Девочка вскочила и радостно бросилась отцу на шею.
— Батюшка! государь! светик мой! — обнимала она его, лаская руками шелковистую бороду родителя.
— Здравствуй, здравствуй, птичечка моя, ясные глазыньки! — любовно целовал и гладил он девочку. — Здравствуй и ты, мамушка.
— Сам здравствуй, светик наш, царь-осударь, на многие лета! — кланялась мамушка.
— Что это вы тут смешное читаете? — спросил Алексей Михайлович. — Не сказку ли какую?
— Нет, батюшка, не сказку, — отвечала царевна, и опять ее голосок зазвенел смехом, точно серебряный колокольчик. — Вот эта книга — она называется «Книга глаголемая Лусидариус или златый бисер»[11], Тут обо всем писано — и о звездах, и о земле, и о зело дивных людях в земле индейской. Вот послушай.
И девочка нагнулась над раскрытою книгой, писанною полууставом.
— Слушай, — читала она, — «тамо есть люди, именуемые силокпеси (циклопесы — циклопы), имеют только по единой ноге и рыщут борзее птицына летания, а егда сядет или ляжет, тою ногою от зноя и от дождя закрывается». Как же это, батюшка, об одной ноге? — удивленно посмотрела она на отца.
— А так, дитятко, чудеса Господни неисповедимы, — отвечал царь серьезно.
Девочка как бы смутилась немножко, но снова нагнулась над книгой и что-то искала в ней.
— А вот, смотри, — сказала она торопливо, — слушай: «тамо же есть люди безглавнии, им же есть очи на плечах, и вместо уст и носах имеют на персех по две дыры». Как же это, батюшка? Разве без головы можно жить? — спросила она.
— Не знаю, милая, но у Бога все возможно, — задумчиво говорил Алексей Михайлович. — А где ты взяла эту книгу? — спросил он.
— Мне мама дала ее почитать, а маме ее подарил протопоп Аввакум.
— Аввакум, — повторил про себя Алексей Михайлович.
Он опять задумался, опять что-то укором подкатилось к его сердцу. «Может быть, за правду и этот страдает, — думалось ему, — но где правда, где истина… Истина! Иисус же ответа не даде! Боже великий!»
При имени Аввакума он вспомнил, что этот мученик религиозного фанатизма, по его же повелению, прикован на цепь в одной из келий монастыря Николы на Угрешу. А кто прав? он ли, Аввакум, Никон ли? двуперстное или троеперстное сложение? Где же истина?
«Иисус же ответа не даде», — ныло у него на сердце.
Видя грустную задумчивость царя, юная царевна стала робко ласкаться к нему, и ему представилась другая такая же сцена: юный Воин ласкается к своему отцу; а теперь этот отец осиротел, и осиротил его он.
Желая отогнать мрачные мысли, Алексей Михайлович машинально берет подаренную Аввакумом книгу и читает вслух:
— А — вон оно что! о нашей Ефропе тут пишется — вишь ты! — Ефропой ее именует: — «Вторая часть сего мира зовется Ефропа, еже простреся по горам, тамо язык германский, Готфы, тамо же величайшая река Дунай»…
— Вишь ты! — перебил он сам себя. — Дунай, а мою Волгу-ту и забыли? А, може, мы не в Ефропе живем? Посмотрим, что дальше будет (читает): «а от моря язык благоизбранный и людие храбри словенстии, яже суть Русь»!..
— Вишь ты! — улыбнулся он. — Не забыли и нас — спасибо! Ну, ин дале: «таможе бриляне» — это еще что за бриляне? Не вем… «чехи, ляхи, поляки, воринганы (варяги, надо бы думать), фрязи, микияне (таких не знаю), дауцы, керенгвяне (и таких не слыхал), Фрисляндия, и инные многие земли. На другой половине тоя же Ефропы земли Остерляндия, Сунгория, Бесемия, галове, греки, та страна даже до моря».
Книга так заинтересовала Алексея Михайловича, что он присел к столу, а юная царевна взмостилась к нему на колени и обвила рукою его шею.
— Ах, ты, девка! тяжелая какая стала! — ласково трепал он волосы у девочки. — И не диво — тринадцатый годок уж пошел[12].
— Нет, батюшка-царь, четырнадцатый! — поправила она отца.
— Ой ли? Ну, совсем невеста — пора замуж.
— Я замуж не хочу!
— Ну, захочешь… Сиди смирно! Посмотрим, что там дале книга пишет.
Он нагнулся и стал читать: «И земля Дамасия, в ней же есть источник дивный, иже от него зажигаются свещи»… Дивны дела твои, Господи! — перебил он себя. — «Тамо и великая гора Олимпус, ее же высота превыше облак, от той же горы начинается земля Италия, тамо украина имянуемая Рим»… Точно — Рим, где папеж живет… «И Галлия, Британия, тамо Венеция, юже созда царь Ипутус, оттоле вышла река Рын[13], и течет по французской земле; подле той реки прилежат мнози велицыи украины — Кастилия, Колония (Каталония!), Местиния, Страстборх, Стерн, потом начнется Испания, к ней прилежат широкия страны, Картеза град и иные многие. Сие испанское государство лежит все подле моря. К тому государству близ страны, иже есть Британия и Англия, губерния Канатос; из сих стран вывозят злато. Тамо же на запод край моря страна, нарицаемая Схоттия: там пришед солнце от восток скрывается; то есть место, глаголемое запод; тамо же в море близ остров, на нем же древеса, которые ростут, отнюдь не повалятся; тамо же есть Мерзлое море; в том месте толика студеность, еже тамо невозможно человеку быти».
— Вот, батюшка, — перебила его Софья, — ты все воюешь с поляками — на что они тебе? А ты б завоевал нам рай.
— Какой рай, птичка? — удивился Алексей Михайлович.
— А где великая река Ганг.
И царевна стала перелистывать книгу.
— Ах, все твоя борода мешает, — отвела она рукой пушистую бороду отца. — Вот! «Там же есть люди в велицей реце Ганги (начала она читать), яже из рая течет» — видишь? из рая… «Те люди имеют овощие, иже из рая пловут, и от тех овощев питаются живыми ядрами, а иные пищи не требуют, и те овощи осторожно вельми у себя блюдут того ради, понеже они зело боятся злосмрадного всякого обоняния, и теми овощами защищают живот свой; аще, если которой из них обоняет какую злосмрадную воню, а тех вышеупомянутых овощев при себе иметь не будет, то вскоре умирает и жив быти не может, яко рыба на суше». Вот, видишь, где рай?
— Вижу токмо, дитятко мое, что дивны творения рук божиих, — задумчиво проговорил государь, — а где уж нам, грешным, рая достигнуть в сей жизни! Хоть бы после смерти Господь сподобил нас рая пресветлого своего.
Он замолчал. Слышны были только благочестивые вздохи мамушки.
— Что, мамка, вздыхаешь? — спросил ее государь.
— О грехах, батюшка-царь, — отвечала старушка.
Послышался шорох атласного платья, и в дверях светлицы показалась царица Марья Ильишна, как ее тогда называли, а не Ильинишна.
Софья соскочила с колен отца и бросилась к матери.
— Ах, мама! что мы тут с батюшкой читали! И об рае, и об Европе, и об людях без голов! — торопилась, почти захлебываясь, будущая правительница русской земли.
— Где ж это вы таки чудеса вычитали? — улыбалась Марья Ильишна.
— А в той книге, что ты мне дала — «Книга глаголемая Лусидарус».
— Так и есть таки люди, что без голов? — недоверчиво спросила царица.
— Есть, мама; только у них очи на плечах, а вместо уст и носа — на персях по две дыры.
— А чем же они ядят?
— Должно быть, мама, этими дырами.
— А где они живут?
— В Индейской земле, мама. И есть там люди об одной ноге.
Алексей Михайлович тоже подошел к царице.
— Что, Маша, слышно о протопопе Аввакуме? — как-то робко спросил он, не смея взглянуть ей в глаза.
— Во узах сидит мученик-святитель — на чепи у Николы на Угрешу! — как бы нехотя, но с нервной дрожью в голосе отвечала царица.
— Ты спосылала к нему?
— Спосылала не раз.
— От меня?
— От тебя и от себя: твоим царевым словом умоляла.
— И что ж он?
— Стоит так, чепью окован, руки горе. «Не соединюсь, — говорит, — со отступниками: он, — говорит, — мой царь, мой! Я, — говорит, — не сведу с высоты небесныя рук, дондеже Бог его отдаст мне!»[14] И ручки так к небу простирает. «Не сведу, — говорит, — рук с высоты! не сведу!»[15] Это он к тому, что будто тебя у него отступники отняли.
— Ох, Маша, тяжел мой крест — крест царев! — горько покачал головой Алексей Михайлович. — Тяжела шапка Мономаха! Кто прав? где истина? повторяю я с Пилатом: «что есть истина? Иисус же ответа не даде». Помнишь это, Маша?
И царь, задумавшись, повернулся и направился к себе.
— А что молодой Ордин-Нащокин? так и не сыскали? — кликнула ему вслед царица.
Но Алексей Михайлович ничего не ответил.
VI. Стенька Разин в гостях у Аввакума
Что же в самом деле было с Аввакумом, которого участь так горячо принималась к сердцу всею царскою семьей и из-за которого у царя с царицей были иногда очень горькие препирательства?
Он, действительно, сидел на цепи у Николы на Угреше. Ему, впрочем, не привыкать было к этим цепям, к битью плетьми, палками, к тасканью за волосы, за бороду.
А теперь и таскать было не за что. У него отрезали его святительскую бороду, остригли его иерейское украшение — волосы.
