Князь был распластан на узком помосте, не в силах не только подняться, но и попросту пошевелиться. Тяжеленный груз, прикреплённый к его поясу, мог запросто переломить хребет, если бы боярин попробовал встать. Волосы растрёпаны, на лице кровь вперемежку с огромными синяками, сквозь рваные тряпки, оставшиеся от одежды проглядывает иссечённое кнутом тело. Шереметев едва дышал.
Вслед за государем в темницу сунулся служка, быстро поставил скамью, кресла не нашлось, чтобы царь сел Иван Васильевич отпихнул ногой, досталось не столько скамье, сколько самому служке, но тот был не в обиде, привык, да и царь всё же...
— Куда скарбы многие спрятал? — Вопрос царя был неожиданным. Как ни обессилен князь Шереметев, но глаза удивлённо вскинул:
— Всё моё для тебя, Иван Васильевич. Ничего не таю... — Дольше говорить не смог, захрипел и едва не лишился чувств.
— Моё, говоришь? А в Литву много ли отправил? Еже ли освобожу; туда побежишь?
Шереметев не смог ответить сразу, лишь хрипел да пытался глотнуть. Но всё же справился с собой, выдавил:
— Никуда... не собирался... Русский я...
Иван повернулся к двери, но добавил:
— Ты не скажешь, братец поведает.
— Отпустите... его...
Ответом был лишь смешок государя. И всё же Иван Васильевич осознал, что ещё чуть, и князь Шереметев погибнет. Потому, выйдя из узилища, повелел разрешить его от тяжких уз и перевести в легчайшую темницу.
Князь Никита Шереметев о спрятанных скарбах молчал как немой. Его удавили по приказу государя в тот же день. Иван Васильевич уступил требованию думы и печалованию митрополита Афанасия, жизнь князя Ивана Шереметева была спасена. А вот его имущество отошло казне.
Государь ворчал на Афанасия:
— Третий день как митрополит, а туда же! Ты Макария из себя не являй, куда тебе!
Афанасий мотал головой:
— Иван Васильевич, не столь виновен пред тобой князь Иван Шереметев, чтобы казнить-то... Зато многими заслугами известен перед Русью.
— А его братец Никита тоже славен?
— Ну, Никита меньше, да тоже не из последних...
— Ага, все ждут за свою службу не просто похвалы, а многих подарков да почестей! Вон Курбского, вишь, не так пожаловал, как он хотел, так обиделся князюшко! Кому он служит, мне? Руси? Своему честолюбию он служит! Каждого похвали, каждого за любой шаг поблагодари! Проще поляков нанять, те по чести Полоцк обороняли за плату. Зато буду знать, что заплачу, и всё.
Афанасий невольно возразил:
— А ну как другой больше заплатит?
Государь замер, уставившись на митрополита. Потом фыркнул:
— Всё одно, боярам больше не верю. Их вот так же Сигизмунд подкупить может! И подкупил! — Голос царя уже гремел на всю палату, где речь вели. — Не ве-рю!
— Зря напраслину на верных тебе людей возводишь, — осторожно произнёс Афанасий.
Ответом ему был злой взгляд царя, не обещавший ничего хорошего.
Иван Васильевич сказал про Курбского просто потому, что к слову пришлось, но мысль об опальном князе не отпускала. После Полоцка Андрей Курбский отправлен в Юрьев воеводой на год. Год уже заканчивается, куда его теперь девать? Государь вдруг с удовольствием хмыкнул, злорадно подумав, будет ли так же стоек Курбский с веригами на теле, как князь Иван Шереметев? Появилась шальная мысль попытать и этого, а потом простить, чтобы всегда над собой руку царскую помнил.
Почему-то мысль о нарочной опале на Курбского подняла Ивану Васильевичу настроение. А вообще заниматься делами царю совсем не хотелось. Давненько на богомолье не был...
И вдруг как гром с ясного неба: Курбский... бежал в Литву!
глядевшись в следующий силуэт, Иван Васильевич снова захрипел, на его губах даже выступила пена:
— Ты?!. — лицо исказила гримаса презрения и ненависти. — Ты как с ними?! Тебе тут не место! Изменник!..
Что ещё мог сказать Иван Васильевич, увидев не единожды проклятого им князя Андрея Курбского? Он отмахнулся от силуэта, не желая не только разговаривать с видением опального князя, но и даже вспоминать о нём.
Лекарь, подошедший со снадобьем, попробовал уговорить:
— Государь, это поможет, легче станет, Иван Васильевич...
Решив, что царь, как обычно, попросту боится принимать лекарство, он на виду у государя сам отпил из склянки и остаток снова протянул царю. В этот момент Иван Васильевич махнул рукой, и склянка полетела в сторону...
Юрьев спал, спали, разметавшись по своим постелям, малые дети, храпели на все лады их отцы, спали куры на насестах, спали собаки во дворах, однако прислушиваясь к каждому шороху, спали пока птицы на ветках. Подрёмывали даже дозорные на башнях. Не спал только боярин Андрей Михайлович Курбский. Сладко почивать и обнимку с молодой женой, которая уже в тяжести, не да вали воеводе Юрьева тяжёлые мысли...
Бледный рассвет, казалось, не собирался разгонять ночную тьму. Князь Андрей вздохнул: который день пс было солнца, от этого на душе становилось всё тоскливее. На дворе уже весна, хотя она мало похожа на московскую, но календарь не обманешь, прошёл год после назначения его воеводой в Юрьев. Срок вышел, но государь словно забыл о своём воеводе. К чему бы это? Сидеть спокойно Курбский никак не мог, к тому же сердце-вещун чуяло неладное.
И как на грех, Николай Радзивилл молчит! Неужто этот рыжий обманул? Гонцу давно пора бы прибыть. Его отсутствие могло означать что угодно. Если посланник попал в руки царских соглядатаев, то самому князю дыбы не миновать... За связь с литовцами, тем паче после провала русских армий, Иван Васильевич не пощадит и своего давнего любимца, недаром же отправил его в Юрьев, куда когда-то сослал и Адашева. Курбский вдруг усмехнулся: неужто желал, чтобы и он покончил с собой, как опальный советчик? Нет, князь Андрей поступил иначе, ему дорога жизнь, и он ещё поборется не только за себя, но и против власти близких к московскому государю Басмановых!
Где-то далеко забрехала собака, к ней присоединилась ещё одна. На душе стало совсем тоскливо, Курбский вдруг отчётливо понял, что его жизнь зависит от того, кто приедет раньше. Просто так уезжать в Литву безо всяких гарантий, без обещания хорошего содержания и без денег он не мог, а Радзивилл всё тянул. Конечно, Николай Радзивилл сам обещания раздавать не мог, но ведь мог поторопить польского короля Сигизмунда! Курбскому нужны твёрдые гарантии, что получит в Литве земли взамен тех. что теряет в Московии. Продать свои владения князь, конечно, не успеет, царь узнает об этом раньше, чем первые монеты появятся в кошельке беглеца. Монахи Псково-Печорского монастыря денег не дали, сколько ни убеждал. И отказать, правда, тоже не отказали...
Вдруг Курбского прошиб холодный пот. А что, если старцы донесли на него государю?! Ведь и в самом монастыре многое наговорил, и после уже из Юрьева столько написал, что впору на кол сажать за крамолу против царской власти!
Не выдержав, князь Андрей встал, подошёл к окну. Светало медленно, солнце словно не желало пробиваться сквозь сплошную пелену облаков. Будет хмурый серый день.
Снова залаяла собака, князь напрягся — почудилось, будто издалека донёсся конский топот. Сердце дрогнуло: а вдруг за ним? Уже стало казаться, что Иван Васильевич читал его письма к Васьяну. Одно дело писать согласным, надеясь, что не предадут, и совсем другое — вдруг понять, что тот, против кого писал, может это прочесть. А ведь многое не понравилось бы государю, прочти он это послание!
За грехи погибли древние царства, за грехи погублен и Рим. И на Руси, оставшейся последним оплотом православия, дьявол начал смущать умы правителей государства. Все беды от них в Московском царстве, от негодных правителей все притеснения, беззаконие, оскудение...
Курбский в письмах обвинял Васьяна с его старцами в том, что не встают супротив такого правления. А сам? Почему-то мелькнула шальная мысль: а что было бы, скажи он это царю в лицо? Не пощадил бы Иван Васильевич, не любит государь правду слушать, только свои слова признает...
Что было делать? Бросить обвинения тирану в лицо, хорошо понимая, что попадёт прямо на плаху? Нет, не на плаху, отправят в Пыточную на дыбу, где изувечат, замучают... Пропадёшь мало того что безвинно, но ещё и безвестно. Князю отчаянно хотелось жить, он всей душой ненавидел не только царя Ивана, но и этот свой страх ал жизнь! И непонятно, что больше.
Говорят, Григорий Лукьянович очень любит загонять иглы под ногти. Спина покрылась холодным потом от одной мысли, что будет, если и он попадёт в руки Малюты Скуратова. Андрей Михайлович даже глянул на своп холёные руки, словно убеждаясь, что его аккуратно стриженные ногти целы. Он всегда боялся боли, любые мучения, даже ноющий зуб, выводили князя из себя. Нет, только не это! Бежать, бежать... А там будь что будет! Даже если от Радзивилла не прискачет гонец, он всё равно убежит хоть в Ливонию, хоть куда, лишь бы жить... О семье при этом почему-то не думалось совсем, хотелось оказаться как можно дальше от Москвы и её страшного правителя, в безопасности. А там он подумает, как бороться с тира ном, как помочь тем, кто всё же попал в неволю, там подумает. Сначала надо спастись самому...
