Парткомиссия ЦКК просит Вас срочно прислать ей все имеющиеся у вас материалы на тов. Тухачевского.
Помзавбюро.
«Склянский»,— дополнил свою схему Ежов.
Далее следовал вызов, адресованный уже самому Тухачевскому:
Совершенно секретно, лично, срочно.
ЦКК просит вас прибыть к члену ЦКК тов. Сахаровой 24 октября к 12 часам дня по адресу: Ильинка, 21, 3-й этаж, комната 31.
И тут же резолюция: «По распоряжению т. Сахаровой дело сдать в архив по заслушанию личных объяснений Тухачевского».
«Сахарова»,— добавилась новая пометка.
А вот и сам материал:
Служебная записка заместителя полномочного представителя ГПУ по Западному краю. 2 сентября 1923 г.
Ежов хорошо помнил это безграмотное письмо, адресованное лично Ягоде:
«Глубокоуважаемый Генрих Григорьевич!..»
Безграмотное не только по форме (это еще полбеды), но и по существу, потому что серьезные политические обвинения были так густо перемешаны с бытовыми, что прямо-таки тонули в гуще никому не интересных подробностей. Те еще кадры выпестовал Генрих Григорьевич!
«Ходит масса анекдотов о его подвигах на пьяном и женском фронтах,— писал замполномочного представителя.— Его помимо воли могут склонить к шпионажу. У нас есть сведения, что в Польше интересуются его романами...»
Кто именно интересуется, какие сведения — об этом ни слова. Зато пахучий букет красивой жизни: «систематическое пьянство», «связь с разного рода женщинами не нашего класса», «секретные документы в комнате стенографистки-полюбовницы» и остальное в том же духе. Зависть к красавцу командующему так и брызжет: «каждый месяц возит семью в броневом вагоне спецназначения», «прилетал на аэроплане к себе в имение».
И концовка вполне характерная:
«Мне т. Касаткин предложил дать все имеющиеся материалы и установить наблюдение. Но мы не имеем права наблюдать за коммунистами без разрешения Центра, тем более за такой крупной фигурой, как Тухачевский».
Центр, то есть товарищ Ягода, разрешения, как видно, не дал. Такие были тогда своеобразные порядки. Можно лишь удивляться, как вообще устояла Советская власть. И ведь по сей день отрыгается. Балицкий вон перед Якиром ни с того ни с сего оробел. Каждая историческая эпоха предъявляет к кадрам свои требования, а кадры решают все, как учит товарищ Сталин. Не все могут соответствовать.
Чем дальше углублялся Ежов в знакомое дело, тем больше обнаруживал в нем нового, подчас поучительного, ускользавшего прежде. Что там ни говори, а личное дело действительно его конек. Здесь ему нет равных. Хотя подрастает способная молодежь — Маленков, например, набирается опыта...
Бережно, чуть ли не трепетно, легким касанием ногтя перелистывая бумаги, Николай Иванович добрался до объяснения, собственноручно написанного Тухачевским (желтоватая с глянцем бумага, красные чернила, тонкое перо):
Члену ЦКК т. Сахаровой
По поводу заявления сообщаю следующее:
1. Провозки семьи действительно имели место...
3. На аэроплане никогда не прилетал.
4. Усадьба, где живет моя мать, действительно принадлежала моему отцу с 1908 г., потом он ее продал. Поселилась мать с сестрами во время революции.
Почерк был лёгкий, летящий, но в общем ясный, хоть и не все Николай Иванович смог разобрать. Особенно по пункту 2, где опровергалось обвинение в ежемесячных поездках. Не стоило, да и неинтересно было в этом копаться. Тухачевский простодушно признал отдельные факты, в частности выпивку, но указал, что не находил в том ничего дурного, очевидно по неопытности, так как он еще молодой член партии, притом все представлено в искаженном свете й сильно преувеличено.
«Свободно бы мог вообще от всего откреститься, лох! — даже пожалел Ежов на какой-то миг. С такими правдолюбцами, кто не может переступить, даже ради собственного спасения, через эти вечно качающиеся чаши: было — не было, справедливо — несправедливо, бывает трудно, но чаще — легко. Их и ловят на объективности. Неосмотрительно поступил Михаил Николаевич, оставляя обвинению малюсенький кончик».
Несмотря на заключение Сахаровой, делу дали ход. Признал факт пьянки — отвечай.
Заседание Партколлегии ЦКК № 79 29.Х—23
Командующий Западным фронтом т. Тухачевский М. Н.
Обвинения: попойки, кутежи, разлагающее влияние на подчиненных.
(Доклад т. Петерса)
Строгий выговор за некоммунистические поступки.
Взыскание по партийной линии — это не просто пятнышко в биографии. Выговоры снимаются по истечении уставного срока, но оставленные ими следы часто выводят на новый круг. При чистке, например, или в иных обстоятельствах, когда уместно взвихрить отцеженную муть.
Выписка из протокола № 160 Заседание ЦКК 29—1, 25.
Тухачевский М. Н.— командующий Западным фронтом.
Обвинение: имеет имение и не платит налогов (слух).
Установить факт не удалось, т. к. невыгодно поднимать шум.
Секретарь ЦКК Шкирятов
Дело сдать в архив, как неподтвержденное сведениями.
Матвея Федоровича Шкирятова Ежов знал по совместной работе и к схеме не приобщил. Положа руку на сердце, внимания заслуживал только один-единственный документ:
20 сентября 1923
Протокол № 34 заседания Политбюро ЦК от 20.9.23
Предложение тов. Троцкого о передаче материалов о т. Тухачевском в ЦКК и немедленном назначении авторитетного члена РВС Западного фронта.
(тов. Троцкий)
Принять, поручив Оргбюро наметить срочно состав РВС Западного фронта, и внести на утверждение Политбюро.
Секретарь ЦК И. Сталин
Знакомая, родная, вызывающая легкое обмирание в груди подпись.
И наконец, последняя бумажка, странноватого стиля и содержания, но наводящая на размышления:
Заключение по делу т. Тухачевского
Один из командиров корпуса, т. Павлов, уже исключен из партии, а тов. Дыбенко тоже пьянствует и переносится на низший командный состав.
Что конкретно «переносится»: моральное разложение, или пьянки командира стрелкового корпуса Дыбенко, легендарного председателя Центробалта и наркома по морским делам в восемнадцатом году?
Вокруг Павла Ефимовича Дыбенко (командующий войсками Приволжского округа, командарм второго ранга, трижды награжден орденом Красного Знамени) и без того стрелок хватало: Тухачевский, Путна, Федь- ко (командарм второго ранга, четырежды орденоносец, в октябре 1928 г.— помощник командующего войсками Ленинградского округа Тухачевского, ныне командующий приморской группой войск).
Ежов послал порученца в архив за дополнительными материалами.
В первом списке командированных в Германию значилось: Якир, Уборевич, Аронштам, Эйдеман, Корк, Тимошенко, Мерецков.
Развертывалось по-крупному.
— Работайте,— сказал Сталин, исключив комкора Тимошенко и комдива Мерецкова.— Кто будет давать показания о существовании в армии военно-троцкистской организации? Кого наметили?
— Сперва предполагалось подключить Толмачева, Смирнова и Эйсмонта — арестованы в тридцать третьем году, но в свете новых данных возник другой вариант.— Ежов развернул заранее отмеченные закладками страницы альбома.— Замдиректора Челябинского завода «Магнезит» Дрейцер, начальник строительства железной дороги Караганда — Балхаш Мрачковский и начальник хлопкового управления Южного Казахстана Рейнгольд.
В перечислении должностей не было надобности. Всех троих усиленно готовили к процессу «объединенного центра», и Сталин пристально следил за ходом следствия.
— Не могут сломать Смирнова? Это самый приближенный к Троцкому человек,— как всегда, он попал в точку.— Что у них там, санаторий?.. Нам очень нужен Смирнов. Он со многими связан. Его хорошо знают в армии. Его и Мрачковского, но его все-таки больше.
— С ним работают.
