Но как не забывала она свою первую обиду, причинённую ей девчонками-турчанками, отнявшими у неё дорогую куклу и изуродованную ими, так помнила Мария и складывала в копилку своей памяти и то, когда и как встречалась она с Петром.
Он вошёл в её память властно и бестрепетно, она всматривалась в этот портрет с особой тщательностью и замечала на нём всё новые и новые подробности: и крохотные морщинки у глаз, и большие навыкате ясные глаза, и округлый мягкий подбородок, и круглые, может быть, слишком круглые щёки.
Но теперь, воочию глядя на него, она видела только его затылок, укрытый тёмными локонами волос, и рисовала в памяти его лицо, всё ещё не повернувшееся к ней.
Екатерину Мария сначала и не заметила — чересчур низенькой была эта кругленькая женщина, и хоть и носила туфли на огромных каблуках, но голова её скрыта была за толпой, за головами других, и Марии виделись высокие парики, золочёные плечи с лентами орденов через них, качающиеся в сиянии свечей головы.
Но вот она заметила, как слегка раздвинулась толпа, и прикрытые газовой косынкой обнажённые плечи и высокая причёска царицы бросились ей в глаза.
Как и все женщины в соборе, Екатерина была покрыта лёгким платком, позволявшим и сквозь тончайшую ткань видеть её пудреный высокий парик с буклями и вплетёнными в волосы нитками крупного жемчуга, в щель между телами придворных было видно и широкое платье Екатерины, затканное серебряными цветами по розовому атласному полю.
Мария лишь вздохнула. Эта женщина всегда и везде была возле Петра, и Марии казалось, что она сквозь свою тонкую вуаль оглядывается, озирается, чтобы увидеть кого-то, видимо известного и дорогого ей.
Кто же нужен был Екатерине, если рядом стоял он, её повелитель и теперь уже законный муж, венчанный с ней в церкви, её любимый и отважный правитель, высоко держащий голову перед всей Европой?
Но Мария уловила это нетерпение, ожидание, эту напряжённость во всё время молебна.
Ангельскими голосами пел хор мальчиков в белых одеждах, разливался по собору нежный благодарственный гимн, и Мария уходила в мечты и видения...
Длинная процедура молебна наконец закончилась, священник ещё раз возгласил хвалу Богу.
— «Тебе, Бога, хвалим», — отозвался ему хор, и толпа задвигалась, затеснилась, стремясь выдвинуться вперёд, чтобы поглядеть на царя и царицу, приблизиться к ним хоть на одно мгновение.
Придвинулся и отец, тоже стараясь попасться на глаза Петру, и Мария увидела, как Пётр надевает на плечо Екатерины большую трёхцветную ленту.
— За заслуги перед отечеством, — густым голосом произнёс царь, и всё в церкви затихло, смолкло, перестало дышать, — повелеваю наградить нашим орденом Святой Екатерины...
Мария вспомнила, что где-то слышала она, как царь учредил этот новый орден, которым могли быть удостоены только женские члены царского семейства, да и то в знак особых заслуг перед государем и отечеством.
«Он её награждает, значит, она много сделала в том несчастном Прутском походе», — догадалась она и взглянула на отца. Он стоял, вытянувшись во весь рост, и жадно ловил каждое слово Петра.
— ...Екатерину Алексеевну, — закончил Пётр, сам повесил орден на грудь Екатерины, высоко вздымавшуюся, пышную, которую он так любил...
Странно, что церемония этого награждения проходила не в туманном Петербурге, не в палатах царя, а здесь, именно здесь, в Москве, да ещё в таком большом и пышном соборе — Архангельском.
Священники освятили орден, покропили святой водой и на саму Екатерину, и Марии, когда та повернулась вполоборота, стало видно её маленькое покрасневшее ухо, длинные жемчужные серьги, качающиеся при каждом движении, и три нитки блестящего отборного жемчуга, лежащие на короткой полной шее.
«Наверное, она красива, — со вздохом подумала Мария, — просто я не могу принять и понять её красоту».
И снова и снова старалась она разглядеть эту женщину, владевшую всеми помыслами и сердцем её кумира.
Толпа начала редеть. Из собора выходили сначала более знатные и богатые — спешили на свежий воздух после утомительного стояния на ногах в ладанном полусумраке собора. Потянулись за ними и остальные.
И тут к Кантемиру и его дочери протиснулся бодрый старик Толстой, уже стащивший со своей лысой головы тяжёлый парик, весь раскрасневшийся и едва отдувавшийся.
— Князь, — сказал он, когда они обнялись и расцеловались, как будто не виделись долгие годы, — с дороги вернул меня Пётр Алексеевич и уверил, что первое посещение будет к тебе. Не забыл он тебя, нет, прочит в Сенат, считает умнейшей головой...
Кантемир порозовел: ему была приятна похвала Толстого и самого царя, да и то сказать, он слишком соскучился по живому делу.
А живое дело было: Австрия снова вела войну с турками, а теперь Пётр был родственником Карла VI, австрийского императора, с сестрой жены которого был обвенчан сын царя, Алексей.
И кто знает, может быть, и в эту войну ввяжется русский царь, и, может быть, снова поведёт Кантемир молдавские войска в бой за освобождение своей родины.
Все его мысли теперь были лишь об этом...
Не мог же государь оставить без внимания эту войну, разгоревшуюся ещё в четырнадцатом году, не мог же он спокойно наблюдать, как его родственник посылает в сражения с турками свою армию.
Наверное, и он мыслил так же, наверное, и Кантемиру найдётся в этой войне своё дело, и кто знает, может быть, австрийские войска совместно с русскими освободят все Балканы, освободят и Молдавию...
Он только и думал об этом, но никогда никому не проговорился вслух, словно мог спугнуть удачу, которая сама шла ему в руки...
А Марии кровь бросилась в голову, даже обычно её бледные смуглые щёки залились румянцем.
Здесь, в этой толпе, она так и не увидела как следует Петра, не разглядела его через столько прошедших лет, хоть и впивалась взглядом в его затылок и спину, мечтая, чтобы он хоть повернулся, хоть мимолётным взглядом окинул её, нарядно одетую, сбросившую надоевший траурный наряд.
Нет, не увидел, не поглядел, нисколько не поинтересовался дочерью молдавского господаря.
Да и самого Кантемира на обед, парадный, пышный, на этот раз не позвали: то ли забыли в суматохе, то ли своё посещение Пётр считал лучшим, чем это великое застолье со скучными своими собутыльниками, со всем своим воинским штабом, который он постоянно таскал за собой.
И Кантемиры уже приготовились отбыть к себе домой, уже подъехала их модная карета с шестёркой отличных коней и вершником[25] на втором из них, уже распахнули слуги дверцы, чтобы помочь господарю и его дочери поставить ноги на подножку, как вдруг от царского дворца отделился спешащий вельможа и, запыхавшись, подбежал к ним.
— Прости, князь, — низко поклонился он Кантемиру, — не забыл о тебе государь, приглашает откушать, что Бог послал, вместе с вашей дочкой.
И снова заалели щёки Кантемира: как хорошо, что не успели они уехать, как хорошо, что царь вспомнил о нём, что не надо будет теперь копить обиду в душе: мол, о нём все забыли, никто и не поминает, а он не только русский князь, но и молдавский господарь.
А Мария едва не подпрыгнула от счастья: она увидит Петра, она сядет с ним за один стол, она будет видеть его большие и сильные руки, станет разглядывать его лицо, о котором столько думала...
Когда они, следуя за провожатым, вошли в трапезную залу, все уже сидели на своих местах — весь цвет московского родовитого боярства, самые знатные, ведущие свои корни ещё от первых Романовых и их сподвижников.
Кантемир и Мария остановились у высоких резных тяжёлых дубовых дверей в растерянности и недоумении.
Накрытый покоем[26] громадный стол вытянулся во всю длину залы, сверкало серебро, переливались огоньки от хрустальных чаш, но ещё не гремели ложки и вилки, ещё не были провозглашены здравицы в честь царя и царицы.
За главным столом, поперечиной буквы «П», сидел сам Пётр, сбоку Екатерина, а дальше его генералы и адмиралы. Но Пётр устремил свой взгляд к дверям, и по всей зале разнеслось:
— Князь Кантемир, иди сюда, сядешь по мою правую руку...
Кантемир замешкался, и, словно бы не довольствуясь приглашением, Пётр сам вскочил с места, резко пробрался за стульями сидевших и потащил и его, и Марию за собой.
Слуги в золочёных ливреях, разносившие огромные серебряные блюда, накрытые выпуклыми серебряными же крышками, будто и не видели, что происходит, — их вышколили так, чтобы они не обращали ни на что внимания: парадный обед давала знать Москвы, и все мелочи этого обеда были давным-давно продуманы знатными господами.
Пётр тащил Кантемира и Марию, схватив их за руки, пробираясь в тесном пространстве между спинами сидящих и стенами залы.
Сконфуженные, покрасневшие и изумлённые такой встречей, и Кантемир, и Мария покорно следовали за царём, думая лишь об одном: где же они разместятся, коли все места за самым главным столом уже заняты?
