— Я пришла поговорить с тобой о моем сыне Клеомеде, — сказала Олимпия.
— О сыне?
— Да. Ты, конечно, полагал, что я хочу узнать твое мнение о болезни моей дочери. Нет, я хочу посоветоваться с тобой о моем сыне. Я взяла с собой Буто, потому что он хорошо знает Клеомеда, да к тому же он сам пожелал прийти. Ты сможешь расспросить его позже.
Она сделала знак, чтобы Буто ушел, но тот не двинулся с места, не спуская с Гиппократа тусклых глаз. Великан что-то пробурчал, а потом медленно сказал глухим басом:
— Клеомед очень непокладист… Сидит сумрачный, молчит… Это когда он думает о той девушке… Ни на кого не смотрит. — Буто мрачно покачал головой и продолжал: — У Клеомеда дурной нрав… Может даже убить кого-нибудь… Таких мускулов и такой быстроты я еще не видал. Если ты сумеешь вылечить его… чтобы он не терял голову от бешенства… и забыл эту девушку… я сделаю его самым славным кулачным бойцом во всей Элладе.
По лицу Буто медленно расплылась широкая усмешка. Затем с неожиданной стремительностью и легкостью он выскользнул за дверь и пошел по двору, ступая мягко и уверенно, как огромная кошка. Гиппократ некоторое время смотрел ему вслед.
— Это очень интересно, — сказал он и задумчиво перевел взгляд на Олимпию. — Он всегда был таким тугодумом?
Олимпия покраснела и ответила нерешительно:
— Ты… ты говоришь о Буто?
— Конечно, — кивнул Гиппократ. — Видишь ли, с годами кулачные бои как будто всегда притупляют ум. Я не раз наблюдал такую медлительность у старых бойцов. — Он помолчал, размышляя. — Да, пожалуй, дело именно в этом. Ведь мозг помещается в черепе, и ум тупеет оттого, что много лет подряд на голову сыплются удары. — Он рассеянно посмотрел на Олимпию. — Ты не знала его, когда он был в возрасте Клеомеда?
— Что? Нет… конечно, нет. — Но она почему-то покраснела. — Мы пригласили Буто сюда из Спарты, Его там хорошо знают… Один из его учеников победил на Олимпийских играх.
Гиппократ предложил ей сесть, указав на кресло, стоявшее прямо против открытой двери. Беседуя с больными или их родственниками, он всегда старался, чтобы свет падал им на лицо. Почему она вдруг так смутилась? — подумал он.
Олимпия все расправляла и расправляла складки багряного плаща; Гиппократ заметил, что ее ногти выкрашены в такой же цвет, что пальцы ее дрожат. Она подняла на него большие черные глаза, но ничего не сказала. Вот и у Пенелопы такие же глаза, вспомнил он.
— Твоя дочь похожа на свою мать, — сказал он. — Она тоже станет красавицей, и этого уже недолго ждать.
Олимпия слегка наклонила голову.
— Муж рассказал мне о том, что вы решили сегодня утром, и очень старался не обидеть меня. Но он, как и все мужчины, плохой притворщик. — Она засмеялась, словно почувствовав облегчение. — Оказывается, он считает, будто в болезни Пенелопы виновата я, потому что я была с ней сурова, не любила ее, как должна любить настоящая мать. И вот теперь он думает, что я решила повидать тебя, чтобы оправдаться.
Она умолкла, но затем, заметив, что он не собирается отвечать, продолжала:
— Нет, перед тобой я не стану оправдываться, тебе я могу признаться, что у меня бывают внезапные припадки ненависти и любви. Но любовь свою я, пожалуй, всегда приберегала для мужчин. — Ее тонкие пальцы скользнули от груди к бедру, вновь поправляя складки сверкающего плаща. — Тебе, Гиппократ, — бросив на него быстрый взгляд, продолжала она, — я не собираюсь лгать, иначе я не пришла бы сюда. К тому же тебя, наверное, трудно обмануть. — Она усмехнулась. — Но большинство мужчин очень простодушны, и женщинам ничего не стоит держать их в руках, если только они не безумны… Если только они не безумны, — повторила она вполголоса.
Гиппократ ждал, поглаживая короткую черную бороду большим и указательным пальцами. Эту женщину гнетет какая-то мучительная тревога, решил он. И начал возиться с застежкой на плече, чтобы сбросить плащ, — полуденный жар давал себя знать.
Наконец Олимпия снова заговорила:
— Ну так слушай, зачем я пришла к тебе на самом деле. Я знаю, ты умеешь хранить тайны, как и твой отец Гераклид.
Она следила за облачками, которые проплывали по квадрату неба за открытой дверью, а Гиппократ разглядывал крохотные морщинки на гладкой коже ее шеи — морщинки, которые для врача ведут счет прошедших лет. Потом Олимпия посмотрела ему прямо в глаза.
— До замужества я жила не на Косе, а на соседнем островке Астипалее. У меня был двоюродный брат, которого звали Клеомед. Он был на несколько лет старше меня и стал знаменитым кулачным бойцом — все говорили, что свет еще не видывал такого бойца. Он победил на Олимпийских играх — впервые уроженец нашего крохотного островка снискал эту честь. Но победа не принесла ему славы героя, а покрыла его позором — люди утверждали, что он поражен безумием. Победив на Олимпийских играх своего последнего соперника, он убил его, прежде чем кто-нибудь успел вмешаться. — Она нервно перебирала пальцами. — И судьи не дали ему венка. Его объявили преступником и оштрафовали на два таланта. Однако мой дед был самым богатым судовладельцем острова и смог заплатить. Когда Клеомед вернулся домой, он ничего не рассказывал и никуда не ходил. Но он говорил, что, и сидя в своей комнате, слышит, как люди судачат о нем. И вдруг однажды он пошел в школу, где учился еще мальчиком. Учился он плохо. Он сел рядом с учениками, а когда учитель попросил его уйти, вдруг пришел в ярость и сломал столб, поддерживавший кровлю, — так он был силен. Кровля обрушилась, сам он каким-то чудом остался цел, но несколько мальчиков погибли. Он убежал в храм Аполлона, и кто-то видел, что он спрятался в большом ларе под портиком храма. Вооружившись, люди бросились туда, чтобы убить его, но, когда ларь открыли, Клеомеда в нем не оказалось. Через некоторое время начали поговаривать, что его унес какой-то бог. На Астипалее его теперь называют сыном Геракла.
— Да-да, — сказал Гиппократ, — я много раз слышал эту историю. Мне даже говорили, что жители острова собираются поставить над этим ларем алтарь Гераклу.
Олимпия кивнула.
— Но ты не знаешь, — продолжала она, — что он успел убежать оттуда и моя мать укрыла его в нашем доме. Каким он был могучим красавцем! Правда, соображал он довольно медленно, но всегда был очень покладистым и мягким, если только ему ни в чем не перечили. Я его очень жалела. Я не верила, что он поражен безумием. Но теперь я знаю, что и некоторые другие мои родственники сходили с ума. — Она выпрямилась и крепко сжала губы, словно сдерживая слезы. — И вот теперь мне кажется, что я начинаю замечать у моего сына Клеомеда признаки этого безумия. Он все время поступает наперекор мне, а иногда смотрит на меня и что-то бормочет. Я никогда ему ни в чем не отказывала, боясь, что в нем может пробудиться это безумие. Буто просил тебя сейчас вылечить моего сына. Ты можешь это сделать?
— Расскажи мне побольше про Буто, — попросил Гиппократ.
— Ну, Буто — известный учитель кулачных бойцов в Спарте. Мой сын услышал о нем и захотел упражняться с ним. Поэтому архонт его и пригласил. В прошлом году Клеомед увидел в Книде Дафну, дочь Эврифона, а потом еще раз — в этом году. Теперь он думает только о ней. Буто говорит, что, если они поженятся, Клеомед успокоится и скоро выкинет ее из головы. Тогда он сможет стать знаменитым кулачным бойцом.
— А что говорит Клеомед?
— Он ничего не говорит, он не хочет со мной разговаривать. А мне страшно подумать, что он может натворить, если они не поженятся. Я боюсь, что им начинает овладевать безумие. И люди уже поговаривают об этом.
— Кто? — спросил Гиппократ.
— Не знаю. — Ее взгляд стал испуганным и хитрым.
— А когда твой пораженный безумием родственник, этот кулачный боец, прятался в твоем доме? Задолго ли до твоего брака с Тимоном?
— За месяц или два, — прошептала она, опустив глаза. — Я уже была тогда невестой Тимона… Я знаю, о чем ты подумал. Я и хотела, чтобы ты сам об этом догадался… Так мне легче. Да, Клеомед, может быть, сын кулачного бойца, а может быть — архонта. Это известно только богам. — Она пожала плечами и снова посмотрела на квадрат неба за дверью. — Мой сын красив, очень красив. Если бы ты видел его обнаженным! В его возрасте я тоже была красива. — Ее грудной голос вдруг стал звучным. — Люди говорили тогда, что я очень красива. А некоторые говорят, что я красива и сейчас.
Она посмотрела на Гиппократа, но он ничего не ответил, и взгляд его оставался по-прежнему внимательным и спокойным.
— Можешь ли ты вылечить тех, кто сходит с ума, тех, кто сошел с ума… тех, у кого безумие в роду?
— Прежде чем я отвечу, мне надо еще многое узнать, — сказал он, вставая. — Твою тайну я сохраню. Пришли ко мне Клеомеда, я поговорю с ним.
— Нет, — ответила Олимпия, продолжая сидеть. — Он к тебе не придет, если его об этом попросит мать. Мы думали, что он приедет сегодня утром, но он задержался в Триопионе. Буто говорит, что он приедет завтра утром. И завтра тебя пригласят на торжественное составление брачной записи. Приходи, и ты сможешь понаблюдать за ним у нас дома.
