Ознакомительная версия.
Она сняла с груди другую половину талисмана, много раз складывала оба обломка, ощупывала их, пожирала их влажными глазами, пока наконец не удостоверилась, что куски в точности подходят друг к другу.
Временами старуха обрывочно бормотала:
– О, если бы он теперь вернулся! Но он должен вернуться сегодня! Завтра уже будет поздно! Я спрошу Терафима, не знает ли он, где Рафаэль.
И Мириам приступила к магическим заклинаниям.
Придя домой, Ипатия бросилась на свою постель, плача и вздыхая, как слабый больной ребенок. Когда наступило утро, она встала, собрала все силы для последнего великого дела и стала спокойно готовить последнюю лекцию. После нее она решила навеки проститься и с Александрией, и со своими учениками…
Филимон бежал, как безумный, по главной улице, ведущей в Серапеум. Но не успел он промчаться и полмили, как столкнулся с огромной толпой, которая шла ему навстречу, заполняя всю улицу.
Народ шел без конца. Тысячи факелов мерцали над головами, а из середины процессии доносилось торжественное пение, в котором Филимон узнал хорошо знакомый гимн. Он хотел было свернуть в боковой переулок, чтобы избегнуть встречи, но отступать было некуда. Не успел он оглянуться, как его подхватили передние ряды и увлекли за собой!
– Пустите меня! – воскликнул он умоляющим голосом.
– Тебя пропустить, язычник?
Тщетно уверял Филимон, что он христианин.
– Последователь Оригена! Донатист! Еретик! Всякий добрый христианин нынче ночью идет в Цесареум.
– Друзья мои, у меня нет никакого дела в Цесареуме, – с отчаянием проговорил он. – Я хотел добиться беседы с архиепископом по делам первейшей важности.
– Лжец! Ты утверждаешь, что архиепископ знает тебя, а разве ты не слышал о торжестве этой ночи, не слышал, что сегодня святейший отец должен посетить в Цесареуме прах святого мученика Аммония?
– Как? Кирилл с вами?
– Да, и со всем духовенством.
«Тем лучше! Пусть все произойдет публично», – подумал Филимон, присоединяясь к толпе.
Шествие прошло через ворота Солнца на портовую площадь с пением гимнов и погребальных псалмов. Там процессия повернула направо, вдоль набережной, и свет факелов багровым пламенем озарил главный фасад Цесареума с двумя обелисками, мачты бесчисленных судов у пристани и темную, мрачную громаду дворца, перед которым сверкали длинные ряды закованных в латы солдат. От пристани до угла музея был протянут морской канат, где Орест сосредоточил все свои военные силы.
Процессия внезапно остановилась. Поднялся смутный, зловещий ропот, задние ряды напирали на передние, придвинувшиеся к самому канату. Воины опустили копья и спокойно ждали. Толпа отступила, но вскоре снова нахлынула. Послышались гневные возгласы, и наиболее агрессивные нагнулись, подбирая камни на мостовой. Еще мгновение – и весь гарнизон Александрии вступил бы в отчаянную схватку с пятьюдесятью тысячами христиан.
Но Кирилл помнил свои обязанности предводителя. Он не боялся возбуждать народные страсти, что подтверждалось событиями этой ночи, но со свойственной ему осторожностью и хитростью хотел предупредить ночное побоище, которое было бы опасно и рискованно даже в случае победы, так как стоило бы многих сотен жертв.
Его монахи в совершенстве знали свое дело.
Прежде чем были нанесены оскорбления с той или другой стороны, они пробрались сквозь толпу и, грозя отлучением от церкви, не только восстановили порядок, но и поддерживали полнейшую тишину до самого окончания священной церемонии.
В продолжение целых двух часов расхаживали они, словно часовые, между враждующими сторонами и наводили порядок, вызывая чувство искреннего удивления и одобрения даже у римских легионеров.
В это время по ступеням храма поднялся блестящий ряд священников в богатом облачении. Среди них эффектно выделялась статная фигура архиепископа, за которым следовали тысячи монахов не только из Нитрии и Александрии, но и из всех городов и монастырей в округе. За монахами двигались миряне. Стечение народа было так велико и давка так сильна, что Филимону удалось проникнуть в церковь только в конце богослужения, когда началась проповедь Кирилла:
– Зачем пришли вы сюда? Чтобы взглянуть на человека в блестящих одеждах? Нет, блеск и роскошь вы найдете только в царских палатах или во дворцах наместников, которые мечтают об императорской короне и готовы нарушить союз, заключенный с Творцом. А вы, бедные в миру, но богатые верой, – что вы хотите узреть в пустыне? Пророка? Да, даже более чем пророка, – мученика! Ныне он выше царей, выше наместников! Называйте его не Аммонием, а Томазием блаженным. Приблизьтесь же и исцеляйтесь! Подойдите и взирайте на славу святых и неимущих! Приблизьтесь и убедитесь, что у господа в чести тот, кто презрен людьми.
Бог приемлет отвергнутого и награждает наказанного. Приблизьтесь и посмотрите, как Творец охраняет немощных и сокрушает сильных. Человек с отвращением взирает на казнь на кресте. Сын же божий на нем принял смерть. Человек попирает ногами бедняка, и Сыну божьему негде преклонить голову. Человек отвергает блудницу после того, как вынудил ее стать рабыней греха, – Сын божий беседует с ней, оскверненной, презираемой и покинутой, принимает ее слезы, благословляет ее жертву и говорит, что грехи ее прощены, ибо она много любила…
Филимон ничего более не слушал. В страстном порыве фанатика протиснулся он к ступеням того возвышения, на котором под роскошным балдахином стоял стеклянный гроб с телом Аммония. Очутившись перед кафедрой, откуда говорил Кирилл, он припал лицом к земле, простер руки наподобие креста и замер, неподвижный и безмолвный.
Среди присутствующих началось движение, поднялся легкий шепот, а Кирилл продолжил после минутного перерыва:
– Человек в своей гордыне и самомнении презирает унижение и покаяние, Сын же божий говорит, что тот, кто сам себя унижает, как этот наш кающийся брат, будет возвышен. Станем же радоваться и веселиться вместе с сонмом архангелов об обращении раскаявшегося грешника. Приподнимись, сын мой, кто бы ты ни был, и вкуси мир на эту ночь, повторяя слова Сына божьего, поборовшего в пустыне искушение сатаны!
Вслед за этим удачным и ловким оборотом речи раздался гром рукоплесканий.
Филимон опустился на колени и, краснея и смущаясь, смотрел на тысячи прихожан.
Старик, стоявший вблизи кафедры, бросился к юноше и обнял его. Это был Арсений.
– Сын мой! Сын мой! – громко рыдая, проговорил он.
– Твой раб, если хочешь, – шепнул ему Филимон. – Последнюю милость испрошу у патриарха и потом навеки назад, в лавру…
– О дважды благословенная ночь! – провозгласил сверху густой, звучный голос Кирилла. – Мы одновременно венчаем мученика и празднуем обращение грешника. На земле пополнились ряды победоносного воинства церкви, а небеса с двоякой великой радостью приветствуют торжество одного брата и покаяние другого!
По знаку Кирилла Петр-оратор приблизился и ласково увел рыдающего старца и Филимона. Их напутствовали пожеланиями, молитвами и слезами даже дикие монахи Нитрии. Петр тоже подал руку взволнованному юноше.
– Молю тебя о прощении, – вымолвил Филимон, стремившийся всячески унизить себя.
– А я тебе дарую его, – ответил Петр. Последний возвратился в церковь с более веселым видом и, вероятно, в более светлом настроении.
Глава XXVII
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
На следующий день, около десяти часов утра, когда Ипатия, измученная бессонной ночью, старалась собраться с мыслями для прощальной лекции, любимая невольница доложила ей, что внизу ждет посланный от Синезия.
Письмо от епископа! Луч надежды блеснул в ее душе. Наверное, он шлет ей утешение, совет, какое-либо успокоение! О, если бы он знал, как безысходно ее горе!
– Возьми письмо и принеси его сюда.
– Он хочет лично передать его тебе. И я думаю, тебе бы следовало удостоить его беседы, – добавила девушка, подкупленная золотой монетой щедрого посетителя.
Ипатия нетерпеливо покачала головой.
– По-видимому, он хорошо тебя знает, моя повелительница, хотя и не сообщает своего имени. Я не поняла, что он хочет сказать, но он мне велел напомнить тебе о черном агате и о каких-то духах, которые являются, если потереть поверхность талисмана.
Ипатия смертельно побледнела. Неужели это опять Филимон? Она схватилась за грудь – талисман исчез! Должно быть, она потеряла его в минувшую ночь, в комнате Мириам. Только теперь ей стал окончательно ясен коварный замысел колдуньи.
– Скажи ему, чтобы он оставил письмо и удалился… Отец мой! Как? Кто этот незнакомец? Кого ты привел ко мне в такую минуту?
Человек, сопровождавший Теона, был не кто иной, как Рафаэль Эбен-Эзра. Старик вскоре удалился, оставив молодых людей наедине.
Еврей медленно приблизился к Ипатии и, преклонив колено, передал ей письмо Синезия. Девушка затрепетала от волнения при этой неожиданной встрече. Но события прошлой ночи и ее позор не могли быть ему известны. Она не решилась, однако, взглянуть в глаза Рафаэля, когда взяла и открыла письмо. Если Ипатия надеялась найти утешение в послании епископа, то надежда и тут обманула ее.
Ознакомительная версия.
