— Трое наших братьев мертвы, — повторил он уже тише, приближаясь к пленным. — Пусть эта жертва искупит вашу вину, и да не удалитесь вы отныне от Божественного света… Идите. Возвращайтесь к своим семьям.
На некоторое время пленники оцепенели от изумления, потом начали понемногу расходиться — вначале медленно и несмело, еще не веря в неожиданную милость этого напыщенного аббата; затем, видя, что он улыбается, а франкские солдаты не двигаются с места, они со всех ног бросились к своим, встречавшим их плачем или, наоборот, радостными возгласами.
Уаба и Старшая остались позади всех. Ступая по снегу босиком, прижавшиеся друг к другу и обе укрытые лишь одним шерстяным плащом, они были в числе последних. Однако аббат в сопровождении двух стражников преградил им дорогу:
— А вы останьтесь.
* * * * *
К полудню в городке воцарилась тишина. На улицах не было видно ни одной живой души, кроме франкских солдат. Все не покидали домов, даже те, кому было не в чем себя упрекнуть, словно бы новое внезапное вмешательство аббата или командира франков могло в одно мгновение нарушить это хрупкое спокойствие. Да и к тому же была зима — время, когда делать особо нечего. Прясть шерсть, чесать пеньку, задавать корм свиньям, чинить одежду — вот пожалуй и все. В другой день мужчины могли отправиться рыбачить на пруды близ Суассона, в шести лье отсюда, ставить силки или собирать хворост, но только не сегодня. Страх в сердцах местных жителей был все еще силен.
Суд на холме прошел очень быстро — никто не захотел ничего сказать в защиту Уабы и ее подопечной. Обеих приговорили к рабству. Претекстат, освободивший всех остальных, по сути, возложил весь груз вины на двух женщин. Наряду с этим он лишил Жерара возможности получить существенную прибыль в виде части выкупа,[11] но надеялся, что обе рабыни будут для него достаточной наградой.
Уаба и Старшая были обвинены в том, что навели чары на остальных и обманом завлекли их в пещеру сатурналий. По закону салических франков это считалось святотатством и могло быть прощено только за выкуп размером в две с половиной тысячи денье, шестьдесят два с половиной золотых су,[12] — это была огромная сумма, которую несчастные конечно же не могли заплатить. Дело было решено быстро. Чтобы еще усилить наказание, был послан военный отряд сжечь селение Бальма и завалить камнями вход в пещеру.
Спускаясь с холма, аббат чувствовал себя неуютно под взглядами Жерара и его подчиненных. Обе женщины, конечно, могли развлечь сотника, по крайней мере время зимы, но была и еще одна, самая младшая из всех — та, которую Арнульф отвел в комнату аббата по его собственному распоряжению… Претекстат ускорил шаги и, поскользнувшись, едва не упал в жидкую грязь, утратив тем самым некоторую часть своего достоинства, которое так старался поддерживать. До бревенчатого палисада, огораживающего небольшую крепость Жерара, аббат добрался почти бегом Он миновал стражников у ворот, опустив голову, и вошел в крепость, не сбавляя шагу. Лишь оказавшись в спасительном укрытии каменных стен, он остановился, чтобы перевести дыхание, и расстегнул плащ, отяжелевший от мокрого снега Здесь было хоть немного теплее, чем на улице, и от его одежды начал подниматься пар, а на полу образовалась грязноватая лужа Аббата бил озноб, и от холода и усталости он никак не мог собраться с мыслями. Недавний суд можно было, конечно, считать победой, как над языческими верованиями жителей убогой деревушки, так и над мирской властью — что наверняка обрадует епископа Но эта полуголая девчонка у него в комнате. Несомненно, это было ошибкой. Почему он не оставил ее ночевать в караульной, среди стражников? По крайней мере, тогда он мог бы спокойно выспаться в своей кровати и сейчас не чувствовал бы себя таким разбитым.
Он всполошил двух окоченевших женщин, дрожавших под одним тонким плащом на ветру, обдувавшем вершину холма со всех сторон. Они тоже были накрашены, как и девочка, и младшая из двух чем-то походила на нее. Должно быть, его первая интуитивная догадка была верной. Несмотря на свой возраст и кажущуюся невинность, это наверняка была meretrix,[13] шлюха из языческого лупанария,[14] творившая нечестивые обряды. Вот кого они спасли благодаря этому болвану Арнульфу! Battationes, saltationes out coratdas auf cantica diabolica…[15] Он медленно, почти против воли пошел по коридору. Стражник, которому он велел оставаться у дверей своей комнаты, был по-прежнему на посту. Девчонка наверняка еще спала.
— Благодарю, — пробормотал он, обращаясь к франку и пытаясь улыбнуться. — Можешь идти.
Стражник кивнул, пробормотал что-то — аббат даже не пытался разобрать его слов — и медленными шагами удалился в сумрак коридора Претекстат подождал еще немного и вошел в комнату.
Девочка была здесь. Завернувшись в холщовую простыню, с голыми ногами, она сидела перед очагом Увидев его, она вздрогнула.
Заметив ее испуганный взгляд, молодой священник ощутил неловкость, почти досаду. Он снял промокший плащ, сел на деревянный дорожный сундук, в котором хранилось все его имущество, и принялся стаскивать сапоги.
— Как тебя зовут? — спросил он, не поднимая на нее глаз.
— Geneta imi.[16]
Аббат с трудом стянул один сапог, задубевший от холода и сырости, и, облегченно вздохнув, наконец осмелился взглянуть на нее. Длинные черные волосы спадали на плечи, наполовину закрывая скрещенные на груди руки. Кожа у нее была белее снега, а зеленые глаза казались бездонными. Она не нашла, во что одеться, и, вероятно, не осмелилась ни у кого попросить найти ей одежду. Но, по крайней мере, она стерла краску с лица Так она выглядела еще красивее. Под простыней на ней ничего не было.
— Uimpi geneta est,[17] — прошептал он. Мгновение он наблюдал за ее реакцией, потом занялся вторым сапогом. — Видишь, я тоже не забыл старый язык, — заметил он. — А другого имени у тебя нет, Geneta?
Она покачала головой.
— Только у рабов нет имен. Ты родилась в рабстве?
И снова единственным ответом было покачивание головой.
— Зачем ты пошла в ту пещеру вчера вечером?
Девочка опустила голову. Блестящие глаза исчезли под длинными черными прядями. Не меняя позы, она не произносила ни звука, оставалась настолько безучастной, что аббат на мгновение даже испугался, что перед ним одна из деревенских дурочек, которые обычно подбирают колосья в полях после жатвы, — если только не чародейка, не обученная общеупотребительному языку.
— Ты, по крайней мере, понимаешь, что я говорю?
— Да, сеньор, — прошептала она.
Претекстат невольно вздрогнул. Он поднялся и начал стаскивать влажную шерстяную рясу, кожаную котту, которую носил под ней, потом льняную рубашку. Теперь он был в одних штанах, и на обнаженный торс падали отблески факела. Телосложение его было более крепким, чем можно было предположить. К тому же он был моложе, чем казался на первый взгляд, но тонзура, окруженная венчиком коротких волос, его преображала и старила, так же как монашеская ряса.
— Помоги мне обсушиться.
Девочка снова вздрогнула. Аббат встал к ней спиной, повернувшись лицом к очагу. Она поискала глазами полотенце или простыню и, не найдя, приблизилась к нему и принялась осторожно вытирать уголком холстины, в которую была закутана сама Ощутив прикосновение ее руки, Претекстат резко обернулся и схватил ее за запястья.
— Ты хоть понимаешь, что мне достаточно сказать слово, чтобы над тобой тоже состоялся суд?
Их лица были совсем рядом Их тела соприкасались.
— Та женщина, Уаба… ты тоже была с ней. И ты танцевала для них, как и твоя подружка… Ты шлюха, meretrix,доступная всем и каждому! Знаешь, что с ними стало? Теперь они рабыни сотника и будут его ублажать, как он пожелает. И ты тоже можешь разделить их участь — мне достаточно лишь отдать приказ…
Жестом, полным отвращения, он сдернул едва прикрывавшую ее холстину и мгновенно отшатнулся, удивленный еще больше, чем она, своим неожиданным порывом, но прежде всего — представшим ему зрелищем душа этой стоявшей перед ним девочки казалась полностью обнаженной, как и тело. Чувствуя, как колотится сердце, он опустился на корточки, чтобы лучше ее рассмотреть. Из-за своей белоснежной кожи она казалась статуей. Безмятежная красота этой бесстыдной девственницы восхищала его несравнимо больше, чем наружность всех тех женщин, которых он мог бы познать, еще до того как надел рясу… или после. Она не шевелилась, но в сумраке комнаты ее светлый силуэт оживляли мягкие танцующие отблески пламени. Ее талию обвивал черный кожаный поясок с висевшими на нем какими-то амулетами. Варварские суеверия… У тех тоже было что-то в этом роде… На животе виднелась засохшая струйка крови, словно от укола тонким острием. Она спускалась к темному треугольнику между бедер, словно указывая на него всем желающим Geneta закрыла глаза Когда она их открыла, аббат был еще более смущен.
