Мельцер поступил правильно, переодев красивую девушку в мужской костюм, потому что, даже несмотря на весь этот маскарад, к Эдите неоднократно приставали мужчины. Настойчивее всех был толстый медик по имени Крестьен Мейтенс, постоянно одетый в черное. Обычно женщинам запрещалось носить мужскую одежду, но на море свои законы.
— Настало время тебе снова превратиться в женщину, — заметил Мельцер, когда на горизонте уже показались очертания города. Эдита высвободилась из его объятий, кивнула, одернула свой грубый кожаный камзол и исчезла на нижней палубе.
Мейтенс был поблизости и наблюдал за этой сценой. Когда девушка ушла, он подошел к Мельцеру и спросил:
— Почему ваша дочь плачет? Грустно видеть слезы на лице такой прелестной девушки.
Зеркальщик промолчал, продолжая глядеть на север, туда, где из воды поднимался город, подобный гордому кораблю. До сих пор Мельцер не рассказывал о цели своего путешествия никому из своих попутчиков, но теперь, когда путешествие приближалось к концу, причин молчать больше не было.
— Знаете, — начал Мельцер, и толстенький медик приставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать, — я везу свою дочь к ее будущему супругу.
— Так я и думал! — воскликнул Мейтенс, всплеснув руками.
— Как это понимать?
— Видите ли, было бы чудом, если бы такая прекрасная девушка не была уже обещана кому-то в жены. Дайте угадаю: он стар, богат и уродлив и ваша дочь его не любит!
— Ни в коем случае! — возмутился Мельцер. — Будущий супруг Эдиты хотя и богат, но совсем не стар и не уродлив. У него лес волос, словно у фавна, он выше меня на целую голову. Очень статный мужчина.
— Но почему же девочка плачет?
Мельцер не спешил с ответом. Казалось даже, что он вовсе не хочет отвечать на этот вопрос. Но когда медик пристально посмотрел на него, зеркальщик произнес:
— Мать Эдиты умерла вскоре после ее рождения, и с тех пор девочка — мое единственное сокровище. Я дал своей дочери воспитание и образование не совсем в духе времени — сейчас девушек охотнее видят в стенах монастыря, чем в учебном заведении. И я поклялся отдать Эдиту замуж за человека, который сможет обеспечить ей хорошую жизнь. Кажется, небеса услышали мою клятву, и однажды в Майнц приехал Геро Мориенус, молодой богатый купец из Константинополя. Он торговал дорогими тканями и китайским шелком. Когда Геро Мориенус узнал, что мои зеркала лучше и прочнее, чем венецианские, он разыскал меня и мы заключили сделку. При этом он увидел Эдиту и был очарован ее красотой. Без лишних слов купец вынул кошелек и положил его передо мной на стол. Когда я спросил его, что это значит, он сказал, что хочет взять эту девушку в жены, отказывается от приданого и дает мне выкуп — сотню гульденов!
— Большие деньги! — заметил толстяк-медик. — И что же вы сделали?
— Сначала я сказал «нет» и поведал чужеземцу, что Эдита нема.
— Нет? Да вы с ума сошли, Мельцер!
— Но она тогда была совсем ребенком, понимаете, и она действительно немая! Наконец мы пришли к соглашению: как только Эдита достигнет пятнадцатилетнего возраста, я привезу ее в Константинополь и она сможет стать его женой. Мориенус оставил выкуп и еще кругленькую сумму на дорогу.
— а что ваша дочь?
— Как я уже говорил, тогда она была еще слишком юна и ничего не поняла. Когда позже я все ей объяснил, она просто не могла вспомнить этого чужеземца. Теперь она боится, что помолвлена с горбатым стариком или седым уродом.
— Или с жирным медиком! — засмеялся Мейтенс.
— Или так, — усмехнулся Мельцер.
Радость пассажиров, которые при виде цели путешествия зашумели и пустились в пляс, небрежность команды — все это послужило причиной того, что никто не увидел три быстрых парусника, приближавшихся с востока. И только когда над морем прозвучал залп, а за ним второй, пассажиры закричали от испуга. Впередсмотрящий, который тем временем успел покинуть свой пост, вскочил на один из бочонков, стоявших на палубе, приставил ладони ко рту и закричал:
— Все на нижнюю палубу!
— Чертовы турки! — прошипел Мейтенс, который не впервые пересекал это море. Он подтолкнул Мельцера к люку, который вел на нижнюю палубу. Но еще прежде, чем они оказались в безопасности, корабль содрогнулся от жуткого удара. Выстрел разорвал фок-мачту, и через секунду то, что осталось от нее, загорелось. Впередсмотрящий в отчаянии пытался развязать канат, чтобы добраться до горящей фок-мачты: в любой момент она могла поджечь грот-мачту. Но прежде чем впередсмотрящий добрался до своей цели, рея переломилась на две части и горящие обрывки фок-мачты погребли его под собой.
Старая сводня, за все время путешествия не сказавшая и двух слов и занимавшаяся своим ремеслом исключительно при помощи многообещающих жестов и двусмысленных ухмылок, при виде всего происходящего открыла рот и заверещала:
— Иисус, Мария и Иосиф, Уриель и Саваоф, Люцифер и Вельзевул, помогите мне! — Но это странное воззвание утонуло во всеобщем гуле.
— Все мужчины образуют на корме цепочку! — раздался откуда-то голос капитана.
С кормовой палубы матросы подавали ведра с водой, а пассажиры передавали их по цепочке. Пожар удалось потушить прежде, чем успел загореться весь корабль, и впередсмотрящий оказался единственной жертвой. Его останки обуглились до неузнаваемости.
Тем временем турецкие клиперы подходили все ближе и ближе, но казалось, капитана не очень волнует происходящее. Уперев руки в бока, он возвышался на кормовой палубе и командовал:
— Грот прямо по ветру, убрать бизань-мачту! Прямо по ветру!
Не успели матросы выполнить его распоряжения, как «Утрехт» накренился на бок, застонав, словно раненый зверь, и понесся с такой скоростью, какую сложно было ожидать при столь слабом ветре.
— Прямо по ветру! — снова прозвучал хриплый голос капитана.
Скорее всего, преследователи не ожидали подобного маневра. Они дали еще один залп, а затем заметно отстали и наконец скрылись в том же направлении, откуда появились.
— Эти сукины дети каждый раз пытаются это сделать! — зарычал капитан с кормовой палубы. Пассажиры зааплодировали, приветствуя его. — Это самые опасные воды во всем Средиземноморье. Со всех сторон Константинополь окружен турецкими захватчиками, у них в руках даже Мраморное море. Они требуют половину загрузки каждого судна. Проклятые сволочи!
Испуганная Эдита вернулась на палубу. Теперь ее трудно было узнать в сверкающем зеленом дорожном костюме, в длинной юбке до пят. Высокий белый кружевной воротник доставал до самого подбородка, в широких, присобранных у плеч рукавах красовались длинные шлицы, из которых выглядывала желтоватая подкладка. Волосы Эдита спрятала под мешковатым, спадающим назад чепцом.
Девушка дрожала всем телом.
— Не бойся, — пытался успокоить дочь Мельцер. — Все кончилось хорошо.
И, повторяя за Мейтенсом, добавил:
— Чертовы турки!
На палубе пассажиры удивленно наблюдали за тем, как двое матросов завернули обуглившееся тело впередсмотрящего в грубую мешковину, крепко завязали и, после того как капитан произнес что-то вроде короткой молитвы, из которой пассажиры не поняли ни слова, бросили в воду с правого борта. Это произошло очень быстро и без лишнего пафоса, так что никто не почувствовал ни малейшей грусти.
Сначала мешок вздулся, словно шея жабы, но уже через несколько мгновений ушел под воду прямо там, где оставался след от судна. А капитан, наблюдавший за происходящим со своего мостика, в заключение проворчал:
— Никаких трупов на борту! Стражники Константинопольской гавани отсылают обратно каждый корабль, на борту которого найдут труп — боятся эпидемии.
— Как жаль, — сказал толстенький медик, обращаясь к Эдите, словно и не было никаких драматических событий, — что вы, прекрасная госпожа, уже обещаны, а то я бросил бы свое сердце к вашим ногам.
И с этими словами он положил руку на свой внушительный живот и поклонился, словно желая показаться хорошо воспитанным.
Мельцеру эта сцена была очень неприятна, поэтому он счел нужным вмешаться:
— Вместо того чтобы делать непристойные предложения скромной девушке, вам, благородный господин, стоило бы вспомнить о том, что дома вас ждет благоверная супруга.
Мейтенс мгновение молчал, а потом раздраженно промолвил:
— Если бы все было так, как вы говорите, я знал бы свое место. Но я страдаю не меньше вашего, поскольку, как и вы, потерял свою супругу еще в молодом возрасте.
И печально добавил:
— И с ней ребенка.
— Простите, я не мог этого знать, — произнес Мельцер. И, взяв Эдиту под руку, с улыбкой заметил:
— Но в таком случае вы поймете, как я беспокоюсь о своем ребенке. Я и думать не могу о том, чтобы передать кому-либо заботу о ней.
