Гаулейтер остановился перед Клотильдой.
– Очень хорошо, очень похвально! Да сохранит вам небо эту способность воодушевляться. Конечно, я всегда по мере сил буду поддерживать ваше начинание. Я стремлюсь во всех городах моего округа создать подобные же очаги воодушевления, фанатизма и безусловной преданности. И я пошлю вас, мой уважаемый друг, в эти города, чтобы заложить там фундаменты крепостей такой же слепой веры и нерушимой верности…
Клотильда покраснела от счастья и с благодарностью поклонилась.
Румпф снова придвинул ей сигареты.
– Прошу вас, выкурите со мной еще одну, – сказал он, бесцеремонно разглядывая Клотильду. – Вы великолепная собеседница!
Клотильда охотно исполнила эту лестную для нее просьбу и стала с наслаждением пускать в потолок кольца голубого дыма.
– Вы слишком добры, господин гаулейтер, – сказала она.
«Она недурна, – подумал Румпф и снова зашагал по залу. – И кокетничает довольно искусно. Если пригласить ее на чашку чая в Эйнштеттен, то остальное, безусловно, не составит труда. Но она уже отцветает, это и слепому видно. Складки на шее очень заметны, и пудра тебе уже не поможет, моя дорогая. А ведь у маленькой майорши Зильбершмидт нет еще ни единой морщинки, не говоря уж о Шарлотте или восхитительной Марион, которая вся – юность и свежесть! Нет, не стану я ее приглашать в Эйнштеттен».
– Сколько у вас детей от правительственного советника? – неожиданно спросил он, остановившись перед нею.
– К сожалению, только двое, – смущенно отвечала Клотильда. – Два мальчика, – прибавила она, чтобы не чувствовать себя совсем уж пристыженной.
– Двое? – Румпф презрительно засмеялся. – Свежая, цветущая женщина, чистой расы – и всего два мальчика? У вас могло быть теперь шестеро сыновей, и вы носили бы орден материнства.
Клотильда покраснела.
– Я носила бы его с гордостью! – воскликнула она, повернув к Румпфу покрасневшее лицо.
Румпф кивнул головой и засмеялся.
– Клянусь честью, этот орден был бы вам очень к лицу, – продолжал он, – Жаль, что я не могу представить вас. Двое детей – это, вы сами понимаете, маловато. Разрешите еще один вопрос? – Гаулейтер хитро прищурился. – Оба мальчика от правительственного советника? – Клотильда испугалась и отвела взгляд. Она побагровела, дым сигареты ударил ей в нос. В устах другого этот наглый вопрос возмутил бы Клотильду, но заданный столь высокопоставленной особой показался ей лишь проявлением благосклонности и разве что грубовато выраженного интереса к ней. Тем не менее она промолчала.
Вдруг Румпф громко расхохотался, плохо скрытое смущение Клотильды забавляло его.
– Простите, – сказал он и взял со стола новую сигару, – вы, я вижу, слишком чопорны для такого вопроса. Но, знаете, «You never can telb.[20] Не решаюсь уж спросить, почему вы развелись, хотя мне это очень интересно. – Он рассмеялся и снова зашагал по залу; следом за ним тянулись большие клубы голубого сигарного дыма. – Может быть, с правительственным советником не так-то легко ужиться, кто знает? – продолжал он, остановившись. – Некоторые мужчины резко меняются, едва переступив порог своего дома. Верно я говорю?
На лице Клотильды заиграла понимающая улыбка.
– Я высоко ценю Фабиана, – прибавил Румпф, – он очень умный человек, идеи, так легко его осеняющие, уже не раз сослужили нам большую службу. Но, может быть, он слишком нерешителен, неуверен, может быть, ему не хватает твердости, которая так необходима мужчине? Так ли это? Или не так? Он вступил в национал-социалистскую партию, но меня он не обманет! Сдается мне, что он с нами только наполовину. Он может увлечься тем или иным делом, но отдаться ему до конца, как я и вы, он не способен.
Вдруг он подошел вплотную к Клотильде.
– Ему бы частицу вашего фанатизма! – воскликнул он. – И он бы стал идеальным членом национал-социалистской партии! Разве я не прав?
Клотильда кивнула.
– Да, вы правы, господин гаулейтер, – убежденно ответила она.
– Ваше дело, уважаемая, – продолжал гаулейтер, указывая на грудь Клотильды, – заразить своим фанатизмом Фабиана. Вы слышите, что я говорю? По способностям он достоин занимать самые высокие посты в государстве. А с этой точки зрения личные раздоры тускнеют, это же смешные мелочи. Но в наше время смешные мелочи неуместны! Вы меня понимаете? – он смолк, спохватившись, что говорит слишком громко.
Клотильда несколько раз кивнула.
– Понимаю, – сказала она, устрашенная повелительным тоном Румпфа. Да, вот сейчас в нем заговорил гаулейтер.
– Этот ваш развод, извините меня, смешон, – продолжал Румпф уже своим обычным тоном. – Какое такое преступление совершил наш правительственный советник? Мне во всяком случае это дело не кажется непоправимым! – засмеялся он. – Право же, если за ним и числилась какая-то любовная интрижка, то это большого значения не имеет; да и непохоже, чтобы советник стал противиться примирению. В наши дни найдутся дела посерьезнее любовных раздоров. Он нам нужен, у нас на него определенные виды! А бессмысленного распыления сил мы не допускаем. Ведь вы-то не будете против примирения, уважаемая?
– Отнюдь нет, – не задумываясь, сказала Клотильда, и сказала правду.
– Я очень рад, что мы так хорошо понимаем друг друга, – отвечал Румпф, протягивая Клотильде свою мясистую руку.
Клотильда поблагодарила за аудиенцию и поклонилась. На секунду ею даже овладело искушение поцеловать руку гаулейтера, но она воздержалась, опасаясь совершить нечто неподобающее. В ту же секунду она увидела красные волосы на его запястье. «Точно рыжая шуба», – подумалось ей.
Румпф засмеялся.
– Я чуть не позабыл о цели вашего прихода, – снова начал он. – На доклад этого профессора я, конечно, приду. – Клотильда поблагодарила. – И Таубенхауз тоже будет? Тем лучше. По четвергам у меня обычно играют в карты, но мы это устроим. Можете твердо на меня рассчитывать.
Когда Клотильда, прощаясь, скользнула взглядом по плафону, Румпф воспользовался случаем еще раз повторить свою старую шутку о святых и ангелах.
Восхищенная Клотильда рассмеялась. Шутка гаулейтера показалась ей верхом остроумия, блистательным изречением великого ума.
Клотильда вернулась домой с лихорадочно пылающим лицом. Вот это была аудиенция! Боже ты мой!
Битых полчаса простояла она у телефона, излагая баронессе фон Тюнен все события этого утра. Каким большим, каким незабываемым переживанием была ее аудиенция у гаулейтера!
Ах, а сам гаулейтер! Такой человечный и простой! Она чуть было не влюбилась в него. Да, да! Одно слово – и он мог бы сделать с ней все, что угодно. Еще немного – и она поцеловала бы ему руку.
О бурых, как ржавчина, волосах на запястье, об этой рыжей шубе, испугавшей ее, она не обмолвилась ни словом. О самом важном и секретном она, конечно, не может рассказывать по телефону. Баронесса обязательно должна прийти к ней сегодня, и не позднее пяти часов!
Клотильда весь день пребывала в чрезвычайном возбуждении. Поручение гаулейтера – примириться с Фабианом и заразить его своим фанатизмом – не шло у нее из головы. Она уже сама сожалела о разрыве с Фабианом, особенно теперь, когда он стал подниматься в гору все выше и выше. Фабиан занимал одно из влиятельнейших мест в городе, – значит, деньги можно будет грести лопатой; его адвокатская практика тоже процветала. Возможность какой-то небывалой карьеры, на которую сегодня намекнул гаулейтер, конечно, могла хоть кому вскружить голову. Да, может быть, она скоро будет так же богата, как многие другие! Может быть, У нее будут автомобили, богатейший гардероб, слуги, может быть, она будет разъезжать по всему миру в экстренном поезде. Кто знает! А ее мальчики! Какое житье настанет для ее мальчиков!
Фабиан, насколько ей известно, не был связан в настоящее время с какой-либо другой женщиной. Та красивая танцовщица, слава богу, исчезла из города. Она дважды видела его с ней на улице и, как это ни странно, с того времени снова почувствовала к нему влечение.
Да, но нечего терять время на пустые мечтания, надо действовать, действовать! Пусть весь мир увидит, что это значит, когда Клотильда говорит: «Я иду напролом!»
В тот же день Гарри лично отнес отцу в «Звезду» приглашение на доклад профессора Менниха, написанное в самом дружеском тоне. Гарри поручено было намекнуть, что гаулейтер, Таубенхауз и Швабах уже дали свое согласие и папа во что бы то ни стало должен прийти на доклад, если не хочет огорчить маму. Гарри, вернувшись, сообщил, что папа, по-видимому, был очень тронут и обещал прийти, если позволят дела.
Фабиан не пришел, но все же прислал письмо, что болен и лежит в постели.
Несколько почетных гостей тоже не пришли на доклад. Отсутствовал Таубенхауз, на которого она рассчитывала, да и гаулейтера задержали срочные дела. Только Швабах сдержал обещание, но с ним она больших надежд не связывала. Гаулейтер прислал своего заместителя, ротмистра Мена, который преподнес Клотильде фотографию Румпфа с его собственноручной любезной надписью. Да, вот у кого можно было поучиться светскому обхождению.
