— Анна, ты идешь, наконец?
Ему чуть не стало дурно от омерзения, он встал и вышел. И тут ему показалось, что за ним следят. Он бросился за угол, в узкий проулок. Уже не в первый раз он чувствовал, что кто-то идет за ним по пятам. Он ускорил шаг. Подъем к замку Святого Эльма был долгим и крутым. Подойдя к замку, он увидел, что ставни на окнах у Анны приоткрыты: так бывало всегда, если он возвращался под утро. На эспланаде он резко обернулся и увидел позади, на склоне холма, своего конюшего Менегино д'Айа.
До того как поступить на службу к Мигелю, этот человек много лет провел в доме дона Амброзио Караффа и пользовался его полным доверием. Он был дворянином и, как поговаривали, знавал лучшие времена. Мигелю сразу понравилось его честное лицо; однако спустя несколько недель он заметил, что этот безупречный слуга шпионит за ним. Несколько раз он видел, как в переходах замка Менегино д'Айа о чем-то шептался со служанками его сестры. Два или три раза он на глазах Мигеля заходил в покои донны Анны с одной из ее горничных. Он устал от душевной борьбы и не мог противиться подозрениям, хотя и считал их недостойными. Благодаря знакомствам, приобретенным при дворе и в портовых притонах, он узнал, что вздорные женские прихоти могут быть опасны.
Он решил, что будет подслушивать у дверей. Гордость его кровоточила от столь низкого поступка.
Был карнавал, и Анна в это время молилась с удвоенным рвением. Менегино д'Айа докладывал, куда ходит и как проводит время дон Мигель; все эти пошлые грехи стали казаться ей особенно гнусными, когда она узнала, что их совершал ее брат. Ее воображению рисовались картины, которые одновременно волновали ее и приводили в отчаяние. Она решила поговорить с ним, но откладывала разговор со дня на день.
Однажды утром, когда он собирался к мессе, она зашла к нему в комнату. И остановилась как вкопанная, увидев, что он не один. Менегино д'Айа сидел в амбразуре окна и чинил порванную сбрую. Мигель указал на него и произнес:
— Вот тот, кого вы ищете.
— Донна Анна побледнела и оба еще долго молчали бы, если бы не вмешался бывший слуга дона Амброзио.
— Монсеньор, — сказал он, — я поступил дурно, утаив от вас кое-что. Донна Анна обеспокоена вашим поведением и попросила меня приглядеть за вами. Она ведь как-никак старшая. Не думаю, что вам следует обижаться на сестру за ее чересчур нежную заботу о вас.
Дон Мигель разом переменился в лице: оно как будто прояснело. Но гнев его не утихал, а становился все сильнее. Он вскричал:
— Прекрасно!
И обернулся к сестре:
— Значит, вы наняли этого человека шпионить за мной? Утром, когда я возвращался домой, вы поджидали меня, словно надоевшая любовница! По какому праву? Пристало ли вам сторожить меня? Разве я ваш сын или любовник?
Анна рыдала, съежившись за высокой спинкой кресла. При виде слез Мигель смягчился. Он сказал Менегино д'Айа:
— Отведите ее в ее комнату.
Оставшись один, он сел в кресло, где только что сидела она. Он говорил себе: «Она ревнует!» — и эта мысль наполняла его ликованием.
Потом он встал, подошел к зеркалу и смотрел на свое отражение, пока его утомленные глаза не застлал туман. Вернулся Менегино д'Айа. Не вступая в объяснения, Мигель дал ему денег и отправил восвояси.
Окно его комнаты выходило на крепостные стены. Высунувшись, он мог видеть сверху старую галерею для караульных, которой теперь не пользовались, однако у коменданта был к ней доступ. От галереи начиналась лестница, ведущая в башню, где, как говорили, дон Альваро принимал продажных женщин. Иногда по ночам оттуда доносился приглушенный женский смех. Сводни и блудницы поднимались по лестнице, в дрожащем свете фонаря мелькали их накрашенные лица, и это мерзкое зрелище заглушало у Мигеля укоры совести, доказывая, что власть плоти поистине безгранична. Через несколько дней, вернувшись к себе в комнату, Анна обнаружила там Библию донны Валентины, которую так долго не могла выпросить у брата. Книга была раскрыта и разложена на столе переплетом вверх, как если бы кто-то, прервав чтение на определенном месте, желал к нему вернуться. Донна Анна пометила это место закладкой и бережно поставила Библию на полку. На следующий день дон Мигель спросил, заглянула ли она в раскрытую книгу. Она сказала «нет». И он не стал настаивать.
Он больше не избегал ее. Теперь он вел себя по-другому. Делал намеки, которые казались ему прозрачными, на самом же деле были загадочны для всех, кроме него. Но он думал, будто все кругом слишком явно связано с тем, что занимало все его мысли. Анна дивилась этим странностям, но не искала им объяснения. В присутствии брата она испытывала необъяснимое беспокойство; он чувствовал, как она вздрагивает от малейшего его прикосновения. Тогда он отстранялся. А вечером, у себя комнате, он чуть не плакал, проклинал свою злосчастную страсть, свою нерешительность и с ужасом думал о том, что может произойти завтра в это же время. Но проходили дни, и ничего не менялось. Он решил, что она не хочет его понять. И понемногу возненавидел ее.
Он перестал бороться с ночными видениями. Он с нетерпением ждал того полубессознательного состояния, в какое впадает засыпающий человек; уткнувшись лицом в подушки, он с наслаждением предавался снам. Когда он просыпался, ладони у него пылали, во рту было горько, как после приступа лихорадки, и он ощущал еще большую растерянность, чем накануне.
В четверг на Страстной неделе Анна послала к брату служанку, чтобы узнать, не пожелает ли он сопровождать ее в поездку по семи церквям Неаполя. Он отказался. Анну ждала карета. Она поехала одна.
Мигель расхаживал по комнате. Потом не выдержал, оделся и поехал.
Анна уже успела посетить три церкви. Следующей должна была стать церковь Святой Анны Ломбардской; карета остановилась на площади Монтеоливето, у невысокой аркады, перед которой, пронзительно крича, теснились нищие калеки. Донна Анна прошла по центральному нефу и свернула в придел Гроба Господня.
Один из королей арагонской династии пожелал увековечить себя вместе со своими любовницами и придворными поэтами в виде апостолов и святых жен, скорбящих у гроба. Семь терракотовых фигур, изваянных в человеческий рост, коленопреклоненных или лежащих на каменном полу, оплакивали Богочеловека, которого так чтили и любили. Каждая из фигур была точным портретом мужчины или женщины, живших на земле всего сто лет назад, но казалось, их горестные стоны раздаются здесь со дня Распятия. На них еще сохранились следы краски, кровь на теле Христа растрескалась и шелушилась, словно края застарелой раны. От патины времени, мерцающего огня свечей и окружающего полумрака Христос выглядел таким жутким мертвецом, каким его видели на Голгофе за несколько часов до Пасхи, когда к нему уже подступило тление и сами ангелы начинали сомневаться, что он восстанет из мертвых. В тесном приделе не иссякала толпа молящихся. Бок о бок с дворянами стояли оборванцы; священники деловито, как на похоронах, протискивались мимо моряков, на чьих обветренных лицах остались шрамы от турецких сабель. Над склоненными головами возвышались стоявшие в нишах статуи святых: по древнему обычаю, ни них были накинуты лиловые покрывала в знак величайшей скорби и торжества.
Люди расступались, чтобы пропустить Анну; услышав ее имя, повторяемое шепотом, дивясь ее красоте и великолепию одежд, они на мгновение прерывали молитву. Перед ней положили кусок черного бархата, и она встала на колени. Наклонившись над глиняным мертвецом, она благоговейно облобызала раны на боку и пробитые кисти его рук. Но свисавшее на лицо покрывало стесняло ее движения. Приподнявшись, чтобы отбросить его назад, она почувствовала на себе чей-то взгляд. Она обернулась и увидела дона Мигеля.
Его пронзительный взгляд испугал ее. Между ними была лишь скамья. Как и она, он был одет в черное, и донна Анна, белая от ужаса, словно восковая свеча, смотрела на эту темную статую у подножия статуй в лиловом.
Потом, опомнившись, снова склонилась, чтобы поцеловать ноги Христа. Кто-то приблизился к ней. Она знала, что это ее брат. Он сказал:
- Нет.
И так же тихо добавил:
— Встретимся у портала.
Анне не пришло в голову ослушаться. Она встала, прошла через церковь, наполненную бормотанием молящихся, вышла и остановилась возле крайней арки портала
Мигель ждал ее. Оба они, утомленные долгим постом, были возбуждены более, чем обычно. Он сказал:
— Надеюсь, ваши молитвы окончены.
Она молчала, ожидая, что он скажет еще. Он продолжал:
— Разве нет других церквей, не столь многолюдных? Вами здесь достаточно налюбовались? Так ли уж необходимо показывать народу, как вы целуете?
— Брат мой, — сказала Анна, — вы серьезно больны.
— А, вы заметили? — сказал он.
И спросил, почему она не уехала на Страстную неделю в монастырь на Искии. Она не решилась сказать, что боялась оставить его.
