— Это платье подарила тебе Тереза? Когда?
— На прошлой неделе, когда я ей рассказала, что ты за мной приезжаешь, чтобы забрать меня домой. Она такая милая, сказала, что, поскольку я теперь почти взрослая, у меня должно быть платье, которое произведет на тебя впечатление. Правда, она добрая? Смотри, тебе нравится?
Перед мысленным взором Николь возникли все те вещи, которые она посылала Ментине в последний год: детские хлопчатобумажные платья, переднички… Все, что она всю жизнь носила.
— Ты невероятно красивая в новом платье! Все никак не могу поверить, что ты такая взрослая.
Гордая улыбка дочери согрела ей сердце. Совершенная, невинная, беззащитная.
— Ты часто видишься с Терезой?
— Каждую субботу. Она меня забирает к себе домой на Рю-де-Бабилон. Ее девочки — мои лучшие подруги. Она говорит, что нельзя сидеть взаперти в монастыре всю неделю безвылазно. Кормит меня пирожками, конфетами, дарит вещи и возит кататься в карете в Тюильри с подругами. Самый лучший день на неделе!
Николь вспомнила ту небрежную жестокость, с которой Тереза к ней отнеслась, но припомнила и пачку нераспечатанных писем от Терезы, которые бросала в огонь, когда бывала в Париже. Может быть, все-таки зря она осудила подругу?
— Я должна поблагодарить ее за такую заботу.
— Конечно, должна. Она со мной обращается как с собственной дочерью.
Тереза так заботится о Ментине, несмотря на историю с ожерельем?
— А можно я останусь? Тереза говорит, что опасности нет, что русские — люди благородные.
— Не сомневаюсь, что она так говорит.
— У вас не по годам разумная дочь, мадам, — вмешался в разговор посетитель из-за соседнего стола. Он сидел один, рядом с его тарелками лежала сложенная газета. — Русские солдаты действительно благородны. Но мнение матери гораздо мудрее. Если вам есть куда уехать из Парижа, на вашем месте я бы поторопился. Надеюсь, вы простите мое вмешательство?
По-французски он говорил почти идеально. Темные, едва ли не черные глаза, очень смуглая кожа, хотя сейчас и не лето. Долгие годы дружбы с Наташей научили Николь распознавать этот акцент.
— Вы русский?
— Да. Неужели и вы тоже? Мало кто сейчас может распознать тонкости моего произношения. Русские называют меня французом, но мало кто из французов сейчас назовет меня русским.
— Я из Реймса, француженка до мозга костей.
— Родина моих самых любимых вин.
— Моих тоже.
Она улыбнулась и вернулась к разговору с Ментиной.
— Еще раз прошу прощения, что вмешиваюсь, но я бы на вашем месте уехал в Реймс как можно быстрее. Русские — захватчики мирные, сами себя они называют освободителями, но не бывает войны без жертв. Вам следует как можно скорее нанять карету с лошадьми. Сейчас их уже не хватает, потому что многие хотят уехать, так что прошу вас, не теряйте ни минуты. Услышав ваш разговор, я не мог промолчать, поэтому взял на себя риск показаться нетактичным, полностью осознавая свою вину. Надеюсь, вы сможете меня простить.
— Было очень любезно с вашей стороны уделить нам время, спасибо, — ответила Николь. — Мы уезжаем завтра.
— Лучше бы сегодня.
Он взял свою газету и удалился.
Ментина хихикнула:
— Он забавный.
— Тебе еще многому предстоит научиться! Доедай пирог, пакуемся и уезжаем сегодня. Я не так боюсь оставаться в Париже, как сильно страшусь за вина. Мне нужно вернуться — защищать мои погреба.
— Девочки в школе говорили, что русские офицеры — такие лихие! Как ты думаешь, мы их встретим?
— Надеюсь, что нет. Как приятно, что ты побудешь дома со мной целых два или три месяца!
— А я как же? В Париже гораздо интереснее, чем в Реймсе, а ты будешь все время на своих виноградниках, как всегда, а мне сидеть с Жозеттой, бабушкой и дедушкой, пока ты там копаешься.
— Ментина! Я для тебя копаюсь, чтобы обеспечить твое будущее.
Девочка возвела глаза к небу:
— Не надо обо мне беспокоиться, мне и так хорошо.
Русский оказался прав. На следующий день лесным пожаром стали расходиться вести, что войска взламывают городские ворота, на Монмартре стычки, Монтрей сдается. Союзники застали французские войска врасплох. Наполеон был далеко, в Фонтенбло, до Парижа он бы никак не успел добраться вовремя. Кроме того, ходили слухи, что французские войска, полуголодные и усталые от войны, утратили веру в Наполеона. «Как и все мы», — подумала Николь. Двадцать пять лет войны без перерыва.
И в другом тот русский тоже оказался прав: кареты и лошади были нарасхват. Все виды транспорта из Парижа никак не могли справиться с заказами. Всякий обладатель скамейки на колесах мог нажиться, требуя десятикратной цены. Николь с трудом смогла найти одно место в фермерской телеге, уходящей завтра от Пон-де-Берси в сторону Реймса, отправление в поддень. Ментане придется как-то втиснуться.
Николь перевела дыхание. Сама она бежит от одной войны, но возвращается к другой — своей собственной, против Моэта, против тысячелетней традиции, суть которой в том, что дела ведут мужчины, а женщины свдят дома. За редчайшими исключениями.
На следующее утро их чемоданы были упакованы. Она положила ожерелье Терезы в кожаную сумку и перекинула ее через плечо. Придется идти до Пон-де-Берси, мальчик повезет чемоданы на тачке. Трудно найти даже мальчишек, желающих заработать пару франков, а этот заморыш казался слишком тощим для их багажа, но Николь была рада заплатить хоть бы и ему.
Когда они с Ментиной вышли из отеля, авеню д’Альма казалась непривычно пустой. И тут она услышала…
По всему Парижу звенел набат. Бежали женщины с приколотыми к платью белыми розетками, мужчины в нарукавных повязках мчались к Елисейским Полям, слышался оглушительный стук сотен подков по мостовой.
— Прошу прощения, что случилось? — крикнула Николь прохожему.
— Освободители! Они уже здесь, на Елисейских Полях!
— Жди с чемоданами в отеле, — велела она мальчику. — Никуда не уходи. Я пойду посмотрю, но вернусь через полчаса.
Всюду говорили о вторжении русских, но в довольно благожелательном тоне. Кровавая революция, десятилетия войны, безраздельное владычество Наполеона, объявившего себя фактическим властелином Европы, для чего все это было? Русские помогут низложить деспота и восстановить мир — хорошо, но что же дальше? Что за этим последует?
Сегодня у нее был шанс стать свидетельницей того, как творится история. И сейчас, когда Николь и Мен-тина задыхались в толпе, в воздухе висело то же напряжение, что двадцать пять лет назад, в жаркий июльский день революции. Ментина в свои четырнадцать была на три года старше, чем Николь тогда. Дорогое суконное красное платье, что было тогда на Николь, привлекло к богатой девочке нежелательное внимание, и сегодня она снова в подозрительно красном — на этот раз шелковом дорожном плаще и бархатной пелерине для защиты от дорожной грязи. Николь крепко держала Ментину за руку, но и в этот раз, как и в день революции, не могла противостоять напору толпы.
Они протолкались в передние ряды как раз вовремя, чтобы увидеть невероятное зрелище: царь Александр на белом коне, окруженный союзными офицерами, красные мундиры казаков, синие русских солдат, мирным маршем двигались по Елисейским Полям. Толпа приветствовала их радостными криками. Белые розетки у женщин символизировали гостеприимство, повязки на рукавах мужчин — признание армией себя побежденной. В толпе даже шептались о реставрации монархии.
Глазея на этот спектакль, Николь вдруг ощутила странный трепет узнавания. Слева рядом с Александром ехал тот русский из кафе! Николь он не заметил. Не слишком от него отставая, двигалась золоченая карета, а в ней — темноволосая красавица, и ветер шевелил перья на ее шляпе. Конечно же, Тереза не могла пропустить этот парад победы, и вот она — прямо позади самого царя!
Ментина вырвалась и скользнула сквозь ряды, крича Терезе:
— Я здесь, я здесь!
Тереза остановила карету, распахнула дверцу и втащила девочку внутрь. Ментина радостно помахала оттуда рукой, и карета свернула к краю дороги. Николь рванулась к ней в отчаянной попытке вернуть дочь.
