Поляна приближалась, оставалось обогнуть излучину реки под горой, а там была прямая дорога по лесу – шагов в четыреста.
– Стой!.. Стой, Тэмуджин! Ты куда? – сзади доносились испуганные голоса нукеров и братьев, но он не останавливался.
Изо всех сил нахлестывая коня, Джэлмэ подскакал к нему слева и, вытягиваясь в седле, достал за повод, останавливая его жеребца.
– Отпусти! – грозно крикнул Тэмуджин, не владея собой, и схватился за плеть.
Тот не отпускал, и Тэмуджин дважды хлестнул его по голове; с того слетела войлочная шапка. Зажмурившись, отворачивая лицо с рассеченной бровью, из которой закапала кровь, Джэлмэ перевел коней на шаг. Боорчи подскакал с другой стороны, перегородил дорогу своим конем и крикнул Тэмуджину в лицо:
– Послушай, Тэмуджин! Отхлестать нас успеешь, но сначала послушай!
– Что?.. Чего послушай?! – отчаянно крикнул Тэмуджин и, уже осознавая их правоту, спрыгнул с седла на землю, обессиленно сел в траву. – Что же мне теперь делать?
– Надо тебе остыть, – внушительно сказал Джэлмэ, слезая с коня, прикрывая ранку на лице. – А потом думать, как ее вернуть.
– Главное, тебе сейчас не попасть к ним в руки, – склоняясь над ним, убеждал его Боорчи. – Если сам будешь свободен, всегда сможешь вернуть жену, а если попадешься к ним, все рухнет: и ее не спасешь, и себя погубишь.
– Их тут триста человек, – говорил Джэлмэ (Хасар сорвал с земли листок подорожника и прикладывал ему на рану), – с ними мы сейчас ничего не сможем сделать. Но ведь потом можно будет ее и выкупить… Джамуха-анда должен помочь, а можно попросить хана Тогорила поговорить с меркитами, они и отдадут, побоятся ханского гнева. Видно, они еще не знают, что ты дружишь с ханом, а то не сунулись бы.
– Ясно, что не знают, – поддержал его Боорчи. – Наверно, не последние глупцы, чтобы кереитского хана задевать.
Как ни был Тэмуджин охвачен нетерпением сейчас же сделать что-нибудь, чтобы спасти Бортэ, он понял, что нукеры правы: если он сейчас потеряет голову и сунется к ним – тогда все пропало, он будет убит, а Бортэ навсегда останется в их руках.
– Попасться ведь легко, – увещевающе повторял ему Боорчи, – но потом ничего уже не исправишь.
– Ладно, я все понял, – вздохнул Тэмуджин, окончательно смиряясь с неизбежным. – Но я хочу посмотреть на нее. Поедем к поляне.
– К поляне лучше не приближаться, – сказал Джэлмэ, – лучше посмотреть с горы, оттуда все видно.
Тэмуджин помедлил, раздумывая, и согласился:
– Хорошо. Поехали.
Сели на коней и тронули в сторону от реки. Впереди ехали Боорчи и Джэлмэ. Дорога вскоре пошла вверх по склону, все круче поднимаясь над лесом. Кони поначалу споро взбирались в гору, затем стали приуставать, но шли, привычно пробираясь между кустами и толстыми, пожелтевшими на солнце сосновыми стволами.
Ехали долго и часто останавливались, выбирая путь полегче, давая коням передохнуть. То и дело поворачивали в сторону, объезжая скалы и кручи. Кони начинали потеть и дышали часто, рывками забираясь по каменистым порогам.
* * *
Наконец, вышли на небольшое ровное место, примыкавшее к краю высокой отвесной скалы. Внизу темнели верхушки деревьев, и прямо под ними открывался вид на поляну, где белели их юрты.
Тэмуджин спрыгнул с коня, бросил поводья Хасару. Подошел к краю скалы и взглянул вниз. Поляна была темна от толп людей; всюду горели костры, над ними чернели походные котлы. Меркиты отдыхали, сидя и лежа вокруг костров. По всей опушке в тени деревьев стояли привязанные кони.
– Коров наших забили! – ахнул сзади Хасар. – И другую, пеструю, тоже нашли, и телят, вон, смотрите, все четыре шкуры на жердине висят.
Тэмуджин, не слыша его, искал взглядом Бортэ и не находил. Сочигэл тоже не было видно. Он увидел, как из молочной юрты вышла Хоахчин, неся большой глиняный горшок, и тут догадался, что Бортэ и Сочигэл находятся в юртах.
Он перевел взгляд на большую юрту и изо всех сил, до боли в костях сжал рукоятку мадаги. «Что они там с ними делают?!» – догадка ошпарила его с головы до ног.
Там, у входа, сидели двое, по виду, нойоны – на шлемах у них колыхались стоячие волосяные кисти – еще не старые, лет по тридцати или больше. У малой юрты тоже сидели несколько воинов в добротных доспехах и шлемах – видно было, что не простые воины, сотники или десятники.
К тем, что сидели у большой юрты, от котла подошел воин, неся на берестяном подносе высокую дымящуюся горку мяса, и поставил перед ними. Тэмуджин теперь смотрел только туда, чувствуя, что Бортэ в этой юрте и что она там не одна.
Скоро полог юрты приподнялся и из нее вышел пожилой, лет сорока, нойон. Довольно улыбаясь, он одевал на голову шлем с кистью на макушке, и говорил что-то двоим, сидящим на земле. Те весело расхохотались, и один из них, что сидел слева, быстро поднялся и вошел в юрту. Тэмуджин все понял – случилось то, чего он боялся больше всего: меркитские нойоны утоляли мужской голод с его женой.
Задыхаясь от разгоревшейся боли в груди, не в силах больше смотреть, он тяжело опустился на землю, упал ничком в траву и закрыл лицо руками. В голову роем лезли горячие мысли, нестерпимо жалили; он представлял себе, как сейчас меркитский нойон подходит к Бортэ – голой, беззащитной, оглядывает ее жадным взором, хватает, ломает руки, наваливается, давит… Из груди его вырвался тяжелый стон. Протяжно вздохнув, он дважды с силой ударил головой о щебнистую горную землю и в кровь разбил себе лоб…
Рядом в голос зарыдал Бэлгутэй (он тоже догадался, что сейчас делают меркиты с его матерью). Плача, он по-детски вздрагивал плечами и тер кулаками мокрые глаза.
Хасар и нукеры, не в силах ничем им помочь, сочувственно смотрели на них, молча пережидали, когда они справится с болью от увиденного.
Тэмуджин не помнил, сколько времени он пролежал так, трясясь всем телом, будто от озноба. Казалось, что время тянется бесконечно, тяжелая изнуряющая боль во всем теле придавила его к земле. Он мучительно переживал свое бессилие и все представлял себе, что сейчас происходит там, в юрте, на их супружеском ложе…
Наконец он почувствовал чью-то руку на плече, оторвался от забытья, тяжело приподнялся и сел. Равнодушно поведя глазами, он заметил, что солнце давно отошло от зенита и склонилось на западную сторону.
– Они уходят, – сказал Боорчи, – собираются.
Тэмуджин встрепенулся, разом приходя в себя, рывком вскочил на ноги и взглянул вниз. Меркиты поднимались от костров, разбредались по поляне, направляясь к своим лошадям.
У большой юрты сначала было пусто, потом шевельнулся полог, и из нее вышла Хоахчин с наполненной кожаной сумой в руках, а за ней Бортэ, и следом один за другим вышли все три нойона.
Бортэ была в ягнячьем халате и простой телячьей шапке, в которых обычно доила коров. Тэмуджин, стиснув зубы, с болью в глазах смотрел на нее. Она как-то странно поникла, сгорбилась, неузнаваемо изменившись всем своим видом. Словно изломанный кустик, она застыла на одном месте с низко опущенной головой.
Откуда-то привели Сочигэл и поставили рядом с ней. Та встала, отчужденно отвернувшись от Бортэ, глядя в сторону.
По поляне резво забегали несколько человек с властными повадками – те же десятники и сотники, недавно сидевшие у малой юрты, – выкрикивая что-то на ходу, указывая плетками. Воины, разделившись на несколько толп, подошли к юртам, стали развязывать на них веревки.
– Юрты наши забирают! – вскрикнул Хасар; он заскрипел зубами, зло забормотал под нос: – Ну, погодите, я вам потом когда-нибудь это припомню.
Меркиты срывали войлок, оголяя решетчатые стены, быстро складывали и увязывали веревками.
Пожилой нойон, взнуздывавший своего коня, когда разобрали войлок с большой юрты, оглянулся, будто вспомнив о чем-то, вернулся в нее, сорвал со стены хоймора подставку для онгонов, вынес к внешнему очагу и бросил в огонь. Пропитанная жиром старая березовая доска вспыхнула в пламени, черный дым облаком взметнулся вверх. Нойон, обратив лицо к небу, воздев руки и потрясая ими, что-то выкрикивал, будто насылал проклятия.
– Этот, видно, черный шаман или дархан, – сказал Джэлмэ. – Он сейчас нанес оскорбление духам ваших предков, а значит, всему нашему племени. Но мы потом поймаем его, он ответит за это.
С невероятной быстротой в десятки рук воины разобрали все четыре юрты, по частям навьючивая на заводных лошадей. Они торопливо разбирали сундуки и ковры, снимали с очагов котлы, собирали подушки, куски войлока. Четверо у молочной юрты увязывали выделанные за два последних года ворохи лосиных, изюбриных и косульих шкур – последнее их богатство. Какой-то мелкий, с согнутой спиной, похожий на старуху человек суетливо собирал в суму чашки и ковши…
Через короткое время на местах юрт чернели одни лишь круги примятой травы и кострища от очагов.
– Ничего не оставили, – продолжал бормотать сквозь зубы Хасар, – и отцовские сундуки забрали, доспехи, оружие, стрелы… Ладно, придет время, я им все посчитаю.
