«Князь Багратион вернулся в Санкт-Петербург, но нигде не принят» — донесли осведомители послу Франции в России Арману-Августу Коленкуру, герцогу Виченцскому, и он не замедлил передать сие интересное известие в Париж. За три года пребывания в нашей стране этот французский аристократ и наполеоновский генерал создал-таки вполне заслуживающую доверия сеть конфидентов. Кое-кто работал за деньги, которые герцог платил щедро. Кое-кто — по идейным соображениям, преклоняясь перед всем иностранным и радуясь союзу Франции и России, двух великих государств на европейском континенте.
Может быть, Коленкур отчасти и завидовал коллеге — консулу Леду в Бухаресте, сумевшему быстро провернуть лихое дельце, принесшее столь блестящий результат. Однако огромная северная империя — не княжество Валахия, населенное безалаберными румынами и цыганами, где продажные, ради корысти способные на любой поступок бояре никак не могут решить, что лучше. Толи им оставаться под дикими османами, то ли покориться грозным русским, то ли пресмыкаться перед французами, кои якобы есть новые завоеватели мира.
Нет, в России климат иной. Здесь так широко наполеоновской разведке не развернуться. Действовать нагло, цинично, без оглядки на общепринятые правила нравственности и морали русские ей не дадут. Они сами пристально следят за великолепным герцогом Виченцским. Герцог даже не уверен, что среди конфидентов нет двойных агентов, что кто-нибудь из слуг, например, полотер или буфетчик, по какому-то чуду зная французский язык, не просматривает корреспонденцию у него на письменном столе.
На вопрос, в чем причина опалы прославленного полководца, никто из знакомых Армана-Августа точного ответа не дал. Некоторые вспоминали его мимолетный давний флирт с младшей сестрой императора, великой княжной Екатериной Павловной. Однако она уже вышла за принца Ольденбургского и прекрасно чувствовала себя в роли замужней дамы. Другие упирали на события Русско-турецкой войны, поскольку осенью 1809 года Главнокомандующий Молдавской армией без санкции царя перевел войска с правого берега Дуная на левый.
Последний повод был гораздо весомее. Но война ныне продолжилась и именно на правом берегу Дуная. Генерал от инфантерии граф Каменский легко исправил промах своего предшественника.
Коленкуру ничего другого не оставалось, как делать выводы самому. Он понял, что история с перебежчиком Игарри, захваченном в Бухаресте с двумя рекомендательными письмами князя Багратиона, с точки зрения русских, является тайной. Гневная нота французского министра иностранных дел уйдет в архив безо всяких последствий и пребудет там вечно. Лишь какие-нибудь пытливые исследователи лет через сто или двести случайно откопают старинный документ сей среди залежей таких же пожелтелых и пыльных бумаг, прочитают его и удивятся смелым деяниям предков.
По-видимому, такова воля самодержца Всероссийского. Он дает сигнал послу Франции: мы расцениваем все случившееся как досадное недоразумение и не будем предавать огласке ни поступок генерала от инфантерии князя Багратиона, ни конфиденциальные действия консула Леду в княжестве Валахия. Потому что, в принципе, одно другого стоит, и осложнять отношения между нашими странами не должно.
Поначалу Армана-Августа Коленкура приняли в Санкт-Петербурге холодно. Ведь он командовал одним из отрядов, прикрывавших захват в немецком городе Бадене молодого герцога Энгиенского, и, следовательно, был причастен к этому политическому убийству. Хитрый француз приложил немало усилий, чтоб исправить невыгодное мнение о себе.
Познакомившись с русскими ближе, он оценил силу и самобытность их национального характера и полюбил огромную северную страну. В конце концов, герцог Виченцский даже вошел в число тех немногих советников Наполеона, которые предсказывали крах вторжения «Великой армии» императора в Россию.
Вчера, с девяти утра до двенадцати часов дня, первый, или шефский, батальон лейб-гвардии Егерского полка проводил строевые учения на плацу в присутствии своего шефа генерала Багратиона. Такого не случалось почти полтора года, и лейб-егеря очень старалась. Офицеры отдавали команды громкими, резкими голосами, солдаты четко печатали шаг.
Сначала батальон маршировал в шеренгах повзводно, потом — поротно, потом — в общем развернутом строю. После чего лейб-егеря свернулись в шестирядную колонну, в которой знаменная группа шла прямо, первая половина батальона поворачивала налево, вторая — направо и по рядам пристраивалась за впереди идущими. Одновременно с поворотом солдаты снимали ружья с плеча и брали их наперевес. Из шестирядной колонны батальон быстро выстраивал каре по четвертому и пятому взводам, или облическое, то есть углом вперед. Громкий бой девяти барабанов и пение пяти валторн сопровождали воинскую экзерцицию. Она прошла слаженно и без больших погрешностей.
Когда учение закончилось, полковник Карл Иванович Бистром отдал приказ о переходе в развернутый строй и встал в шестнадцати шагах от первой шеренги. Музыканты расположились за первым взводом, барабанщики — за знаменной группой, подполковник и батальонный адъютант — за барабанщиками. Петр Иванович, весьма довольный увиденным, вышел к солдатам, которые стояли по стойке «смирно».
Лейб-гвардии Егерский полк был для него родным. Еще в июне 1800 года император Павел Первый назначил князя шефом гвардейского тогда батальона. В мае 1806-го он переформировал свой батальон в полк двухбатальонного, затем — трехбатальонного состава. Все изменения в обмундировании, вооружении, снаряжении и обучении лейб-егерей происходили при непосредственном участии князя. Боевое крещение его солдаты приняли в битве при Аустерлице. Но впервые полк по-настоящему проявил себя в 1807 году в Восточной Пруссии в сражениях против французов при Ломиттене, Гейльсберге и Фридланде. Здесь лейб-егеря, несмотря на неудачный для русских исход битвы, взяли в плен более двадцати французских офицеров и, отступив в полном порядке, увели их с собой.
Веселым взглядом теперь окинул генерал первую шеренгу. Конечно, в лейб-гвардии Егерский полк попадали не такие рослые рекруты, как в Преображенский или Семеновский полки, но зато крепкие и ловкие. Инструкция гласила: «Егеря отличаются от тяжелой пехоты проворством, неутомимостью, преимуществом в цельной стрельбе и исправности оружия. От сего рождается самонадеяние, смелость и воинский дух. Егерский огонь, в котором выстрелы можно почти сосчитать, есть самый смертельный для неприятеля.» Меткий огонь обеспечивали штуцера с нарезным стволом и в придачу к ним еще ружья более тщательной сборки, чем у гренадеров и мушкетеров.
Браво выглядели унтер-офицеры и рядовые шефского батальона, особенно — первая его рота. Рост тут все же был не менее 165 см. Его зрительно увеличивали черные кивера с латунными двуглавыми орлами спереди. Высокие воротники с двумя желтыми петлицами подпирали солдатские щеки. На темно-зеленых мундирах красиво смотрелись яркие оранжевые погоны. На груди у служивых крест-накрест сходились ремни из черной глянцевой кожи: один — для патронной сумы, второй — для тесака в ножнах.
— Отлично учились сегодня, лейб-егеря! Благодарю за службу! — крикнул Багратион.
— Рады стараться, вашсиятство! — гаркнули в ответ солдаты.
Следуя русской армейской традиции, Петр Иванович после учения пригласил к себе на обед полковника Бистрома и всех штаб- и обер-офицеров первого батальона, состоявшего из четырех рот. В дачном доме в Павловске, наскоро приведенном в порядок денщиками и слугами, гостям подали простые кушанья: борщ, биточки с гречневой кашей, ветчину и кисель из местной ягоды черники.
Офицеры, служившие в лейб-гвардии Егерском полку, к титулованной знати не принадлежали, а по большей части происходили из провинциального небогатого дворянства. Некоторые из них, правда, окончили Пажеский корпус.
В первые минуты за столом молодые поручики и подпоручики сильно робели и смотрели на генерала от инфантерии, редко посещающего полк, с величайшим почтением.
Лишь рюмка водки смягчила атмосферу. Постепенно возник разговор. Сперва — о сегодняшнем учении на плацу, потом — о былых боях и походах.
Здесь на равных с Багратионом выступал только сорокалетний полковник Карл Иванович Бистром, из эстляндских дворян, тоже небогатых, незнатных, в высший столичный свет невхожих. Служить он начал с четырнадцати лет капралом в лейб-гвардии Измайловском полку. Но уже в семнадцать перевелся капитаном в армейский Невский мушкетерский полк, чтобы участвовать в войне со шведами. Дальше к его карьере приложил руку император Павел. Ему приглянулся бойкий майор из Первого егерского полка, в 1798 году откомандированный в Санкт-Петербург «для узнания службы». Из рук Павла Петровича Бистром получил чин подполковника и должность командира Двадцатого егерского полка.
