— О какой вольной Туркмении говоришь, зятёк? — не понял Назар-Мерген.
— О той самой, которая не подчиняется ни Персии, ни России, ни Хиве, — уточнил Якши-Мамед. — Каждого, кто будет прислуживать каджарам, ожидает смерть. Подумай, дорогой тесть, и не забудь, что у тебя есть дочь и внук. Не черни их своим позором.
— Подумаю, — хмуро согласился Назар-Мерген. — При связанных руках остаются свободными и вольными только мысли, подумаю…
Якши-Мамед попрощался и ушёл.
Утром в Гасан-Кули приплыли на киржиме Кият-хан, ишан, Кадыр-Мамед и вся челекенская и дарджинская знать. По обычаю, патриарху подали коня, проводили от Чагылской косы до его родового порядка кибиток, где жили Кейик-ханым, Якши-Мамед с жёнами, где стояли опустевшие юрты Кадыра, поскольку в последнее время он занимался челекенской нефтью и не заглядывал на Атрек; где теперь поселились старшая дочь Айна с мужем и Назар-Мерген— злейший враг Кият-хана. Подъехав к кибиткам, патриарх неторопливо, словно боясь ступить на землю, слез с коня, подождал, пока ему подадут трость, затем, тяжело опираясь на неё, шагнул вперёд. Средний сын шёл рядом, хмурясь и величественно распрямляя плечи и задирая голову.
— Вон они, отец, посмотри, — указал Кадыр на столпившуюся возле большой белой кибитки семью Назар-Мергена.
— Вижу, — тихонько отозвался Кият и сказал ишану: — Мамед-Таган, это то самое отродье изменников и негодяев. Поставили юрты, живут и горя не знают.
— Мы всё видим, яшули, — ответил тот, не удостоив вниманием гургенцев. — Но давайте немного отдохнём и насытим свои желудки, а потом приступим к делу. Всемилостивый всевышний, дай им удвоенное наказание и прокляни великим проклятием!..
Патриарх и ишан скрылись в кибитке. Стража стала у входа. Захлопотали у тамдыра и котла служанки. Кое-кто из гасанкулийцев попытался войти к Кияту, но старец никого к себе не впустил. Он послал за Махтумкули-сердаром и Якши-Мамедом. Оба пришли, но не сразу и будто бы нехотя. И если б не потеря нескольких отар овец, половина которых им принадлежала, может быть, и не пришли бы вовсе. Впрочем, была и другая причина: обоим хотелось знать — как отнеслись царь и командующий Кавказа к нападению атрекцев на астрабадские берега. Кият ответил, что, по воле всевышнего, русские закрыли глаза на происходящее, ибо им сейчас не до этого; похвалил самого сердара и его джигитов и, мучимый жаждой мести к отступникам-гургенцам, сказал:
— Махтумкули, этого шайтана, Назар-Мергена, отправим ко мне на колодцы. Я закую его в цепи…
Якши-Мамед побледнел, вспомнив о Хатидже, и тревожными глазами посмотрел на сердара. Но Кият, поймав его взгляд, с беспощадностью выговорил:
— Зятя моего, Аман-Назара, — тоже на колодцы. Так решили волею всевышнего старшины. Предателям на чистых священных землях туркмен нет места. А теперь ведите этих… пожирателей прахов. Сначала они сняли шерсть, а теперь добрались и до мяса. Проклятье!
Патриарх только высказал повеление, а нукеры уже сели на коней и поскакали на край селения, к сенгирям.
Тем временем у кибиток слуги и батраки расстилали кошмы и бережно очищали коврик, на котором будет восседать ишан. Появились джигиты на конях, ведя Кеймира и его людей. Их было не менее пятидесяти человек, все со связанными руками и грязные, словно возвратившиеся от самого шайтана.
— Зачем привели всех? — недовольно спросил Кият. — Уведите назад и оставьте одного. Участь Кеймира разделят и его сообщники.
Кадыр-Мамед быстро передал распоряжение, и те погнали их опять к сенгирю. Кеймира поставили на колени перед кибиткой. Со связанными за спиной руками, он гордо смотрел на Кията и его приспешников. Толпа, заняв места на кошмах и вокруг, с любопытством взирала на него. Лёгкий ропот осуждения доносился до Кеймира:
— Хай, дурак, связался с урусами, теперь всех туркменских баранов поел…
— Плохо, значит, кормят урусы… Значит, у них тоже не сладко…
Ропот и разговоры прекратились, как только вышел из кибитки ишан. Опустившись на колени, он призвал правоверных к молитве, затем, после возвеличивания аллаха, приступил к делу:
— Расскажите, уважаемый, зачем вы съели всех овец, принадлежащих не вам и не вашим родственникам?
— Ишан-ага, назовите сначала число съеденных овец, — попросил Махтумкули-хан.
Ишан на мгновение растерялся, ибо не знал, сколько потеряно овец, но тут же нашёлся и спросил:
— Кият-ага, сколько было у вас?
— Двадцать тысяч, ишан-ага, — ответил недовольно старец.
— Сколько у вас, сердар?
— Тоже двадцать тысяч. Все, как на подбор: нестриженные и упитанные.
— У вас, Якши-Мамед-хан?
— Ай, штук пятьсот было, — ответил Якши и залился краской стыда, ибо всегда считал Кеймира своим товарищем, хотя и возвышал себя над ним. — Что-то не верю, чтобы пальван сделал такое, — тут же усомнился он.
— У вас, Кадыр-Мамед?
— Три тысячи, ишан-ага, если не больше…
Когда опрос был окончен, ишан позвал к себе помощника писца, и тот с помощью калама и чернил подсчитал, а ишан объявил:
— Уважаемые, по нашим сведениям, Кеймир и его люди уничтожили около ста тысяч баранов!
Толпа пришла в неописуемый восторг: «Как это могли огурджали проглотить сто тысяч овец?» Видя, что грозное судилище может превратиться в забавное увеселение, ишан принялся призывать народ к порядку. Когда все опять успокоились, он спросил:
— Уважаемый Кеймир Веллек-оглы, согласны ли вы с тем, что в отарах было сто тысяч овец?
— Согласен, святой ишан, — громко отозвался Кеймир. И толпа опять загудела, не видя в ответе пальвана и капельки правды.
— Тогда позвольте вас спросить, уважаемый, как вы смогли съесть столько овец? — спросил ишан.
— Эй, ишан-ага! — недовольно крикнул Кият. — Задавайте надлежащие вопросы. Зачем спрашивать глупости! Пусть Кеймир расскажет всё, как было.
— Хан-ага, ты лучше меня знаешь, как было! — также громко ответил Кеймир. — Если и не стало твоих баранов, то это сделано во имя того, чтобы ты не остался без мяса.
И опять в толпе зароптали:
— Вах, сам шайтан не разберётся что к чему. Оказывается, пальван съел всех баранов, чтобы Кият-ага не остался без мяса!
Кеймир, всё больше сердясь на беспонятливых атрекцев, принялся рассказывать:
— Когда мы отбили всех наших овец, отряд каджаров ускакал за помощью. Мы тогда посовещались и решили поскорее гнать отары на Атрек. Вот и погнали отары, достигли кишлака Берестан и расположились на ночлег. Всё было, как у аллаха, никакой опасности, и вдруг налетел ветер и пошёл снег. Утром все пастбища покрылись на целую четверть снегом. Что делать? Назад гнать отары — значит вновь отдать их каджарам, и на месте оставаться нельзя — подохнут овцы от бескормицы. Стали молить аллаха, чтобы послал тепло и солнце, а этот… — Кеймир кивнул на небо, испугался собственного жеста и заключил: — В общем, ни тепла, ни солнца не было несколько дней, всё время шёл снег — такого в наших местах никогда не бывало, сами знаете…
Народ задвигался, заговорил — теперь уже в пользу пальвана:
— В самом деле: никогда такой зимы прежде не видели. На что урусы снега не боятся, и те не выдержали, убежали из кайсакских степей.
— И верблюдов у них подохло от бескормицы не меньше, чем овец у наших ханов и баев!
— Тише, тише, уважаемые, — опять призвал к спокойствию ишан и посмотрел на Кеймира: — Продолжайте, уважаемый.
— Ай, зачем продолжать, — отмахнулся паль-ван. — Бараны начали дохнуть сотнями, тысячами. Тогда мы разожгли огонь, поставили все казаны, сколько было, и начали жарить овец. Двести тулунов жареного мяса с помощью всевышнего удалось привезти!
— Ай, молодец! Ай, пальван! — послышались одобрительные выкрики.
— Где это мясо? — спросил ишан.
— Это мясо, ишан-ага, растащили нукеры, когда Махтумкули-хан приказал нас схватить и бросить в сенгирь.
— Какие нукеры, покажите их нам!
— Пусть сами скажут, — со злостью отозвался Кеймир. — Я не заглядывал им в лица!
— Это не оправдывает вас, уважаемый, — сказал со вздохом Мамед-Таган-кази и удалился в кибитку, чтобы принять решение.
Возбуждённый народ шумно переговаривался, кто-то побранивал Кеймира, кто-то поругивал богачей, и все ждали, что решение будет справедливым. И вновь все притихли. Вышел из кибитки ишан и объявил:
— Волей всевышнего, единственного и праведного повелеваем: пальвана Кеймир Веллек-оглы из племени огурджали считать виновным в том, что, претерпевая страх перед нечестивыми каджарами, угнал он сто тысяч овец с травянистых пастбищ, загнал их в снег на бескормицу, а равно и на гибель. Именем аллаха и нашей милостью определено: Кеймира Веллек-оглы и всех его людей, бывших с ним и допустивших потерю отар, отправить на пожизненную работу у нефтяных колодцев и в солеломни острова Челекен. С соизволения всевышнего, нами сказано всё. Аминь.
