Однако немало пришлось положить Петру русских голов, пролить русской крови, прежде чем крохотная чухонская деревушка на берегах низменной болотистой реки стала для него Парадизом — раем. Отстроил Пётр себе неказистый домишко, поставил на росшую рядом берёзу икону Пресвятой Матери Богородицы, отмечая по ней уровень наводнений. Специально для своей многочисленной родни приказал построить дома — дворцы не дворцы, а хорошие хоромы с низкими ещё потолками и не слишком просторными залами да анфиладами проходных палат, наказав и ближним своим людям строиться на Неве. И повелел всем знатным людям, имеющим отношение к государевой службе, перебираться в Санкт-Петербург. А вслед за ними и всей государевой родне приказано было переезжать из насиженной Москвы в новую столицу.
Великий вой и плач стоял на Москве. Знали о чухонской деревушке одно: земля там не родит ничего, болота да комары окружают со всех сторон, леса хилые, малорослые, наводнения сметают наскоро построенные дома и хоромы, ниоткуда пропитания нету. Гиблое место, да ослушаться государя — последнее дело. Зашлёт в глухие места подалее Петербурга, а то и вовсе снесёт голову. А что царь не терпит противоречия, знали уже давно все в государстве. Жёсткая и жестокая рука Петра сумела уже покорить строптивых.
И потащились из Москвы в неведомый горький край обозы. Тянули до последнего, страшились неизвестности да чужбины, а делать нечего — кнут и виселица ждали непокорившихся...
Поднялась в путь-дорогу и царёва родня. И первой отправилась в чужие края царица Прасковья, вдова царя Ивана, со своими тремя дочерьми. Кормилась от царёвых рук с малолетками и спешила засвидетельствовать ему своё почтение и покорность.
Вслед за ней поднялась и царица Марфа Матвеевна, вдова царя Фёдора. Она всё ещё считалась старшей в родне Петра. Родовитая боярыня из знатного и почтенного клана Апраксиных, выдана она была молоденькой девушкой за царя Фёдора, болезненного, но умного и образованного человека, много сделавшего для просвещения и укрепления Руси.
Пять сыновей и шестеро дочерей были родными царю Петру по отцу. Все они происходили от отца Петра — Алексея Тишайшего и первой его жены из рода Милославских — Марии Ильиничны. Но странное дело, дочери все отличались крепостью и статью, а все пятеро сыновей рождались хилыми и болезненными. Трое царевичей умерли ещё при жизни Алексея, а двое — Фёдор и Иван — получили такую плохую наследственность, что с трудом могли ходить. Младший, Иван, страдал ещё и умственной неполноценностью, и если бы не деятельная и властолюбивая старшая сестра его Софья, так и умер бы бездетным и больным.
А вот Фёдор, тоже слабый и болезненный, был достаточно образован, знал польский и латынь, переводил даже церковные псалмы с латыни на русский, а стихи его, может быть, были на Руси первыми опытами российского стихосложения. Однако цинга вывалила все его зубы без всякой боли, голова облысела с самого детства, а ноги, срамно искривлённые, почти не могли двигаться. Он с трудом вставал, опираясь на палку, и потому большую часть своей жизни провёл во дворце, не отлучаясь даже на богомолья.
Но Фёдор стойко преодолевал свою болезнь. В последние годы своего правления, после смерти отца, Алексея Тишайшего, отменил членовредительство как вид уголовного наказания, и с тех пор не секли на Руси руки и ноги за ничтожный проступок. Начали в его время формироваться полки нового строя, обучаясь на западный манер, и Петру оставалось только довести его начинание до успешного конца. Даже петровская табель о рангах стала лишь продолжением задумок Фёдора, осуществлением его набросков и намерений. Фёдор разработал даже проект учреждения Академии, да не успел приступить к его выполнению. При нём же началась и стрижка боярских длинных бород и волос, а польские кунтуши и сабли вошли в моду. Так что Пётр не был первым в своём стремлении улучшить даже внешний вид бояр...
В первый раз Фёдор женился случайно: увидел среди красивых девушек дочку думного дьяка Заборовского, Агафью Семёновну Грушецкую, и пожелал сделать её своей женой. Но царица, молодая и красивая, ровно через год после свадьбы умерла при родах, не оставив потомства. Наследник нужен был государству, и через полгода Фёдора женили на Марфе Матвеевне Апраксиной. Молодая жена была красивой и статной родовитой боярыней, да не пришлось ей принести потомства престолу: через два месяца после свадьбы Фёдор скончался.
Марфа Матвеевна была нрава тихого и домовитого и страшно боялась Петра — родича лишь по замужеству. Жила тихо, не заводила себе молодых прислужников и покорялась всему, что задумывал Пётр.
А стала она жить смиренно после случая с одним из своих юных пажей, случившегося вскоре после смерти Фёдора. Приблизила к себе молоденького пажа Юрлова, но вся её близость с ним только и ограничивалась смешными разговорами да льстивыми словами: умел Юрлов развеселить всегда ходившую в трауре царскую вдову.
Пётр не забывал молодую и красивую вдову и звал её на все ассамблеи, которые устраивал ещё в Немецкой слободе. Однажды пригласил он в гости к голландскому купцу Гоппу Марфу Матвеевну, чтобы отвлечь её от грустных дум да вывести в свет из насиженного терема.
Сопровождал Марфу Матвеевну и Юрлов. Паж был прелестен и любезен, знал все танцы, был вертляв и ублажал сердце молодой вдовы льстивыми словами. С ним не так скучно было на царских ассамблеях, где юные девушки и родовитые жёны сидели молча, словно набрав в рот воды, и не только не отваживались танцевать, но даже и головы повернуть не смели.
Ужин, как полагается, был отменный. После ужина начались танцы. Пётр спросил мёду. Но у купца Гоппа такого русского напитка не водилось, и Пётр удовольствовался анисовкой. Поднесли царю, да не в том кубке, из которого он всегда пил анисовку и который возил с собой. Пётр удивился. Он любил свой кубок, серебряный, с особой крышечкой, весь изукрашенный чудесно вырезанными фигурами. А Пётр все свои вещи ценил и берёг.
Царь лишь бросил взгляд, и приближённые поняли, что быть беде. Бросились искать кубок — вроде ставили его на стол купеческий, ан нигде его не оказалось. Голландский купец был в отчаянии: как же, в его доме случилась такая пропажа.
Но Пётр понял, что это дело не рук купца или его челяди. Он приказал запереть ворота, никого не выпускать со двора, и сам повёл допросы. Не стеснялся расспрашивать даже прислугу.
Слуги купцовы сказали, что во двор никто не выходил, только паж Юрлов приглядел за каретой Марфы Матвеевны. Пётр самолично вышел во двор, обшарил карету невестки и в одном из тёмных углов обнаружил свой чудесный кубок. Он торжественно внёс его в дом, выпил свою анисовку и холодно бросил Марфе Матвеевне:
— Утром пришлёшь мне своего пажа Юрлова...
Красная от стыда и смущения, приехала Марфа Матвеевна в свой дворец и призвала к себе Юрлова.
— Прости, Христа ради, государыня, — повалился ей в ноги бойкий паж. — Не вели казнить, вели помиловать. Бес попутал, хотел из царского жбана анисовки испробовать...
Она молча ударила его в лицо ногой, истоптала всю его спину. Мало того, что крал из её сундуков — не досчитывалась много ценного, но всегда выворачивался, выходил сухим из воды, — так ещё и на царский кубок позарился. Однако потом опомнилась, запричитала, помня все его ласковые и льстивые слова:
— Что ж ты наделал, треклятый! Засечёт тебя государь и навечно запишет в солдаты аль, того хуже, в матросы по воде бегать...
Истоптанный Юрлов целовал царёвой вдове ножки, слёзно каялся, униженно просил милости, и вдова сжалилась:
— Быть мне из-за тебя, холопа-вора, ославленною, но душу твою не дам загубить...
Сунула ему несколько червонцев и приказала:
— Не ценил ты царской милости, теперь спасай свой живот, как сам знаешь... — И велела со двора бежать.
На другой день послала сказать Петру, что паж Юрлов сбежал и сыскать его нигде не могли...
Царский выговор Марфа Матвеевна помнила до конца дней своих и с тех пор боялась Петра пуще огня. Ни к каким шептунам не приставала, держалась подальше от завистников и опальников, чтобы, не дай бог, не узнал хоть слова нескромного царь, такой скорый на расправу даже с ближними родичами.
Поведением своим заслужила благоволение Петра, и он хоть и держался с тех пор с Марфой Матвеевной холодно, но не забывал приглашать на ассамблеи и даже на житьё в Петербург позвал как члена своей царской фамилии.
Марфа Матвеевна долго тужила о лукавом своём паже Юрлове. Мельком прослышала, что забежал он далеко, а потом постригся в вологодский монастырь под именем Льва. А уж далее по церковному чину выслужился до епископа, начал церковные дела в Воронеже да на беду завёл ссору с губернатором, которому тоже хотелось пригреть текущие рекой церковные денежки.
