– Я думаю, что мне больше нравилось, когда ты был пиратом. Тогда ты привозил мне драгоценности, – заметила девушка.
– Которые ты продавала, а деньги давала в рост! Я давал их тебе, чтобы ты ими наслаждалась, а не зарабатывала на них, – вздохнул ее брат.
– Кто-то из нас должен зарабатывать, – ответила Лавиния. – Когда все закончится, мне понадобится приданое. А тебе – деньги на покупку дома, если ты заведешь семью.
Флотоводец обнял ее еще крепче, вспоминая тысячи разговоров в более трудные времена. Детьми они потеряли все, кроме имени их отца и нескольких верных слуг, которые все еще чтили Гнея Помпея Великого. И в самые тяжелые периоды брат и сестра говорили о том, что когда-нибудь они будут жить в собственном доме, в мире и покое. Им никто не будет угрожать, за ними не будут охотиться…
– Приятно знать, что ты по-прежнему заботишься обо мне, – улыбнулся Секст. – И мне будет еще приятнее, если ты пойдешь вниз и найдешь хороший плащ, который я смогу надеть… и еще один, сухой, для себя.
– Хорошо, – кивнула девушка. – Но я вернусь.
Помпей отвел ее к люку и держал его открытым, пока Лавиния спускалась по трапу, после чего закрыл. Он улыбался, возвращаясь на нос корабля и глядя на серое море, замечая все, что произошло за это время.
По крайней мере, капитаны из Сирии знали, что надо делать, пришлось признать Сексту, когда его корабль следовал за ними. Десять видавших виды галер, несмотря на бурное море, следовали четким строем, умело выдерживая позицию относительно друг друга. Чтобы добраться до него из Сирии, им пришлось пересечь Средиземное море, и этот поход отразился и на галерах, и на людях. Помпей сказал себе, что принял правильное решение, поставив сирийских капитанов в авангард флота, идущего на восток вокруг «каблука».
Секст дернулся, когда услышал громкий треск где-то слева. Он всмотрелся в ту сторону сквозь льющий как из ведра дождь, но не смог ничего разглядеть. Только южный берег Италии все-таки просматривался в серой мгле, и Помпея это подбадривало. Он понимал, что мучиться осталось недолго, и скоро, обогнув мыс, они попадут в более спокойные воды. Конечно, хотелось бы держаться ближе к берегу, но там возрастала опасность напороться на скалы.
Ветер начал завывать у мачты, и носовая часть, казалось, поднырнула под еще одну огромную волну. Секст крепко держался за поручень, чтобы не вылететь за борт. Он кашлянул, выплюнув ледяную соленую воду. Позеленевший бронзовый таран вновь показался над водой. Флотоводец вдруг почувствовал, как навалилась усталость, но он понимал, что шторм еще не достиг их и они находятся на самой его границе. Оглянувшись, Помпей увидел, что его капитан по-прежнему находится на палубе, согнувшись в три погибели. Цветом лица он напоминал труп, но все же держался, кляня все и вся. Секст улыбнулся, сказав себе, что обязательно расскажет капитану, как тот выглядел, если они оба выживут.
Впереди сирийские галеры по-прежнему рассекали волны. Пережидать шторм им было просто негде. Оставалось только продолжать путь, чтобы скорее обогнуть «каблук» и повернуть к Брундизию. Помпей вновь и вновь говорил себе, что Кассий прав. У него достаточно кораблей, чтобы организовать блокаду всей страны: разделив флот на две части, зажать ее, словно щипцами кузнеца. Ни у кого не было ста галер, не говоря уже о двухстах двенадцати, которыми он командовал. Этого вполне хватало, чтобы уморить Рим голодом.
Шторм ухудшил бывшему пирату настроение: он почувствовал, как внутри все холодеет от злобы. Его отец мог бы править Республикой, и они с Лавинией выросли бы, ни в чем не зная отказа. Все это отняли у них в египетских доках, где рабы убили их отца, чтобы порадовать Юлия Цезаря.
Долгие годы Секст понимал, что он всего лишь муха, жалящая бок римского быка. Люди, верные его отцу, до сих пор посылали ему донесения о том, что происходит в городе. Отталкиваясь от них, он рискнул и приехал в Рим, чтобы лично выступить перед Сенатом, пренебрег возможным арестом и казнью. Ведий отговаривал его, убеждал, что нельзя доверять этим старикам сенаторам. Но человек, молодость которого прошла в драках в портовых тавернах, не мог понять, что Секст хорошо знал этих людей. Его отец был одним из них. Правда, он все равно боялся, что они припомнят ему пиратство и попеняют на молодость, но все получилось, благодаря угрозе, которую представлял собой Октавиан и его легионы. Помпей получил в свое распоряжение флот, которому не было равных, и когда Сенат проголосовал за это решение, он ощутил, как отступает боль, не отпускавшая его со дня смерти отца.
Теперь с ним связался Кассий, и он пошел на контакт. Его флот стал тем оружием, которое могло потрепать армию Цезаря еще до битвы. Да так потрепать, что он потерял бы все шансы на победу. Секст вновь протер глаза от соленой воды, брошенной ему в лицо ветром, и хищно ощерился. С юных лет он убедился в том, что не существует такого понятия, как справедливость. Его отца забрали у него, и это никак не могло быть справедливым. Точно так же, как и триумфальное возвращение Цезаря в Рим, который распластался перед ним, словно перед живым божеством. Помпей долгие годы провел в отчаянии и горечи, выживая только потому, что оказался более безжалостным и готовым на убийство, чем любой из его людей. Он прошел жестокую школу и знал, что никогда больше не быть ему невинным ребенком, который когда-то играл с Лавинией. Его улыбка стала шире, и губы разошлись, обнажая зубы. Все это уже не имело значения. Кассий и Брут убили тирана, а у него наконец-то появился шанс потрепать армию Октавиана. Молодой человек точно знал, что придет день, когда он вернет все, что отняло у него семейство Цезарей, а больше его ничто не интересовало. Тень отца наблюдала за ним. И честь старика стоила того, чтобы пройти через шторм.
Побуждаемый какой-то странной радостью, причину которой он не понимал, Секст вдруг запел одну из песен, какие поют матросы, когда работают. Пел он плохо, но громко, достаточно громко, чтобы капитан забыл о морской болезни и удивленно посмотрел на него. И другие члены команды улыбались и качали головами при виде своего молодого вожака, который орал песню и отбивал ритм ногами на носу корабля.
Внезапно Помпей почувствовал вес плаща на мокрых плечах: Лавиния накинула его на брата, глядя на него, как на безумца.
– Гребцы внизу говорят, что впереди воет какое-то морское чудовище. Сказать им, что это всего лишь твое пение? – подмигнула ему девушка.
Секст улыбнулся ей, кутаясь в плащ. Пенных бурунов становилось все больше, дождь лил с прежней силой, брызги от волн, которые разбивал нос галеры, летели в лицо.
– Постой здесь со мной! – прокричал он. – Кораблю нужна толика нашей удачи.
Они стояли вместе, рука в руке, пока флот не обогнул мыс, оставив за кормой бурные волны, гром и молнии.
Агриппа стер со лба капельку грязи, которая начала подсыхать, вызывая зуд. Он уже и не помнил, когда спал больше нескольких часов подряд, и едва держался на ногах. Но они это сделали! Две тысячи человек с лопатами и тачками прокопали канал больше тысячи шагов длиной, и только узкая перемычка отделяла его от моря. Тридцать с лишним землемеров работали с Виспансием, тщательно проверяя глубину. Ширина канала составляла около дюжины локтей, чтобы пропустить узкие галеры с веслами, сложенными на палубе, но Агриппу, конечно же, прежде всего, беспокоила не ширина, а глубина. Он провел день, вновь и вновь проверяя расчеты землемеров. Если бы пустые галеры не смогли пройти над дном канала, все их усилия пошли бы прахом. Он посмотрел на гигантские ворота, которые сдерживали воды озера. Их создание – отдельная песня. Опытные строители вбивали мощные деревянные стойки в глину ударами огромных камней, подвешенных над ними. Мокрые от пота бригады рабочих поднимали и опускали их по сотне раз. Ворота разместили на коротком расстоянии от озера, и только потом убрали перемычку. Плотники работали день и ночь, и ворота выдержали напор воды. Но никому из рабочих не хотелось находиться рядом с ними, когда они рыли канал к морю. Дерево иногда стонало, и вода просачивалась через маленькие трещинки, отчего земля на дне канала становилась влажной и липкой. Работа была тяжелой, но, как и обещали Агриппе землемеры, две тысячи человек могли построить практически все, и наконец-то прорыли канал.
На озере галеры продолжали маневрировать и гоняться друг за другом: каждая новая команда получала необходимые навыки, чтобы на борт своего корабля подняться уже полностью подготовленной. Вдоль берега Виспансий Агриппа расставил мишени для лучников, одна из первых галер, оказавшаяся слишком тяжелой, стояла на якоре, вся истыканная стрелами, напоминая дикобраза. Агриппа нахмурился, гадая, кто забыл отдать приказ собирать стрелы. Каждая из них стоила больших денег, хотя в Неаполе выросли целые предприятия, обслуживающие создаваемый флот. Все телеги, выезжающие за ворота лагеря, сначала следовали на север, потом поворачивали на запад и, наконец, на юг, но Агриппа все равно опасался, что секретность превратилась в полнейший фарс. Его людям приходилось каждый день гонять местных мальчишек, которые пробирались на берег Авернского озера и воровали инструменты или просто глазели на маневрирующие по воде галеры. Кораблестроителю пришлось повесить двух плотников, которые убили местного жителя, поймав его на краже. На единственной дороге он выставил стражу, но неапольские чиновники постоянно пытались миновать блокпост, чтобы чего-то от него потребовать – то справедливости, то компенсации за какое-нибудь деяние его людей. Если бы не строящиеся галеры, которые росли на глазах, Виспансий бы, наверное, впал в отчаяние, но серебро Октавиана лилось потоком, а новые корабли спускались на воду. Влажное дерево, из которого строили галеры, изгибалось и меняло форму, корабли требовали присмотра и постоянного мелкого ремонта, но его плотники знали свое дело.
