«Берегись, негодяй, если ты замышляешь какую-нибудь новую измену, — думал я, сжимая рукоятку своей боевой секиры. — Теперь я не спущу с тебя глаз, и ты от меня не увернешься».
В эту минуту, с окончанием религиозной церемонии, фараон, провожаемый сановниками и верховными жрецами, подошел и встал на свою колесницу. Проницательный взор его с каким-то странным выражением на минуту остановился па бледном лице его возничего.
— Ты был нездоров, Радамес, и чуть не лишил меня своих услуг. Что с тобой случилось?
Я не расслышал ответа Радамеса, но видел, что лицо его передернулось и дрогнувшая рука так сильно потянула вожжи, что лошади встали на дыбы, потом рванулись вперед, и легкий экипаж полетел как стрела.
Я не стану описывать подробностей похода. Наконец у Тростникового (Красного) моря мы настигли неприятеля, но войско было утомлено, и наступала ночь. Уверенный, что Мезу не сможет уйти через море, Мернефта приказал остановиться и разбить лагерь, чтобы, отдохнув за ночь, на заре начать битву.
Чтобы своими глазами видеть врага, я вскочил на лошадь и поскакал к холмику, с его вершины можно было отчетливо рассмотреть еврейский стан.
Во время ужина, на который был приглашен и я, Мернефта был в отличном расположении духа. Он весело разговаривал с военачальниками, пил за успех египетского оружия.
В лагере воцарилась тишина, прерываемая только ржанием лошадей, ревом мулов и глухими рыканиями прирученных львов, которых Мернефта любил брать с собой в походы.
Все спало в громадном лагере. Я также ушел в палатку, где сладко отдыхали некоторые из моих товарищей, но тщетно ворочался с боку на бок на своем ложе: сон не приходил, и меня томило неопределенное беспокойство. Наконец я встал и вышел подышать свежим воздухом.
Я сел у палатки на мешок с фуражом и погрузился в размышления. Танис, родные, Хэнаис предстали пред моим мысленным взором… Свижусь ли я когда-нибудь с ними? Что принесет нам завтрашний день? Не означает ли несчастное предзнаменование в храме, что Мернефта будет тяжело ранен или даже убит?
Легкий шум шагов неподалеку вывел меня из задумчивости. Я поднял голову и увидал, что мимо меня осторожно шел человек высокого роста, закутанный в темный плащ. Когда он проходил близ костра, красноватое пламя которого на мгновение осветило его фигуру, мне показалось, что это был Радамес…
Куда он мог идти в такую позднюю пору? Он не командовал патрулем, и никакая необходимость не заставляла его жертвовать своим покоем. Не замышляет ли он какую-нибудь новую измену? Как бы движимый пружиной, я встал и, избегая света огней, осторожно пошел за ним следом.
Радамес шел быстро и вскоре достиг границы лагеря. Выждав минуту, когда часовой отходил в противоположную сторону, он опустился на землю и ползком исчез во мраке. Я последовал за ним. Отдалившись от лагеря на некоторое расстояние, он опять приподнялся на ноги и продолжал путь почти бегом. Около холмика двое людей выступили из мрака и обменялись с Радамесом несколькими словами, из которых я узнал, что то были евреи.
Итак, я не ошибся: готовилась новая измена. Я ощупал свой пояс и с радостью убедился, что на мне был длинный и надежный кинжал. Взяв его в руку, я продолжал следовать за изменником. Вскоре мы достигли другого холмика, который составлял один из пограничных концов еврейского стана и на котором была раскинута маленькая одинокая палатка. Радамес и его проводники направились к ней, между тем я ползком пробрался туда же с противоположной стороны.
Растянувшись на земле у палатки, я прорезал в ней кинжалом небольшое отверстие и приложил к нему глаза. При свете факела, воткнутого в стоявший на земле продолбленный обрубок дерева, я увидал самого Мезу, сидевшего у стола грубой работы, на котором стояла роскошно отделанная шкатулка. Против него на простой скамейке сидел Радамес, внимательно его слушавший.
Говорил Мезу:
— Если ты согласишься нам помочь, то получишь такую награду, о какой никогда и мечтать не мог. Избавь меня в эту ночь от Мернефты, который сначала дает слово, а потом нарушает его. За одно обещание я дам тебе эту шкатулку, полную сокровищ, а за исполнение его наделю невиданною силою. — Он вынул из-за пазухи перстень со сверкающим камнем и прибавил: — Смотри, в этом перстне заключена сила, посредством которой ты можешь подчинить себе волю всех и каждого. С помощью его ты взойдешь на высочайшую ступень величия и достигнешь трона Рамзессидов. Сети умрет, и египтяне изберут тебя его преемником, потому что кольцо не только привлечет к тебе все сердца, но и наделит неисчерпаемыми сокровищами, пред ними все богатства фараонов померкнут.
Мезу умолк, но не сводил своего огненного взора с лица Радамеса, которое выражало скаредную жадность и глупую спесь.
— Дай мне этот перстень, — сказал он, протягивая руку, — научи, как делать золото, и в эту же ночь Мернефта умрет.
Мезу улыбнулся.
— Погоди, сначала нам нужно условиться. Один из моих верных спутников проводит тебя до половины дороги и будет там ждать твоего возвращения. Если ты принесешь голову Мернефты или же отчаянные крики в лагере египтян возвестят мне о смерти фараона, тогда приходи за магическим перстнем. А что им можно превращать в золото все, что угодно, я сейчас покажу тебе… Смотри.
Он указал рукою на кучу камней, лежавших на земле в углу палатки.
— Видишь ты эти камни? Гляди же, что теперь с ними сделается.
Он встал, поднял перстень вверх, описывая им круги около глаз Радамеса. Лицо последнего сперва выразило крайнее изумление, а затем неистовый восторг:
— Золото, золото… Они обратились в слитки золота.
В первую минуту я ничего не понял, так как камни в углу оставались камнями и нисколько не изменились, но вскоре догадался, что изменник был заморочен чародейством. С пылающими глазами и лицом, искаженным алчностью, он вскричал хриплым голосом:
— Я верю тебе, я сделаю все, что ты хочешь… Через два часа твой поверенный получит голову Мернефты.
Не слушая дальше, я ползком спустился с холмика и побежал в египетский лагерь. Обливаясь потом и едва переводя дух, достиг я царского шатра. Часовые, хорошо зная доверие ко мне фараона, пропустили меня беспрепятственно. Бросившись на колени у постели царя, который крепко спал, я сильно потряс его за руку.
— А! Что? — спросил Мернефта, внезапно пробуждаясь. — Это ты, Нехо? Как ты взволнован!.. Что случилось?
Прерывающимся от усталости и волнения голосом я рассказал ему все. Фараон, опершись на локоть, выслушал меня и со вздохом покачал головой.
— Так это правда, что человек, осыпанный моими благодеяниями, оказался предателем?.. Впрочем, твой рассказ не поражает меня особенно: я был предупрежден. Накануне нашего выступления из Таниса Смарагда испросила у меня тайную аудиенцию и рассказала о бесчестном поведении Радамеса во время бедствий и о том, что его подозревают в сговоре с евреями в ночь избиения первенцев. Молодая женщина хорошо сделала, предупредив меня, но я хочу захватить негодяя на месте преступления. Подай мне мой кинжал, Нехо… Хорошо. Теперь спрячься за этим занавесом, а я притворюсь спящим.
С трепещущим сердцем я притаился за складками тяжелой финикийской ткани, сжимая рукоятку секиры и твердо решившись раскроить голову злодею, если фараон не сможет остановить его руку.
Прошло некоторое время, показавшееся мне вечностью. Я ждал, тяжело напрягая все свой чувства. Фараон спрятал кинжал под львиную шкуру, служившую ему одеялом, и, закрыв глаза, казался спящим.
Вдруг я содрогнулся: у входа в палатку послышался шорох, потом легкий треск. При свете ночника я увидел, как по ковру ползком прокрадывалась какая-то тень. Приблизившись к постели царя, тень осторожно поднялась, и бледный свет ночника озарил фигуру Радамеса. В руке его блестел короткий и широкий нож, а искаженное посиневшее лицо выражало гнусные страсти. Он нагнулся к царю и занес оружие. С трепещущим сердцем я замахнулся секирой, но все, затем последовавшее, произошло с такою быстротою, что я остался неподвижным.
Я увидел, как сверкнул нож Радамеса, но Мернефта с быстротою молнии удержал руку убийцы, вскочил с постели и, свалив предателя с ног ударом своего железного кулака, вонзил кинжал в его грудь.
С минуту Радамес, обливаясь кровью, простоял на коленях, потом глухо захрипел и повалился на ковер. Фараон упал в кресло, бледный как смерть и с помутившимся взором.
— Ах! — произнес он упавшим голосом. — Какое испытание послали мне боги! Самый любимый из моих подданных, самый близкий из моих слуг, осыпанный почестями и доверием, изменяет мне и покушается на мою жизнь.
Дрожащей рукой я налил в чашу вина и подал ее государю. Но в этот момент убитый вдруг приподнялся и с безжизненным, стеклянным взором подполз к ногам царя.
— Государь мой и благодетель, — проговорил он угасающим голосом, обнимая его колени своими холодеющими руками, — прости меня, дай поцеловать твою руку… Ты отмщен…
