— Пиво и вино ручьями лились по мостовой и стекали прямо в канавы, — сокрушенно пробормотал Дэлли.
— Это была страшная ночь. Иностранцы вместе с плачущими женами и детишками бежали в лес. — Гнетущее впечатление от этого зрелища все еще не изгладилось из памяти Сэма Маллета.
— Толпа захватила трамваи и отправилась в Боулдер, — вставил Тупая Кирка.
— Группа итальянцев и югославов окопалась за вокзалом, — продолжал Динни. — Прошел слух, что они там делают бомбы. И вот с дикими криками: «Убирайтесь вон, динги! Убирайтесь вон!» — толпа повалила к окопу. Многие запаслись ружьями и револьверами, наделали ручных гранат из консервных жестянок, начинив их взрывчаткой. Издали слышен был треск ружейных и револьверных выстрелов. Иностранцы не выдержали — выскочили и побежали к отвалу у Айвенго; на бегу они бросали гранаты, а толпа продолжала стрелять по ним. Вот тогда-то и убили Джо Катичи, далматинца. Том знал его — такой славный был парень! Еще чудо, что убит был он один да шестеро погромщиков ранено.
— И, конечно, во всем обвинили коммунистов, — съязвил Тупая Кирка и, улыбнувшись, посмотрел на Билла.
— А как же иначе! — отозвался Билл, закуривая сигарету.
— Но у коммунистов тогда был тут свой человек, такой невысокий малый по фамилии Докер, — продолжал Динни. — Он очень скоро доказал, что все это ложь. Написал листовку, в которой призывал рабочих не принимать участия в преследованиях иностранцев — они-де такие же труженики, как я вы. Коммунисты, мол, против того, чтобы сеять национальную рознь между рабочими. Это значило бы подыгрывать хозяевам, и безработные ничего не добьются, если будут вымещать свою злобу на иностранцах. Надо взять за горло хозяев, изменить условия труда на рудниках — только тогда для всех будет работа. Том и Докер всю ночь провели на ногах, вытаскивали женщин-иностранок и их детей из горящих домов, пытались образумить негодяев, начавших погром. На похоронах Катичи Том произнес речь. Он сказал, что в смерти Джо повинно несколько безответственных идиотов, что все здравомыслящие люди на рудниках возмущены погромом.
— Молодчина Том! — Лицо Билла просияло. — Можно было не сомневаться, что он так и поступит. И хорошо, что Докер оказался на месте и взял на себя руководство. Я знаю Теда, он парень с характером.
— Мне говорили, что ты сам немножко коммунист, Билл, — заметил Фриско; мысль эта явно забавляла его.
— Немножко коммунист? — усмехнулся Билл. — Да я давным-давно коммунист, и самый настоящий, — ты как считаешь, бабушка?
— Ох, Билл… — голос Салли звучал взволнованно и нежно. — Как бы я хотела, чтобы Том не втягивал тебя во все эти комитеты и прочие свои дела.
Билл рассмеялся.
— Том ни во что меня не втягивает, бабушка. У меня достаточно здравого смысла, чтобы самому во всем разобраться.
— Правильно, сынок, — сказал Динни. — Всегда разбирайся во всем сам. Вот я, к примеру, старый участник рабочего движения, но многие из нас, стариков, стали тяжеловаты на подъем, да и смекалки иной раз не хватает. А движение рабочего класса должно расти и развиваться. И вы, молодежь, обязаны позаботиться об атом. Здесь, на приисках, можно по пальцам пересчитать таких, как Том и ты, которым по плечу эта задача — разъяснять людям, что за цели ставят перед собой коммунисты.
— Все только об этом и говорят, одни — за, другие — против; но таких, которые против — больше, — сказал Сэм Маллет, тщательно взвешивая каждое слово. — Глаза на это закрывать не приходится.
— Сейчас нельзя правильно судить о том, что происходит в мире, не принимая в расчет нас, коммунистов. — Билл с вызовом посмотрел на него. — В золотопромышленности, возможно, не так уж много коммунистов, но и здесь люди начинают понимать, что мы боремся за лучшую долю для всех.
— И вы считаете, что ваше так называемое обобществление собственности явится панацеей от всех зол, так, что ли, молодой человек? — спросил Фриско, любивший поиронизировать. — И этим собираетесь положить конец эксплуатации, нищете, войнам?
— Вы почти угадали, — усмехнулся Билл.
— Я не одобряю социализма, — авторитетно заявил Тэсси.
— Он противен человеческой природе, — провозгласил Тупая Кирка таким тоном, словно этим все сказано.
— Все вы просто закоснели, покрылись плесенью, — с жаром сказал Билл. — Возможно, в свое время вы кое-что и сделали в борьбе за демократические права. Но что вы делаете сейчас? Многие из вас предпочитают почивать на лаврах, либо превратились в отъявленных реакционеров. А ведь никогда еще люди с головой, способные сплотиться и противостоять угрожающей нам опасности, не были так нужны, как сейчас.
— Я понимаю, к чему ты клонишь, — поспешил к нему на помощь Динни, — Даже если кое-кто из нас и смотрит на вещи не совсем так, как вы с Томом, то сейчас, после того, что произошло в Италии и Германии, каждый должен приложить все силы, чтобы фашизм не поднял голову и в Австралии.
— Совершенно верно, — решительно подтвердил молодой Гауг. — Фашизм громит профсоюзы и лишает рабочих их законных прав. Взгляните на Испанию! Фашисты не допустили, чтобы законно избранное правительство управляло страной в интересах народа, — они предпочли ввергнуть страну в пучину гражданской войны.
— Старики еще покажут себя. Билли, — как всегда рассудительно и не торопясь проговорил Сэм Маллет. — Скажи только, что нам делать?
— Вот приходите завтра вечером на митинг, который созывает Лига борьбы за мир и демократию, — улыбаясь, сказал Билл. — Там узнаете. Ну, мне пора: хочу заглянуть к О'Брайену и проводить Дафну домой.
Он вскочил и быстрым шагом направился к калитке, бросив на ходу общее: «До скорой встречи, друзья!». Сидевшие на веранде услышали его посвистывание, когда он проезжал мимо на велосипеде, — все тот же веселый простенький мотив, который он насвистывал, еще когда был мальчишкой.
Динни, Сэм Маллет, Тэсси и Тупая Кирка не замедлили отпустить ему вслед несколько шуточек и острот. Им было немного обидно и неловко выслушивать его упреки, к тому же сделанные с такой запальчивостью, но вместе с тем был понятен его юношеский пыл и задор. Еще добрый час беседовали они, стремясь успокоить растревоженную совесть, вспоминали события и случаи, подтверждавшие, как рьяно боролись они в молодости за право на разработку россыпей, с каким жаром отстаивали свои профсоюзы и требовали избрания в парламент рабочих представителей.
Только Салли была огорчена поведением Билла. Она считала, что он слишком самоуверенно и заносчиво держался со старшими.
— Это мы-то закоснели, мы покрылись плесенью? — проворчала она, обращаясь к Мари. — Интересно, что бы сказал Билл, если бы ему пришлось вынести такую борьбу, какая выпала в свое время на нашу долю? Что ж тут удивительного, если кое-кому из нас и хочется теперь посидеть спокойно и ни во что не вмешиваться?
— Но мы не можем себе этого позволить, chèrie,[1] — решительно заявила Мари; она сидела, сложив на коленях белые, изуродованные артритом, не сгибающиеся в суставах руки. — Во всяком случае, сейчас, когда фашизм причинил столько страданий народу в других странах, просто нельзя оставаться безучастной.
— Нас это не может коснуться. — Самая мысль о такой возможности приводила Салли в негодование.
— Фашисты непременно начнут войну, чтобы добиться своего, — мягко настаивала Мари.
— Нет, нет! — простонала Салли. — Вторая война за нашу короткую жизнь! Да это немыслимо, Марк. Неужели миру снова придется пройти через весь этот ужас и горе?
Мари выглядела такой худенькой и хрупкой в своем черном платье; она разволновалась и с трудом могла говорить.
— Да, снова и снова, — выкрикнула она, — если мы… если люди на всей земле не объединятся и не организуются, чтобы положить конец войне. Но если мы закоснеем и обрастем плесенью, если мы не научимся думать и понимать, что происходит вокруг, если мы так и будем сидеть сложа руки, — мы ничего другого не дождемся.
В тот вечер, когда в боулдерской ратуше должен был состояться митинг, на дворе стояла ненастная, дождливая погода. В семействе Тома Гауга только что отпили чай. Том сидел на кухне в кресле у огня, а Билл, расположившись тут же за столом, наспех просматривал свои записи для предстоящего выступления.
Напевая что-то вполголоса, в кухню впорхнула Дафна: ей нужно было выгладить платье, которое она собиралась надеть вечером на танцы. Бросив одеяло для глаженья на край стола, она включила электрический утюг.
— Прости, пожалуйста, Билл, — весело бросила Дафна, — я сейчас!
И снова запела:
Я в грезах витаю,
Блаженства ищу…
— Пора бы и пробудиться от грез, а, Дафна? — Лукавая усмешка пробежала по губам Билла.
