Да, подполковник Иванов умел «потрошить» своих подследственных, умел пользоваться слабыми чертами их характера, чувствовать и выявлять эти черты, он не брезговал ни шантажом, ни прочими мерами психического воздействия. Бердяев всегда был уверен в нем, и тот его нe подвел ни разу.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ
Доставленный на очередной допрос в Георгиевский переулок, Михаил увидел за следовательским столом не подполковника Дьякова, а другого подполковника. Тот глянул на Михаила с каким-то печально-усталым выражением лица: мол, я видывал всяких людей, они мне давно и порядком надоели, посмотрим, что ты-то за птица…
Словно бы демонстрируя свой слишком малый интерес к подследственному, подполковник вдруг повернулся в кресле, потянулся к столику, стоявшему сзади, у стены, почти под самым портретом царствующего монарха. Широкий бугорчатый затылок подполковника, над которым начала просвечивать небольшая плешинка, словно бы тоже излучал некое бесстрастнюе спокойствие.
Михаил невольно поднял взгляд на портрет царя. Холодное, вернее бы сказать, ледяное, без единой морщинки, парадное, сановное, надменное лицо… Поймал себя на мысли о том, что это холодное и парадное непостижимым образом разлито и по лицам таких вот людей, как этот подполковник, верных царевых слуг.
Подполковник, снова повернувшийся лицом к Михаилу, заговорил каким-то скучным, ровным, стеклянным голосом, будто перед ним сидел не подследственный, им же специально и вызванный, а некий проситель из давным-давно надоевших ему, от которого надо побыстрее отделаться:
— Я — подполковник Иванов. Мне поручено дальнейшее расследование деятельности организации, в которую входили и вы… Будем считать, что я вам представился… — Пышные усы подполковника тронула едва заметная усмешка. — Теперь — ваш черед… Неизбежные протокольные формальности… Они конечно же раздражают своей кажущейся нелепостью, когда приходится вновь и вновь говорить одно и то же… Но!.. Не пами это заведено, не нам с этим и покончить… Увы!.. — Тут подполковник неожиданно даже подмигнул Михаилу, будто меж ними возможен был чуть ли не нравственный сговор. — В нашей с вами власти — другое: мы можем сократить число этих самых нелепых формальностей!.. До минимума! Лично я буду только рад этому, да и вам от этого выйдет лишь одно облегчение. Мне всегда бывает искренне жаль тех бесполезно упорствующих упрямцев, которые неизбежно в конце концов сдаются: какому психическому и нравственному изнурению они себя подвергают, а зачем?! Результат всякий раз — один и тот же!..
На лице говорившего подполковника появилась ироническая улыбка, хотя глаза по-прежнему глядели чуть ли не лениво. Так хитрущий кот-палазутник до поры до времени поглядывает на дичь, находящуюся под хозяйским присмотром, но — отвернись хозяин!.. В звуке ею голоса, во всей манере держаться словно бы сказывалась снисходительность человека, давным-давно постигшего иронию жизни и научившегося быть снисходительным и к отдельно взятому человеку и ко всему однородно-безотрадному течению бытия. Было во всем этом что-то исподволь расслабляющее волю, как бы усыпляющее ее.
После соблюдения «протокольных формальностей» подполковник положил короткопалую пухлую пятерню на высокую стопу поличного:
— Итак, вот это все найдено у вас, в вашей комнате и в вашем столе, находящемся в конторе при вагонной мастерской, в которой вы изволили служить. Тут — брошюры и рукописи революционного и социалистического содержания. И, как видите, немало! Вы не будете отрицать, что все это принадлежало вам?
— Нет. Я уже подтверждал на первом допросе. Вернее, подтверждал то, что все это найдено у меня.
— Прекрасно. А откуда такое обилие запрещенной литературы?
— Этого я объяснять не желаю.
— Вот как… Ну тогда потрудитесь сказать что-либо но поводу вот этой тетрадочки, в синей обложке. Озаглавлена опа: «Введение в историю и политическую экономию…»
— Принадлежит она не мне, хотя и изъята у меня.
— Кому же принадленшт?
— Этого я объяснять не желаю.
— Напрасно. Я уже намекнул вам: упорствовать ве следовало бы! Положение ваше весьма серьезно, и только чистосердечные, откровенные показания могут помочь вам. Советую подумать об этом! Ведь так или иначе мы все выясним. Мы никуда не торопимся. К тому же мы немало и знаем уже… — подполковник пододвинул к себе какой-то лист. — Вот, к примеру, могу сказать вам, что вы обратили на себя внимание еще в 86-м году, когда обучались на втором курсе института. Уже тогда вы были замечены в числе знакомых бестужевки Югилевич, позднее арестованной за антиправительственную деятельность. В сентябре 89-го года на квартире студента-технолога Переверзева происходила сходка, имевшая революционный характер. В числе прочих присутствовали и вы. Во время беспорядков, учиненных в Петербурге студентами в марте позапрошлого года, вы вместе со студентами Цивиньским и Переверзевым были главными подстрекателями и руководителями беспорядков… — Подполковник отодвинул от себя лист, с усмешкой посмотрел на Михаила. — Пожалуй, довольно?..
Михаил лишь пожал плечами.
— Хочу предупредить еще раз: тех улик, которые у нас имеются, вполне достаточно для того, чтоб рука закона покарала вас, — продолжал подполковник. — Собственно, следствие ведется не столько ради того, чтоб изобличить вашу преступную организацию, сколько ради того, чтоб помочь каждому из вас осознать всю пагубность и тщетность содеянного! И не думайте, что, говоря это, я играю с вами, — заметив усмешку Михаила, подполковник постучал согнутым пальцем по краю стола. — Мы действительно знаем очень многое о каждом из вас!..
Подполковник умолк, посмотрев на Михаила долгим изучающим взглядом.
Эта спокойная внешность упрямца-правдолюбца, этот прямой, спокойно-отвергающий взгляд… Трудный подследственный. Такой лазаря не запоет! «Ну да ничего, — усмехнулся про себя подполковник, — раскусим и этот орешек с божьей помощью!..»
Более всего не терпел подполковник вот этого выражения гордыни и непокорства в лицах политических, этого неискоренимого упрямства «свободного разума». В одном этом для него уже имелся состав престуиления. «Да, черт побери, именно состав преступления!» — порой подмывало его крикнуть прямо в такие лица.
Подполковник считал себя физиономистом. Порой приходила ему на ум этакая щекотливая идея, может быть и слишком уж дерзостная идея… Состояла она в следующем: он назначен (монаршей или божьей волей — неважно), просто назначен свыше возглавляющим особую миссию по чистке народных масс, по отделению, так сказать, зерен от плевел. Ему, его прозорливости дана чрезвычайная власть и воля, он облечен неограниченными полномочиями. Перед его прозорливыми, всевидящими очами проходят бесконечной чередой соотечественники, и он, единственный, определяет: кто относится к людям добронравным, чистым, законопослушным и кто — увы… Он бы их развел на две стороны! Сумел бы! Безошибочно! Ведь так это просто — увидеть нутро человека, только стоит попристальнее посмотреть ему в глаза. Он, подполковник Иванов, сумел бы это сделать! А операция сия давно необходима! Всяческая мерзость и гнилость давиым-давно перепуталась в народе с добродетелью, и последняя просто на глазах все более и более заражается… Человечество погубит эта игра в либерализм.
Всякий раз, когда он сталкивался с такими, как этот Бруснев, ему становилось как бы тесно в самом себе: надо было вести с ними хитроумную игру, тогда как особенно-то возиться и не стоило. Пожизненное заключение, отлучение от всякого иного общества, кроме общества таких же смутьянов, вот и все!.. Нужна каленая метла!.. Однако он отлично умел вести и ту «хитроумную игру»…
Подполковник справился с приступом раздраженности, погасил в себе ее взрыв. На его холеном и как будто вовсе бесстрастном лице вновь светился покой уверенного в себе человека. Неторопливые, плавные движения рук, трогавших разложенные на столе улики.
— Так-с… На шестой странице вот этой тетрадочки читаем. «Предмет третьей лекции. Социально-политическое значение русского рабочего народа. Рабочий народ — единственная общественная сила, которая может осуществить социально-политические задачи русского государства. Осуществление каких бы то ни было социальные задач в России безусловно зависит от рабочего класса…» Любопытные слова! А посему хотелось бы знать: принадлежите ли вы к социально-революционной партии?
— Нет.
— Но такой интерес к рабочему вопросу?!
— Я просто интересовался рабочим вопросом, положением рабочих вообще…
— Стало быть, любознательный одиночка?!
— Стало быть…
— Ко вот же в тетрадочке, проходящей у нас под номером двадцать вторым, на первой и второй странице поставлен вами целый ряд вопросов, обнаруживающих иной характер вашего интереса… Вот тут вашей рукой написано: «Знакомство с членами кружка…» И далее: «…предметом первого знакомства должно быть выяснение следующих вопросов: на какой фабрике или заводе работают члены данного кружка, давно ли и на каких условиях работают…»
