Ознакомительная версия.
— Ищите Добрыню по всем покоям и углам. Но пока никому ни слова.
Рулав и Акрим снова ушли на поиски пропавшего, а Гудвин пустился в печальные размышления: что будет, ежели Добрыни нет в посольском особняке? И нужно ли бес покоить княгиню до утра? Вдруг он утром вернется? С другой стороны, ежели не сказать и ежели Добрыня впрямь пропал, то вся вина ляжет на него, Гудвина, и тогда не сносить ему головы. Зная строгий нрав княгини Ольги, Гудвин молил Перуна защитить Добрыню, где бы он ни был, привести его, как заблудшую овцу, в их стадо. Рулав и Акрим долго не появлялись. Гудвин сам отправился на поиски, но встретил своих помощников и по их кислому виду догадался, что Добрыни в особняке нет.
— Нет Добрыни на подворье. Токмо в щели не заглядывали, — сказал Рулав.
И понял Гудвин: чтобы не навлечь на себя весь гнев великой княгини, ему надо идти к ней сей же час и обо всем рассказать. Знал он, что в коварной Византии с человеком, который не вернулся к вечеру домой, может случиться все что угодно. И Гудвин отправился в покои, в которых располагалась княгиня Ольга.
Она в этот вечер занималась с отцом Григорием греческим языком.
— Хочу знать греческую речь, — сказала она Григорию на другой же день после торжественного приема императором.
— Сие токмо во славу тебе, матушка княгиня, — ответил отец Григорий, — Нонче и начнем, потому как времени у нас мало.
И вот священник и княгиня какой уже вечер упражнялись в греческой речи. В это время и появился Гудвин. Он знал, что княгиня Ольга воспримет его весть болезненно. Сын боярыни Павлы был близок ей, как и родной Святослав. Собравшись с духом, Гудвин сказал:
— Матушка великая княгиня, у нас приключилась беда.
— Говори, боярин, какая? — потребовала Ольга.
— Утром сын Никитич ушел с нами на невольничий рынок, на коем мы искали твоим повелением русичей. До полудня он был с нами, а в полдень отлучился и пропал.
— Искали?
— Все доступное нам осмотрели близ рынка и вернулись ни с чем токмо что.
— А греческих чиновников спрашивали?
— Нет. Переполох не хотели поднимать.
— И хорошо сделали, — Ольга не прогневалась на послов, не видела их вины. Сама деятельная, тут же спросила отца Григория: — Что нам делать, святой отец?
— Лучше бы уведомить канцлера — логофета. Токмо он может поднять своих людей на поиски и сделает сие тихо. Он же знает, где искать.
— Но мы‑то не должны сидеть и ждать, — заявила Ольга.
— И нам придется ноне не спать, — ответил Григорий. Он знал, что в самой Византии рабство было запрещено. Но те, кто хотел иметь рабов, охотился за ними. Большинство греков считали невольников товаром, и если кто‑то попадал в их руки, то вскоре же оказывался на невольничьих рынках, тайно вывозился морем из страны в арабские государства, где особо ценили рабов — славян. И потому Григорий дал единственный и верный совет: — Ты, матушка княгиня, повели своим людям — воинам, послам, купцам — не мешкая идти в гавань и встать там на страже у всех причалов и лодок близ рынка, дабы похитители не увели Добрыню на какое‑либо судно. Уведут — будет худо.
— Так и поступим, отец Григорий. — И повелела Гудвину: — Иди ищи Претича и пусть моим словом поднимет всех воинов, всю челядь, и послов, и бояр, и купцов, и ведет их в город к заливу близ невольничьего рынка.
— Бегу, матушка княгиня, — ответил Гудвин и покинул покой.
— Ты, отец Григорий, проводи меня к логофету. Без его слова нас из пределов двора не выпустят.
Княгиня Ольга и отец Григорий тотчас ушли в покои канцлера. И, зная дворцовые порядки, что к канцлеру не так легко пробиться, Григорий взял крест, поднял над головой и так подошел ко дворцу, где их встретили первые стражи. Он сказал им по — гречески:
— Именем царя Константина Багрянородного идем к логофету. Откройте путь.
И два стража разомкнули алебарды, а третий распахнул перед Ольгой и Григорием дверь. Так и шли мимо многих стражей княгиня и священник, пока, наконец, не оказались перед покоями канцлера. Но здесь даже слово императора не помогло. Однако канцлеру доложили, и он вышел к Ольге. Он привел их в приемную залу, предложил кресла и спросил:
— Что заставило вас прийти в столь поздний час?
— Говори, отец Григорий, — побудила княгиня Ольга. И тот изложил суть постигшей их беды.
Канцлер легко кивал головой, шевелил пухлыми губами и затруднялся что‑либо ответить россам. Он понимал, что должен немедленно оказать им помощь. Но, с другой стороны, он должен был уведомить императора. К тому, однако, до утра всякий доступ был закрыт. Не любил Константин, чтобы ночью ему досаждали и волновали. И первый императорский чиновник отказал в помощи Ольге. Сделав поклон, он сладким, певучим голосом заявил:
— Великая архонтиса россов, завтра утром мы поднимем на ноги всю армию и найдем вашего человека. Мы не выпустим из гавани ни одного судна, не проверив. А пока отдыхайте свободно и ни о чем не волнуйтесь.
Григорий не стал переводить Ольге того, что сказал канцлер, — она сама догадалась о сути. Он спросил вельможу:
— Но будешь ли ты, логофет, отвечать, ежели ноне ночью исчезнет из Константинополя племянник великой княгини?
— О, племянник! — удивился логофет. И тут же спокойно ответил:
— Но моей вины в том нет.
Однако Григорий сказал то, что испугало канцлера больше, чем если бы выразил свое неудовольствие император.
— Так оно и будет, ежели ты поможешь нам найти богатыря Добрыню. Мы же тебя просим о помощи. Но ты и глазом не моргнешь, как у стен Царьграда окажутся дружины русичей и потребуют своего брата.
Логофет в это время вроде бы дремал, но удивленно
ВОСКЛИКНУЛ:
— Господи Боже мой! Уж не ты ли тот русин, который в Романово время прибивал щит на наших вратах?
— Считай, что так оно и было, — ответил Григорий, — Потому не жди второго раза, иди к царю батюшке за позволением. Но прежде дай повеление стражам пропустить всех, кто при великой княгине, в город.
— Да, да, я сейчас распоряжусь открыть ворота, — засуетился канцлер.
А отец Григорий для острастки добавил:
— И помни, логофет, мы ничего не просим сверх договора двух великих держав, мы токмо требуем его исполнения.
Канцлер почтительно поклонился Ольге, она приняла это как должное. Ее взгляд, полный достоинства, говорил о том, что все сказанное Григорием дозволено ею. И канцлер понял это, позвал одного из своих стражей и распорядился. После сказал Ольге:
— Великая архонтиса россов, твоим людям путь открыт. Да пусть они будут осторожны: ночной Константинополь коварен и нами не управляем.
Ночь уже накрыла черным пологом великий город, когда из дворцовых ворот в полной темноте вышли человек восемьдесят воинов, послов, купцов, челяди и, ведомые Претичем и Григорием, направились в сторону невольничьего рынка. Другим путем спешили к тому же рынку купцы и челядь с подворья монастыря Святой Мамы, коих поднял на ноги Рулав. Еще двигались к заливу, словно тени, русичи из посада от монастыря Святой Мамы. Они хорошо знали близ рынка все ходы и выходы к гавани, а также в северную часть города. Они заняли улицы, дворы, и если бы кто‑то захотел ночью покинуть район рынка, не остался бы незамеченным.
Купцы и воины Ольги затаились на берегу гавани, перекрыли все подходы к судам и лодкам. Тишина темной и душной ночи ничем не нарушалась: ни голосов, ни шагов — все замерло. И никто из тех, кто пришел выручать Добрыню, не знали определенно, когда, где, в сопровождении кого появится Добрыня. Да есть ли он в городе, жив ли? Тьма вопросов, и ни одного ответа.
А Добрыня был жив. В полночь зелье, коим его опоили, потеряло свою силу, и он пришел в себя. И исчезли сказочные залы, не было благоухания цветов, не пели птицы. В полутьме подвала, освещаемого тусклым светом факела, он увидел, что руки его скованы цепью. Эта цепь справа и слева была прикована к цепям еще двух узников. И с одной стороны он увидел молодую девицу, а с другой — чуть постарше себя вьюношу. Поодаль Добрыня увидел за столом четверых мужчин. Они громко спорили и пили вино. Добрыня дернул за цепь вьюношу, приблизил к нему голову И спросил:
— Кто ты есть?
И парень понял.
— Я есть болгарин Иван.
— А она? — спросил Добрыня и кивнул на соседку.
— То из Моравы, Ганна.
— А эти, за столом?
— То пираты. Они купили нас у греков и теперь ждут часа, когда можно будет вывести из подземелья, а еще когда ты очнешься, — И тут же болгарин дернул Добрыню: — Замри!
Добрыня мгновенно расслабился, откинул голову к стене. Он услышал шаги по каменным плитам, ему наступили на ногу, стали бить по щекам, пытаясь привести в чувство. Он же, прикинувшись бесчувственным, терпеливо сносил побои.
Араб что‑то лопотал, ругался и, наконец, оставив Добрыню в покое, вернулся к своим сотоварищам. Спор за столом разгорелся с новой силой. И Добрыня понял, что из‑за него. Им нужно было, чтобы он пришел в себя, у них нет времени ждать.
Ознакомительная версия.
