Усталые и озабоченные возвратились они в замок Печальный Дозор. И даже не без потерь; кое-кто отстал, ибо выбились из сил кони, а кое-кто воспользовался случаем: дезертировал и присоединился к шайкам мятежников и грабителей, которые возникали то здесь, то там и пополнялись беглыми солдатами.
Возвратясь в замок, Амелот узнал, что состояние его господина все еще внушает опасения, а леди Эвелина, хотя и крайне утомлена, не удалилась на покой и с нетерпением ожидает его возвращения. Представ перед нею, он с тяжелым сердцем сообщил о своем неудавшемся походе.
— Да сжалятся над нами святые! — сказала леди Эвелина. — Ибо мне кажется, что я, точно зачумленная, несу гибель всем, кто принимает во мне участие. Едва они начинают это делать, как даже сами их добродетели становятся для них ловушками. Все, что при иных обстоятельствах служило бы к их чести, друзьям Эвелины Беренжер приносит лишь бедствия.
— Не печальтесь, госпожа, — сказал Амелот. — У моего господина еще найдется достаточно людей, чтобы усмирить бунтовщиков. Я хочу лишь дождаться его приказаний. Завтра же соберу солдат и наведу порядок в нашем крае.
— Увы! Ты еще не знаешь худшего, — промолвила Эвелина. — После того как ты отлучился, солдаты сэра Дамиана, которые и прежде роптали, зачем сидят без дела, услышав, что их командир тяжело ранен и будто уже скончался, разбрелись кто куда. Но не падай духом, Амелот, — продолжала она. — Замок достаточно укреплен, чтобы выдержать и не такую бурю; и даже если все покинут твоего господина в беде, Эвелина Беренжер тем более обязана укрывать и защищать своего спасителя.
Труби, труба, и сотрясай их стены.
Грози им гибелью.
Отвей
Дурные вести, какими закончилась предыдущая глава, пришлось сообщить и Дамиану де Лэси, которого они всего более касались. Это взяла на себя сама леди Эвелина, перемежая свои слова слезами, а от слез вновь обращаясь к утешительным заверениям, которым в глубине души не верила и сама.
Раненый рыцарь, обернувшись к ней, слушал эти грозные вести, но казалось, что они занимали его лишь настолько, насколько касались самой говорившей. Когда она закончила, он продолжал неотрывно смотреть на нее, точно погруженный в мечту. Смущенная этим взглядом, она поднялась и приготовилась уйти.
— Того, что вы мне поведали, леди, — сказал он, — было бы достаточно, чтобы привести меня в полное отчаяние, если б было рассказано кем-нибудь другим; ибо означает, что могущество и честь вашего дома, столь торжественно мне порученные, погублены моими неудачами. Но сейчас, когда я смотрю на вас и слышу ваш голос, я забываю все, кроме того, что вы спасены, что вы здесь и ваша жизнь и честь в безопасности. И я прошу у вас как милости, чтобы меня увезли отсюда и поместили где-нибудь в другом месте. В нынешнем моем состоянии я не стою ваших забот — ведь я уже не располагаю мечами моих воинов и не в силах обнажить свой.
— А если вы, благородный рыцарь, среди собственных ваших бедствий великодушно помните и обо мне, — проговорила Эвелина, — как можете вы думать, что я забыла, когда и ради чьего спасения получили вы свои раны? Нет, Дамиан, не говорите о переезде. Пока цела в Печальном Дозоре хотя бы одна башня, в этой башне вы найдете приют и защиту. И я уверена, что таково было бы и желание вашего дядюшки, если бы он был здесь сам.
Дамиан, как видно, внезапно ощутил сильную боль в ране; ибо, повторив слова «мой дядюшка», он скорчился на своем ложе, отворачивая лицо от Эвелины. Затем, более спокойным тоном, он продолжал:
— Увы! Если бы мой дядюшка узнал, как плохо я выполнил его распоряжения, он, вместо того чтобы приютить меня в этих стенах, приказал бы сбросить меня с них!
— Не опасайтесь его неудовольствия, — сказала Эвелина, снова вставая и готовясь уйти. — Вместо этого постарайтесь сохранить спокойствие духа и этим ускорить заживление ваших ран, а тогда, я уверена, вы сумеете навести порядок во владениях коннетабля задолго до его возвращения.
Произнося последние слова, Эвелина покраснела и поспешила выйти. Оказавшись в собственных своих покоях, она отослала других служанок, но удержала подле себя Розу.
— Что ты думаешь о наших делах, моя мудрая подруга и советчица? — спросила она.
— Я хотела бы, — ответила Роза, — чтобы юный рыцарь никогда не входил в этот замок, или, оказавшись здесь, поскорее покинул его, или, наконец, мог бы с честью остаться здесь навсегда.
— Что ты разумеешь, говоря «остаться навсегда»? — поспешно и резко спросила Эвелина.
— На этот вопрос дозвольте ответить также вопросом: сколько времени длится уже отсутствие коннетабля Честерского?
— На святого Клемента будет три года, — промолвила Эвелина. — Но что из этого?
— Ничего, но…
— Что «но»? Я приказываю тебе договорить.
— Через несколько недель вы будете свободны распорядиться своей судьбой.
— Значит, ты полагаешь, Роза, — с достоинством сказала Эвелина, — что нет на свете иных обязательств, кроме тех, которые чертит рука писца? Нам мало известно о судьбе коннетабля. Мы знаем только, что все его надежды рушились, что его меча и отваги оказалось недостаточно для победы над султаном Саладином. И вот вообрази, что он скоро возвратится сюда, как уже возвратились к себе домой многие крестоносцы; возвратится обедневшим и утратившим здоровье; увидит, что земли его опустошены, а вассалы разорены во время недавней смуты, и ко всему этому окажется, что обрученная с ним невеста отдала свою руку и свое состояние племяннику, которому он доверял как себе. Неужели ты думаешь, что обручение подобно закладному свидетельству, которое должно быть выкуплено у ростовщика в срок, иначе заклад будет потерян?
— Не знаю, госпожа, — ответила Роза, — а только в моей стране считается, что договор должен быть исполнен в точности.
— Это, Роза, фламандский обычай, — сказала ей госпожа. — Но честь норманна не довольствуется просто исполнением договора. Как? Неужели моя честь, мой долг и мои привязанности, словом, все самое драгоценное для женщины, исчисляются по тому же календарю, по которому ростовщик считает дни в надежде завладеть закладом? Неужели я всего лишь товар и должна достаться одному человеку, если он явится за мною до Михайлова дня, и другому, если тот не успеет? Нет, Роза! Не так истолковала я мое обручение, недаром же его благословила Пресвятая Дева Печального Дозора.
— Подобные чувства достойны вас, милая госпожа, — ответила Роза. — Но вы еще так молоды, окружены столькими опасностями и так беззащитны против клеветы, что я поневоле жду и призываю время, когда у вас будет законный защитник и спутник; только это избавит вас от многих опасностей.
— Не думай об этом, Роза, — сказала Эвелина, — и не уподобляй свою госпожу тем предусмотрительным особам, которые при живом, но старом и немощном муже уже подыскивают себе другого.
— Пусть будет так, милая госпожа, — сказала Роза. — Однако позвольте сказать еще два слова. Раз вы решили не пользоваться вашей свободой, даже когда минет срок обручения, к чему этому юноше разделять наше уединение? Он уже достаточно оправился, чтобы можно было найти для него другой безопасный приют. Вернемся к нашей прежней затворнической жизни, пока Провидение не послало нам чего-либо лучшего и более надежного.
Эвелина вздохнула, потупила взгляд, а потом, подняв его, приготовилась ответить, что охотно последовала бы столь разумному совету, если бы не раны Дамиана, еще не вполне зажившие, и не смута во всем крае. Ее прервали пронзительные звуки труб, раздавшиеся у ворот замка. Встревоженный Рауль прибежал, хромая, чтобы доложить своей госпоже, что некий рыцарь, сопровождаемый герольдом в королевской ливрее и вооруженной охраной, стоит у ворот и требует, именем короля, впустить его.
Эвелина несколько помедлила с ответом:
— Даже по королевскому приказу замок моих предков не примет никого, прежде чем мы не узнаем, кто и с какой целью этого требует. Сейчас мы сами выйдем к воротам и узнаем, что означает это требование. Подай мою вуаль, Роза, и кликни служанок. Снова звуки трубы!.. Ах, они вещают нам беду и смерть!
Предчувствие не обмануло Эвелину; ибо не успела она выйти из своего покоя, как навстречу ей вбежал паж Амелот в такой растерянности и ужасе, каких будущему рыцарю не подобает обнаруживать даже в крайности.
— Благородная госпожа! — вскричал он, падая перед Эвелиной на колени. — Спасите моего дорогого господина! Вы, и только вы, можете его спасти!
— Я? — в изумлении воскликнула Эвелина. — Спасти его? От какой же опасности? Видит Бог, я готова.
И тут она умолкла, не решаясь выговорить то, что уже готово было сорваться с ее уст.
— У ворот, госпожа, стоит Гай Монтермер, а при нем герольд с королевским знаменем. Заклятый враг дома де Лэси, и с таким сопровождением, уж конечно не с добром сюда явился. Не знаю только, с какой бедою. Мой господин убил его племянника на турнире в Мальпасе, поэтому…
