю, - откликнулась Дарья и ровно, как о чем-то постороннем, рассказала посаднику обо всем, что произошло в Игнатовке, но когда она дошла до описания последних минут жизни Иоганна фон Штауфенберга, спокойствие ее оставило, она горько зарыдала, прижав руки к груди.
Тут она почувствовала, что на груди у нее лежит что-то твердое. Она вынула сверток, о котором совершенно забыла, и сейчас с удивлением взирала на него сквозь слезы, потом отдала его Степану Твердиславичу.
Посадник развернул тряпицу и увидел берестяной свиток и золотые рыцарские шпоры. Прочтя исписанный Афанасием свиток, он опустил сильно поседевшую за последние дни голову и задумался. Известие о женитьбе Иоганна на Дарье поразило его. Сколько раз Александра просила, чтобы он дал ее дорогой мамуше вольную, а он отказывал! Почему? Да он и сам толком не знал. Ему казалось, что если отпустить Дарью на свободу, то она совсем уйдет из их жизни, а ему этого не хотелось. Он часто видел ее глаза в гневе, когда из зеленых они становились совсем черными от расширившихся зрачков. Они заставляли его сдерживать свою плоть, избавляться от злых помыслов. Он и в Игнатовку услал Дарью, чтобы не чувствовать ее укоризненного взгляда. А вот теперь он много дал бы, чтобы Дарья простила его, осталась с ним, но было поздно…
- Что же, - сказал наконец посадник, возвращая и грамоту и шпоры, - ты теперь вольная, и никакого выкупа мне не надо, да еще и баронесса. Слышал я, что у Ивана в лотарингской земле на реке Рейне есть замок. Что же, поезжай, дам тебе провожатых…
- Ты что, Твердиславич, - горько вздохнула Дарья, - куда же я от Алексеньки денусь. Недосуг мне с тобой, пойду к ней.
Дарья хотела было выйти, как раздался топот ног, бегущих по лестнице. Дверь горницы с шумом отворилась, и показались запыхавшиеся Михалка с Онфимкой. Они радостно затараторили, перебивая друг друга:
