class="p1">— Напиши там, как мы фельдфебеля нашего тут жалеем, — подсказал Кузнецов.
Андрей вскинулся:
— Зачем?
— Как это зачем? Для порядку, для жалости. Пусть о судьбе солдатской задумается…
Наконец Малыгин распрямил спину, посмотрел на Андрея:
— Ну? Чего же ты хотел обсказать Татьяне Анисимовне? Андрей посуровел лицом:
— Пиши… Папашу моего треклятого…
— Чего это ты так на родителя? — озадаченно уставился Малыгин, а Кузнецов присвистнул.
— Заслужил, — коротко бросил Кунгуров, хмуро повторил: Так и пиши… Папашу моего треклятого…
Малыгин взглянул на Кузнецова, но тот лишь плечами пожал, чего, дескать, поделаешь, пиши, раз говорят.
Кунгуров начал медленно, словно из него вытягивали слова, диктовать письмо. И то, о чем он рассказывал Татьяне, заставило его друзей умолкнуть, и, лишь когда он кивнул устало, но удовлетворенно и тихо проронил: «Всё», Малыгин спросил:
— Куда посылать-то?
— В Новониколаевск… Мамаша писала, Татьяна теперь в городе… На почте работает.
3
…Рана оказалась серьезней, чем Пётр поначалу подумал, но, распаленный перестрелкой, он все еще пытался идти самостоятельно.
Лишь у железнодорожной насыпи он упал, и в лес дружинники унесли его на руках. На какой-то полянке Николай Илюхин бросил на траву пиджак, Петра уложили, а один из дружинников, неразговорчивый Кеха, молча отодрал полосу от своей нательной рубахи. Спешить было некуда, разъяренная полиция явно искала дружинников по всему бору.
Лишь вечером Петра смогли перенести к тетке Агафье. Извещенный сыном, Илюхин-старший поднял с постели фельдшера, долго вел его ночными улицами. Фельдшер, к счастью, оказался либералом. Извлекая пулю из обеспамятевшего Петра, негромко бросал помогавшему ему Илюхину:
— За состояние больного… э-э-э… можно не беспокоиться… Потеря крови изрядная, но организм молодой, выдюжит… Но, конечно, покой, покой, покой… И э-э-э… Так сказать, врачебную тайну я блюсти могу… В полицию не побегу…
Илюхин извлек из кармана ассигнацию, фельдшер хмыкнул, но деньги взял и спрятал, не рассматривая.
Тьма…Тьма…
В темном тумане, во тьме серебрящейся, Пётр видел то незнакомого человека, посверкивающего золотым песне, то Катю, бросающую ему в лицо гневные слова. Он пытался что-то объяснить ей, но она убегала, лишь белая косынка мелькала где-то вдалеке. Он кричал, пытаясь догнать ее, но она исчезала… исчезала…
Когда Пётр, наконец, открыл глаза, над ним наклонился улыбающийся Тимофей Соколов.
— Ну как? — хмыкнул он.
— Ничего… вроде… — шевельнул губами Пётр.
— Вот и ладно, — с чуть заметной улыбкой как бы поддел Соколов. — Вставай поскорее на ноги. Дел невпроворот, каждый человек на счету.
— Ну уж…
— Вот тебе и ну уж!
— А я тут… — шепнул Пётр, смутился. — По горячке-то дури какой не нес?
— Дури не нес, — рассмеялся Соколов и добавил, подмигнув: — По Кате печалился, это было…
Как и обещал фельдшер, через две недели Пётр уже расхаживал по комнате, хотя выйти во двор и спуститься по крутым земляным ступеням к чахлым кустикам возле калитки еще не решался. Татьяна, которая все эти дни не отходила от брата, теперь приходила только вечерами. Выполняющий в ее отсутствие роль сиделки Николай с выздоровлением друга начал маяться, не зная, чем занять высвободившееся время. Соколов появлялся нечасто, и всякий раз ребята заводили разговор о своей снова неудавшейся попытке экспроприации, но Тимофей ловко уводил беседу в сторону.
Однако однажды он сам заговорил о делах:
— Я тут кое-что выяснил, — негромко, словно продолжая вслух скрытые размышления, проговорил он.
Пётр выжидательно поднял глаза, Николай нетерпеливо подался вперед. Соколов улыбнулся:
— Опоздание почтового поезда… Оно не было случайным… — лицо Соколова стало серьезным: — Через знакомого телеграфиста удалось выяснить, что поезд задержали на станции Кривощеково по распоряжению ротмистра Леонтовича…
— А это точно? — засомневался Пётр.
— Точнее не бывает, — кивнул Соколов. — Телеграфист слышал разговор между начальником конторы и стражниками, которые возмущались, что отправка денег к поезду задерживается. А начальник и посоветовал им обратиться к ротмистру, если они недовольны.
Пётр нахмурился:
— Выходит, и в первый раз с почтой сорвалось не случайно? Татьяна тогда сказала, что начальник не собирался отправлять деньги раньше времени, но ему приказали.
— Наверняка Леонтович придумал! — взорвался Николай. — Змеюка жандармская!
— Значит, кто-то Леонтовичу нашептывает? — Пётр взглянул на Соколова.
Соколов резко ответил:
— Вот именно: кто-то! Об эксе знали только мы пятеро. Ясно?
— Погодите, — быстро сказал Николай. — Если этот ротмистр такой умный, он вполне мог дотумкать и сам!
— Он хитрый, — Пётр покачал головой, вспоминая, сколько раз во время допроса Леонтович ставил его в тупик. — От такого можно всего ожидать.
— Хитрый, — невесело усмехнулся Тимофей. — В жандармерию дураков не берут, говорят, туда отбор серьезный — из сотни одного-двух принимают.
— Да ну? — удивленно выдохнул Николай.
— Вот тебе и ну. Они еще экзамены специальные сдают, чтобы нашего брата дурить правильнее да ловчее отлавливать.
Пётр упрямо склонил голову:
— Всё равно почту возьмем!
— Никаких почт! — прикрикнул Соколов.
Парни удивленно воззрились на него.
— Мне за этот экс уже так шею намылили, — сумрачно проговорил Тимофей. — Принято решение прекратить экспроприации.
— На кой черт тогда оружие добывали? — обиженно бросил Николай.
— Не кипятись! — остудил его Соколов. — Оружие пригодится. А сейчас есть задачи и более важные. Будешь доставлять из Томска литературу и прокламации.
На лице Николая появилось такое выражение, будто он хлебнул застоявшегося кислого кваса. Тимофей посмотрел сердито:
— Не морщись. Работа ответственная и связана с большим риском. За литературу, ежели полиции попадешься, законопатить надолго могут. Листовок самодержавие боится поболе револьверов, — он помолчал, повернулся к Петру: — А тебе поручено заниматься агитацией в эшелонах, идущих на позиции. Только меня просили тебя предупредить, чтобы на нашей станции ты этого не делал. Пока хвораешь, займись подготовкой, чтобы мог толково объяснить нашу позицию по отношению к этой войне. Солдаты — они народ ушлый, их с кондачка не возьмешь, ты должен говорить лучше, чем их командиры и попы.
Николай хмыкнул:
— Это он смогёт.
— Тебе тоже не помешало бы изучить наши брошюрки, — не без укора глянул на него Соколов.
Николай, не очень-то любивший чтение, отвернулся, словно и не расслышал этих слов. А Тимофей достал из-за пазухи несколько потрепанных газет и листовок, протянул Петру:
— Держи. Чтобы оба выучили, как «Отче наш»… Всё, друзья, пошел я.
Он уже взялся за ручку двери, когда Николай не выдержал:
— Расскажи. Как от полиции-то смылся?
— Любопытный ты, — обернулся Соколов. — Как, как! Ножками…
— Ага, ножками, — хмыкнул Николай. — Батя же сказал, что тебя в полицию таскали.
— Было дело, — нехотя подтвердил Соколов. — Опознание устроили, только что толку? Ни стражники, ни ямщики с перепугу никого и не запомнили… Пришлось меня отпустить, хотя ротмистр зубами очень скрипел.
— А стражники? — спросил Пётр. — Которых мы ранили? Они живы?
— Живы, — коротко ответил Соколов и
