От мыслей о прошлом его отвлек стук в дверь. Ребров открыл, увидел Гаврика.
— Входи.
Гаврик зашел в номер, нервно огляделся.
— Что у тебя с лицом, Гаврюха? — удивился Ребров. — Что-то случилось?
— Кое-что, — хохотнул Гаврик.
Он походил по комнате и вдруг выпалил:
— Я совершил должностное преступление.
— Ты?
— Вот.
Гаврик достал из кармана галифе конверт и протянул Реброву.
— Что это?
— Письмо руководству советской делегации.
— Ну, я в нем не числюсь. Зачем ты принес его мне?
— Хочу, чтобы ты его прочитал. Не бойся, оно уже вскрыто… Да читай же, наконец! — взорвался Гаврик.
— Хорошо, — успокаивающе сказал Ребров. — А ты воды, что ли, пока выпей…
Пока Гарик наливал себе воды, Ребров быстро пробежал глазами послание. «Доводим до сведения командования Советской делегации, что ее сотрудник Д. Ребров вступил в тесные контакты с переводчицей французской делегации… Их отношения таковы, что возможна утечка любой, даже самой важной информации…» Подписи не было.
Ребров сложил бумагу, вложил обратно в конверт.
— Откуда оно у тебя?
— Письмо принес американский курьер вместе с пакетами стенограмм допросов, — объяснил Гаврик. — Швырнул, как обычно, на стол. Расписку не брал. Так как письмо необычное, я вскрыл его как дежурный офицер… Больше его никто не видел! Я сразу после дежурства к тебе.
— Спасибо, Гаврюха, — вздохнул Ребров. — Но ты можешь попасться… Если узнают. А особенно если пронюхает наш друг Косачев.
— Я тебе говорю — никто не видел. Никто о нем ничего не знает. Курьеру, сам понимаешь, это до лампочки… Так что письмо мы можем просто уничтожить. Но!.. Ты же понимаешь, что о ваших отношениях с Куракиной говорят уже все. Счастье, что Косачев еще не знает.
— Знает.
— Знает?.. Тогда странно, что ты еще здесь!
— Просто есть обстоятельства… В общем, Филин сказал ему, что я встречаюсь с Куракиной по служебной надобности.
— И ты думаешь, он поверил?
— Думаю, не до конца. Во всяком случае, я чувствую, что его люди за мной присматривают.
— Еще бы!
— Но дело не во мне. За себя я не боюсь.
— Я понимаю. Если такое письмо поступит во французскую делегацию, бедной княжне не поздоровится.
— Да в том-то и дело, Гаврюха! У меня прикрытие, а у нее ничего!
— Какая же падла это строчит? — выругался от избытка чувств интеллигентный Гаврик. — Знаешь, судя по всему, это писал не наш человек…
— Ну, сия тайна невелика есть, — усмехнулся Ребров. — Действительно, не наш. Но такого я от него не ожидал!
— Ты уверен, что знаешь его?
— На девяносто девять процентов… Но все равно нужно проверить.
— Что делать будешь?
— А у тебя есть совет?
— Ты его все равно не послушаешь, — махнул рукой Гаврик. — Но заткнуть этот фонтан надо. Если нужна моя помощь… По-моему, она очень хороший человек.
— Кто? — рассеянно спросил задумавшийся Ребров.
— Ее светлость княжна Куракина, вот кто!
Ребров удивленно посмотрел на Гаврика.
— Слушай, Гаврюшка, а ты часом не влюбился, а?
Гаврик вдруг залился краской и отчаянно замотал головой.
— Дурак ты, Ребров. И язык у тебя без костей! Мелешь ерунду!
ПостскриптумОперативники ГУКР «Смерш», работавшие в Нюрнберге, обратились в Москву с просьбой о выдаче им заграничных паспортов, так как в связи с большим наплывом иностранцев американцы ужесточили режим пребывания, осуществили ряд полицейских мер. Одновременно они усилили разведывательную и контрразведывательную работу среди советской делегации. Отсутствие загранпаспортов затрудняло передвижение по городу и решение оперативных вопросов.
Из документов ГУКР «Смерш»Глава VI
Речь идет о вашей чести
Барона Розена он дожидался в коридоре, ведущем в отсек французской делегации. Розен шел, опустив голову, словно не видя ничего вокруг. Ребров догнал его и крепко взял за руку. Розен, вздрогнув, обернулся и уставился, ничего не говоря, на Реброва расширившимися безумными зрачками.
— Господин барон, нам надо поговорить, — голосом, не терпящим возражений, сказал Ребров.
— Позвольте! — попытался вырвать руку барон. — Какого черта! Мне не о чем разговаривать с вами, господин чекист! — Это в ваших интересах, господин барон. Иначе…
— Не стоит меня запугивать!
Бешеным усилием Розен, наконец, освободил руку.
— Не трудитесь! Я вас не боюсь. Мы не в подвалах Лубянки, где вам все позволено!
— Я жду вас через четверть часа у фонтана на площади, — спокойно сказал Ребров. — Учтите, речь идет о вашей чести… Ровно через четверть часа.
Нудный дождь то переходил в снег, то вдруг неожиданно прекращался. Ребров стоял у фонтана, засунув руки в карманы, и тяжело смотрел на скульптуру нагой женщины, в виде которой был сделан фонтан. Каким-то чудом она осталась цела, и ее нагота была особо несуразна среди развалин.
Он даже не услышал, как подошел Розен. Барон останавливается в шаге от Реброва и смотрит на него, выставив вперед подбородок. Похоже, он был готов ко всему.
— Зачем вы пошли на эту подлость? — холодно спросил Ребров.
— Во-первых, я не понимаю, о чем вы говорите, — высокомерно сказал барон. Но голос его дрогнул. — Во-вторых, в отношении таких людей, как вы, понятие подлость неуместно и неприменимо.
— Ну да, я же кровавый чекист…
— Вот именно. Это ваши предшественники объявили моих родителей вредными насекомыми, которых можно уничтожать любым способом. Любым. И уничтожили.
— Послушайте, барон, по этому вопросу мы с вами уже объяснялись. Но я готов напомнить вам еще раз, что во время революции мы с вами еще и не родились…
— Это ничего не меняет, — сцепил зубы Розен.
— Хорошо, — кивнул Ребров. — Со мной все понятно. В отношении меня вам дозволено все, любые действия, любые мысли. Но Ирина… Ведь вы же любите ее. И идете на подлость, способную погубить ее…
— Не смейте касаться моих чувств в отношении княжны Куракиной! Слышите — не смейте!
Ребров вдруг почувствовал жалось к Розену. Он действительно любит Ирину, давно и отчаянно, и ничего не может с собой поделать… Но ведь вовсе не Ребров виноват в том, что Ирине нечем ответить на его чувства — просто так сложились жизнь и судьба…
— Я пытаюсь спасти ее, — вдруг сорвался Розен. — Хотя это уже бесполезно. Вы уже погубили ее… Ваше исчезновение — единственное, что может хоть как-то спасти ее. Вот почему мне надо, чтобы вы исчезли. В Сибирь вас отправят или Магадан — мне все равно. У меня нет по отношению к вам ни обязательств, ни жалости. Вы испоганили ее жизнь, и единственное, что мне остается — уничтожить вас. Любой ценой… И я не успокоюсь. Слышите, не успокоюсь!
Ребров смотрел на его исказившееся злобой лицо и думал, что этот человек не оставляет ему выбора. Ему можно посочувствовать, его можно понять, но его надо остановить.
— Успокоитесь, господин барон. Успокоитесь и остановитесь. Перестаньте делать подлости, за которые вам же потом будет стыдно… Иначе я уничтожу вас.
— Как? Пуля в затылок? Петля на шею? Это же ваши методы!
Ребров покачал головой.
— Есть кара и пострашнее для вас господин барон. Вы — дворянин, у вас должны быть понятия о чести. Если вы продолжите писать бредовые доносы, то о вашей подлости станет известно не только здесь, но и в Париже… Вы предстанете перед всеми вашими друзьями и близкими как персонаж, который выдал княжну Куракину советским органам.
Ребров повернулся и, не прощаясь, пошел прочь.
— Ненавижу! — затравленно прошептал, глядя ему вслед, Розен. — Ненавижу!
На глазах его выступили слезы.
Обнаженные, они стояли у окна в комнате княгини Трубецкой, и смотрели на таинственно мерцающие ветви деревьев, закованные после прошедшего вечером ледяного дождя в прозрачный панцирь. Ледяной сад казался чем-то нереальным, то ли выдумкой, то ли фантазией, как и все, что случилось между ними…
Ирина провела легкими пальцами по шраму на его плече.
— Что с тобой сегодня? — обернулся к ней Ребров. — Что с тобой?
— Мне сказали, что у тебя могут быть из-за меня неприятности… Тебя могут отправить в Москву или даже в Сибирь…
— И кто это тебе сказал?
— Неважно.
— Это Розен?
— Какая разница!
— Не обращай внимания — он просто ревнует. Мне даже его жалко…
— Да?
— Представь себе. Кстати, а у тебя? У тебя не может быть неприятностей? Ты хоть представляешь, с кем связалась?
— Не знаю, как-то не думала… Ну, меня могут отправить в Париж… Но это не самое страшное, что может быть в жизни. Подумаешь, потеряю зарплату! Нам, русским княжнам, к бедности не привыкать…
