Ознакомительная версия.
— Шутишь, Савва. Она сейчас в тяжелом состоянии, потом, возраст у нее уже не юношеский.
— А сколько же ей лет?
— Восемьдесят шесть…
— Валера, ты шутишь?
— Нет, серьезно. Серафиме восемьдесят шесть, но больше семидесяти ей никто не дает.
— Да… — только и ответил Савва Николаевич. Он привык к нестандартным поступкам своего студенческого друга Валеры, но чтобы вот так, среди ночи, проявить заботу о древней старушке… Это что-то новое. — Валера, ты слышишь меня?
— Да, да, Савва, слышу…
— Я сейчас же попробую связаться с областной больницей во Пскове, попрошу коллег принять бабулю на лечение.
— Она не бабуля, Савва! Она матушка Серафима, — ответил на том конце провода его друг.
— Извини, не хотел обидеть матушку Серафиму и тебя.
— Вот это было бы замечательно, старик. — Валерка назвал его так, подчеркнув их студенческое братство, когда юного, не по годам рассудительного Савву все звали стариком. Не кликуха, как сейчас у братвы за колючей проволокой, а такое милое и ласковое признание его персональных заслуг перед сверстниками.
Савва Николаевич заулыбался…
— Хорошо, тогда договорились. Я позвоню во Псков, потом перезвоню тебе. Идет?
— Идет!
— Ну тогда не прощаюсь.
Савва Николаевич положил трубку телефона и пошел в кабинет искать свою записную книжку с номерами телефонов. На столе в идеальном порядке были разложены книги, журналы, подшивка «Медицинской газеты» и всевозможные документы. Савва Николаевич присел в кресло.
— Где-то она здесь. Вчера я звонил в Уфу, искал номер профессора Малиева Рифата Мусатовича, давнего, еще с семидесятого года, знакомого по совместной научной работе. Господи, сколько же времени прошло, без малого сорок лет! Да, интересное было время: платили гроши, а интерес к науке был огромным.
Себе Савва Николаевич этот феномен объяснял просто — для их поколения главным было дело, а все остальное второстепенным. Так их воспитали родители, а это на всю жизнь… — Ах, вот она. Он нашел телефонную книжку под стопками исписанной бумаги.
— Так статью и не закончил, а пора бы… Времени в обрез, — как бы в оправдание себе сказал Савва Николаевич. — Не оправдывайся, меньше ерундой занимайся, вот тогда и останется у тебя времечко, — ответил он себе же. — Так, значит, буква «П»: Петербург, Пущино, Париж, а вот и Псков, главный торакальный хирург Яцков Геннадий Харламович. Ну, Харламыч, держись! Сейчас я выведу тебя из сонного состояния. — И Савва Николаевич стал набирать номер телефона своего коллеги во Пскове.
После нескольких звонков он услышал вполне звонкий и совсем не сонный голос Геннадия Харламовича:
— Слушаю, алло… Кто там? Говорите…
— Привет, Харламыч! Это я, Савва Мартынов.
— Савва Николаевич, ты. Привет, привет! — словно бы и не удивился столь позднему звонку его коллега. — Ты что, по делу или решил со мной поболтать? — весело проговорил мужчина.
— По делу, Харламыч, по важному делу…
— Говори, слушаю.
— У вас во Псковском женском монастыре матушка Серафима тяжело заболела. У нее что-то там с легкими. Выясни, помоги. Забери ее как можно скорее к себе…
— Матушка Серафима, говоришь, — засмеялся Геннадий Харламович. — Красивая?
— Кто?
— Ну, матушка твоя, Серафима?
— Харламыч, я ее в глаза не видел.
— Так что же ты за нее так хлопочешь, среди ночи мне звонишь? Это хорошо, что я еще спать не ложился — с рыбалки вернулся, припозднился… Я сейчас в отпуске. Приезжай, Савва, ко мне, вместе порыбачим. Ты когда последний раз удочку держал, а?
— Не помню, Харламыч, ей-богу не помню. Лет десять-пятнадцать, не меньше.
— Вот видишь: все у тебя дела да дела, а жить-то когда. Я вот все бросил и на озеро, ловлю по ночам леща, сома. Красотища — не поверишь, домой не хочется.
— Да верю, Харламыч, верю. В детстве, бывало, сам на ночную рыбалку любил ходить.
— Ну, это когда было. Ты еще вспомни, как тебя мать грудным молоком кормила. Ладно, ладно, Николаич, извини, не хотел обидеть, — поняв, что перегнул палку, стал оправдываться его коллега из Пскова.
— Да нет, нет. Какие обиды! Ты счастливый человек, у тебя есть время заниматься любимым делом, а у меня вот не получается.
— Не горюй, Савва, еще получится, только захоти… Теперь еще раз о матушке. Как мне ее разыскать и что нужно сделать?
Савва Николаевич подробно рассказал о матушке Серафиме и о звонке своего закадычного студенческого дружка Валерки Морозова.
— Хорошо, Савва Николаевич, сделаю все как надо. Сейчас свяжусь со своими ребятами на «скорой». К утру я тебе отзвонюсь.
— Лады, Харламыч, лады.
И они положили трубки.
Савва Николаевич какое-то время посидел в кресле за своим столом, машинально перелистывая страницы записной книжки. Промелькнули фамилии, обведенные черной полосой. Господи, скольких уж нет! Вот Толька Зимин. Погиб в Афгане, был отличным хирургом. Славка Антюфеев сгорел на самолете где-то в африканской саванне. Летел спасать от желтой лихорадки женщин и детей в разгар гражданской войны в Уганде. А вот и номер Витьки Сысорина. Умер совсем недавно, года еще не прошло. Прямо в операционной остановилось сердце. Таких черных обводок у него с десяток наберется, и все мужики, его бывшие однокурсники. Из девчонок тоже человек трех нет, и среди них староста группы, их «мама», Леночка. — Да, уходим постепенно в мир иной, где тишь и благодать, — припомнились ему стихи любимого Сергея Есенина.
— А когда же мои часы деревянные прохрипят мой двенадцатый час? — задал себе впервые вопрос Савва Николаевич и даже не удивился. — Надо же, время, что ли, пришло. — И он усмехнулся. — Да вроде бы рановато, дел еще немало осталось. Если не мы, то кто? Опять на чьи-то плечи сваливать.
Савва Николаевич стал искать телефон Валерия, своего однокурсника.
Вот ведь, Валерка верующим стал человеком. Что его подвигло к такой жизненной роли, трудно сказать. Но факт остается фактом. Валерий из страстного игрока и очень общительного человека вдруг, казалось бы, ни с того ни с сего стал глубоко верующим человеком. Нет, не религиозным, а верующим. Религия и вера по сути разные вещи. Хотя часто можно слышать: такой-то православной веры, такой-то человек — мусульманской веры или еще какой. Думаю, что вера у них в принципе одна, они по-настоящему верят в своего единственного Бога: Иисуса Христа, Аллаха, Будду, впрочем, верят искренне, всей душой. В церковь и мечети ходят многие. Но истинных верующих, тех, кто всей душой со своим Богом, таких не так уж и много. Религия — это что-то большее, сродни массовой культуре, а вера — она святыня, одна единственная.
Савве Николаевичу пришли на ум все эти рассуждения, пока он пытался дозвониться до приятеля. Но домашний телефон того все время был занят, а номер мобильного Савва Николаевич не знал.
«Чего он там болтает? А может, забыл положить трубку? — мысленно предположил Савва Николаевич. — Ладно, подожду. Позвоню попозже», — решил он и углубился в воспоминания о своих отношениях с религией и верой.
В детстве Савва Николаевич был окрещен бабушкой Таней вместе с такими же, как он, мальчишками, бегавшими босоногими по станционной пыли на их полустанке. Приехал батюшка Константин, или, как его называл отец, поп Костя. Служил он в Верещагино, что в пятидесяти километрах от Веракуши. Бабушка Таня каждый год ездила в ту единственную в районе действующую церковь помолиться Богу и послушать проповедь настоящего батюшки. Как-то в один из таких визитов бабушка Таня упросила батюшку Костю приехать на их станцию и окрестить ребятишек.
— С десятка два некрещеных бегает, и мой внучок среди них. Как без крещения-то им дальше жить? Не по-божески, батюшка, — говорила баба Таня.
— Так-то оно так, а как родители? Они если против, то не могу. Сейчас церковь отделена от государства. Не можем в личную жизнь вмешиваться, только по желанию.
— А желание есть, батюшка Константин! И у меня, да и у молодых, матерей ребятишек. Отцы, правда, не очень, но мы обойдем их стороной. Я выберу день, когда они на покосе или еще где, и дам вам, батюшка, знать. Приезжайте, а то пропадут без веры. Как есть пропадут. Вы наш кормилец и праведник — в тьме неверия должны нам подсобить.
Поп Костя после долгих колебаний все же согласился. И вот он появился на полустанке в небольшой бричке, запряженной серой лошадью. В руках батюшка держал такой же чемоданчик, как у фельдшера Степана Андреевича. Бабушка Таня все подготовила заранее. И купель из ванночки с чистой колодезной водичкой, и иконки принесла, и даже лампаду раздобыла, заправила ее и зажгла. Окна дома, в котором проходило крещение, затемнили, чтобы лишних глаз не было. Батюшка Костя приступил к крещению.
Собралось около десятка четырех-пятилетних ребят, матери которых захотели окрестить своих чад, и еще столько же маленьких грудников и тех, кому не исполнилось и годика. В итоге в небольшой комнатке, посреди которой стояла купель, собралось до трех десятков человек. Было тесно и душно. Но интерес к таинственному мероприятию был большой. Ребята постарше и Савва с ними раскрыли рты, когда увидели бородатого, в черной сутане батюшку с небольшим крестом на шее. Дети помладше заплакали от страха. Они впервые в жизни увидели такое чудо: бородатый дядя что-то читает по книге на непонятном им языке, потом брызгает всех водой при помощи широкой кисточки и все говорит и говорит. В углу, в полумраке комнаты мерцает лампадка. Младших ребят батюшка стал по очереди окунать в ванную. Кто-то из ребят визжал. Кто-то терпеливо переносил купание. Старших ребят и Савву никто купать не собирался. Полив им головы водой из кувшина, батюшка благословил их с крещением. Приятель Саввы Витька сбежал, прихватив еще кого-то. Савву батюшка облил водой, дал ему ложечку какой-то сладкой каши и нарек его новым именем — Симеон. Савва ничего не ответил, оробев от увиденного, но внутренне весь напрягся, так как был не согласен с таким именем.
Ознакомительная версия.
