Она понимала, что он думает над тем, что заставило Кальва так поспешно уехать, и считает его отъезд причиной ее отчаяния. И она посмотрела на него сквозь слезы.
Вид у него был выжидающий. И она знала, что если она расскажет ему о том, что произошло, он потребует изгнать Одина.
И тут она вдруг поняла, что не хочет и не может говорить с ним об этом; она не решится потерять Эльвира, когда он, наконец, вернулся к ней.
— Да, — сказала она, вытирая слезы, — Кальв поспешил уехать.
При этом она почувствовала страх перед муками ада; ей показалось, что она видит священника Освальда на хорах, как это было во время освящения церкви; он стоял с закрытыми глазами, говоря о страшных муках ада, ожидающих грешников.
Никогда раньше у нее не было такого страха перед преисподней. У нее был страх перед очистительным огнем, но мысль о том, что ее ожидает вечное проклятие, никогда не приходила ей в голову. Если она и грешила раньше, то делала это необдуманно, всегда чувствуя, что, стоит ей набраться мужества, чтобы рассказать обо всем священнику, как Бог смилостивится над ней.
Теперь же она чувствовала, что сам дьявол поднимает в ней бунт против Бога. Бог отнял у нее Эльвира, оставил ее одну, словно потерпевший крушение корабль в штормящем море. И теперь, когда Эльвир вернулся, он требует, чтобы она прогнала его. Но она не желает этого, даже если в облике Эльвира ей является сам дьявол!
Энунд молча смотрел на нее; она не знала, что на лице ее написаны все ее чувства, пока он не сказал:
— Что-то мучает тебя. Расскажи мне все от начала и до конца.
— Нет, — ответила она, вставая.
Энунд тоже встал, и они вместе вышли из церкви. И когда они прощались, чтобы отправиться каждый в свою сторону, на переносице у священника обозначилась глубокая складка.
В последующие дни священник Энунд чаще обычного захаживал в Эгга. Но Сигрид всячески избегала его, к тому же она перестала ежедневно посещать церковь.
Священник заметил отсутствующее выражение ее лица, словно она ходила во сне. И если он неожиданно разговаривал с ней, она сначала смотрела на него невидящим взглядом, а потом, словно проснувшись, отвечала.
На четвертый день он застал ее одну. Она сидела в старом зале перед ткацким станком, с полузакрытыми глазами, не замечая его; выражение ее лица и движения рук наводили на мысль о том, что она беседует с кем-то.
Энунд не на шутку испугался: она могла разговаривать с троллем. И он схватил висящий на стене меч.
— Вот имя Иисуса! — воскликнул он и занес над нею меч. Она вскочила с криком:
— Дьявол бы побрал тебя, Энунд!
Не отдавая себе отчета в своих действия, он бросился к ней и дал ей пощечину. А потом стоял и переводил взгляд с ее покрасневшей щеки на свою руку.
— Твоими устами говорит тролль, — сказал он.
Некоторое время она сидела, как парализованная, тяжело дыша. И когда она, наконец, заговорила, она смотрела мимо него, и в голосе ее звучала угроза:
— Оставь меня в покое! Ты думаешь, я не замечаю, как ты преследуешь меня?
Немного помолчав, она повернулась к нему и непристойно захохотала.
— Люди могут подумать, что у тебя на уме вовсе не богоугодные намерения!
Священник ничего не ответил. Шагнув в сторону, он поднял лежащий на полу меч, а потом долго стоял и осматривал его, после чего, не увидев никаких повреждений, снова повесил меч на стену.
— Я давно уже говорил тебе, что не оставлю тебя в покое, — сказал он, — и, если я не ошибаюсь, сказал это здесь, в этом зале. И я сказал тогда, что сделаю это ради Эльвира. Перед смертью он обратил свои последние слова ко мне, передавая тебя и детей в руки Господа. И я чувствую перед ним ответственность за всех вас.
— Эльвир… — сказала Сигрид и принялась хохотать. Энунд уставился на нее.
— Похоже, в тебя вселился дьявол, — сказал он.
Кто-то вошел в зал, и оба они повернулись к двери. Это была Рагнхильд. Она спросила у Сигрид, что подать к вечеру, брагу или самое лучшее пиво по случаю дня святой Марты.
Сигрид выдавила из себя улыбку.
— Несколько дней назад был день святой Магдалены, — сказала она. — Не слишком ли часты эти праздники? Это священник Йон сообщает тебе обо всех этих днях святых?
Рагнхильд кивнула и с разочарованным видом вышла из зала.
— Не думаю, что тебе станет хуже оттого, что ты расскажешь мне, что случилось, — сказал Энунд после ее ухода. При этом он не спускал глаз с Сигрид.
— Мне нечего рассказывать тебе, — сухо ответила Сигрид. — Я не сделала ничего плохого.
— Когда кто-то отворачивается от Бога, он гибнет, даже если он и не совершал других плохих поступков.
Сигрид молчала.
— Ты плохо вела себя, Сигрид, — сказал он, серьезно глядя на нее.
— Можно ли хорошо вести себя, когда вы, священники, пугаете бедных людей своими криками о преисподней? — спросила она.
— Преисподняя и Божий суд — дело серьезное, — ответил он. — Но если нас привязывает к Богу только страх перед вечными муками, тогда наше христианство мало что стоит.
Ведь для истинного христианина наивысшее счастье в жизни — следовать воле Бога, даже если это ведет к его муками и смерти. И он с радостью принимает страдания ради своей веры.
Иногда я думаю, что для святого даже адские муки могут быть радостью, если он знает, что такова воля Бога. Для того же, кто ненавидит Бога, адом покажется вечное пребывание на небе.
Чем ближе мы к Богу, тем больше мы подчиняем свою волю Его воле, тем в большей степени мы обретаем обещанный Им мир, который невозможно обрести в мирской жизни и который не может поколебать никакая боль и никакое несчастье.
Сигрид сидела молча.
Она вспомнила ночь после смерти короля Олава; в тот раз, год назад, она поняла, что очистительный огонь не был страшен для Эльвира, потому что он сам жаждал покаяния и очищения. И она поняла, что имеет в виду Энунд.
Но бунт в ней был далеко еще не закончен.
Почему Божий мир был единственным возможным миром? Оглядываясь назад, она приходила к мысли, что в душе ее было куда больше мира, когда она не была еще христианкой.
Но тут она вспомнила пугавшие ее в детстве образы богов и задрожала.
Тем не менее, у нее был мир, который никто не мог отрицать: мир в любви к Эльвиру.
Этот мир был живым и теплым, словно земля; этот мир рождался снова и снова в токе ее крови, в безысходной тоске, затаенной радости, являющейся самой сердцевиной жизни. И этот мир не становился менее ценным оттого, что он был кратковременным, но в нем, как в созревшем осенью плоде, заключался зародыш новой весны, новой тоски.
И это священник Энунд хотел отнять у нее во имя Господа; теперь она поняла это. Он хотел оторвать ее от земли, от любви Герд к Фрейру.
И что же он хотел дать ей взамен?
То, что он называл Божьим миром. Но этот мир казался ей столь же мертвым и холодным, как замерзшее море, и столь же одиноким.
Она бросила на него взгляд. Вряд ли стоило объяснять ему это; все равно он бы этого не понял. Ведь он сам повернулся спиной к земной любви и земному теплу ради служения Господу. И в этом не было необходимости, ведь бывали и женатые священники.
— Почему ты не женишься, Энунд? — вдруг спросила она.
Он порывисто вздохнул, но взял себя в руки.
— Думаю, что так я буду лучше служить своей пастве, — ответил он.
— Священник из Мэрина женат. Ты полагаешь, что он служит своей пастве хуже, чем ты?
— Нет такого закона, который требовал бы от священника безбрачия, — задумчиво произнес Энунд. — Каждый сам решает за себя.
— И у тебя никогда не было желания жениться? — не могла не спросить Сигрид.
— Это никого не касается, кроме меня, — нехотя произнес он. Было ясно, что разговор ему неприятен, и он избегал ее взгляда.
И Сигрид внезапно почувствовала, что победила. Наконец-то она прижала священника к стенке! Теперь она отплатит ему за то, что столько раз стояла перед ним на коленях, униженная и запуганная его упреками! Плотское желание, высокомерно сказал он, когда она призналась ему в том, что было между ней и Сигватом…
И в голосе ее звучало торжество, когда она произнесла:
— Ты никогда не поддавался плотским желаниям, Энунд?
Он невольно взмахнул руками, словно обороняясь от чего-то. Но голос его был спокоен, когда он сказал:
— Если мужчине нужно было бы становиться святым для того, чтобы стать священником, церкви бы давно уже опустели. Мы, священники, можем лишь стремиться, как и все остальные, выполнять Божьи заповеди. И если мы не в состоянии это сделать, для нас также существует исповедь, покаяние и Божье прощение.
Сигрид пристально посмотрела на него.
— А ты исповедовался? — спросила она. Подумав, она решила, что так и бывает: священник Йон рассказывал, что даже Папа Римский исповедуется. Но священник Энунд казался ей выше всякого греха, он казался ей таким же холодным и далеким, как снежная вершина.
И, увидев его таким по-человечески ранимым, она вдруг почувствовала в себе горячую струю Божественной любви. Вся тоска, устремившаяся в ней к земле, вдруг обратилась к небу, в предчувствии того, что мир, о котором он говорил, был не таким уж пустым и холодным. Она поняла, что и он познал жар любви; и, отвернувшись от него добровольно, он видел перед собой нечто более ценное.
