Что касается Марты, то она вернулась к себе, сопровождаемая отеческими утешениями пастора. Но девушка сейчас не нуждалась в утешениях. Она не боялась Эрнста. Она и сама, без пастора, справилась с ним! Стоит ли ей, дочери храброго солдата, бояться какого-то вздорного мальчишки! «Отец, мама, я буду достойна вас! — шептала она, засыпая. — Никто не сможет испугать меня, даже царь московитов со всем своим войском!» Марта и сама не понимала, почему в эту минуту она подумала о царе московитов… Наверное, он похож на этого библейского Артаксеркса, такой же грозный и страшный! Но на каждого Артаксеркса найдется своя Эсфирь… Не этому ли учит Книга книг?
Глава 2
ПРИШЕЛЕЦ ИЗ ПРОШЛОГО
В ту ночь к пастору Глюку впервые за долгие годы их разлуки в бренном мире пришел Самуил Скавронский, безземельный шляхтич, всю жизнь прослуживший в конных хоругвях литовского князя Сапеги, и, подобно самому Глюку, непримиримый враг шведской короны и друг Ливонии. Когда тяжелый сон наконец овладел пастором, старый товарищ и единомышленник просто вошел и сел у стола — такой, каким Эрнст Глюк успел его запомнить. Даже старые желтые сапоги с вычищенными до блеска истертыми шпорами на нем те же, почему-то подумалось преподобному. Только шпоры теперь не звенели, а на голенищах не было дорожной пыли.
Пастор некогда принял предсмертную просьбу католика Самуила — позаботиться об их детях. Увы, пастор помог только Марте — любимице своего смелого и непокорного судьбе отца. Других маленьких Скавронских разобрали добрые люди. Марта часто спрашивала о своих братиках и сестричках и тосковала по ним. «Он пришел по справедливости упрекнуть меня за детей, мне надо было взять их всех», — подумал Глюк и впервые почувствовал свою вину.
Пастору снилось, что Скавронский сидит за его столом и внимательно листает огромную латышскую Библию.
— Ты простишь меня, мой усопший друг? — первым обратился пастор к пришельцу из мира мертвых. — Я так мало сделал для твоих детишек…
— Оставь, друг, какая может быть обида, — светло и отрешенно ответил Скавронский. — У вас, живых, всегда столько хлопот! Ты сделал, что было в твоих силах.
— Зачем же ты пришел? Неужели просто посмотреть на мой новый завершенный труд — эту Святую Библию на латышском языке?
— Что же, я вижу, что труд славный и достойный, — серьезно ответил призрак. — Признаться, я не был особо набожным, когда еще жил среди вас. В трудную минуту искал помощи Господа, как ищут ее все солдаты, а так — нечасто обращался к Библии. Больше уповал на себя, да на своих друзей, да на верную подругу-саблю. Стеснялся, что ли, отнимать у Всевышнего время, которое он мог бы употребить на помощь кому-нибудь слабому или беззащитному. Молился мало… Только Господь, как видно, судит нас не по усердию, с которым набиваешь мозоли на коленях по костелам и святым местам!
— Так ты в раю, Самойло? — радостно воскликнул пастор. — И жена с тобой? Что я говорю, конечно — да! Помолитесь о моих любимых перед Его престолом! Уповаю, что в свой черед я снова встречусь с вами!
— Не торопись, дружище Эрнст. — Усопший Скавронский усмехнулся в густые усы почти так иронично, как будто был живым. — Ты даже не представляешь, как может быть скучно там, где время стало вечностью! Живи и радуйся, что меряешь свою жизнь на часы, дни и годы. Но послушай! Я здесь, чтобы просить у тебя помощи. Я знаю, ты не откажешь мне, Эрнст, и ты один сможешь помочь!
— Но зачем тебе помощь слабого человека, если там, на небесах, ты можешь заручиться иной поддержкой? — недоверчиво заметил пастор.
— Помощи просят не только у Господа, но и у его служителей, — ответил Скавронский. — Сколько раз ты называл меня за мою католическую веру «язычником», а я потешался над вашим чудаком Лютером, который запустил в угол чернильницей, уверенный, что узрел там черта, вылезшего из мышиной норы! Но это не мешало нам сходиться в главном. Мы мечтали освободить Ливонию от шведов. Помнишь, как ты уповал на помощь Москвы, а я смеялся и говорил тебе: чтобы спастись от грома, не призывают молнию!
— Ты хочешь сказать, что московиты не помогут моей Ливонии?
— Скоро убедишься в этом сам… Они уже накатываются с востока, словно река, прорвавшая плотину, и, знай, рекой прольются в наших краях кровь и слезы. Когда их войска подойдут к Мариенбургу, великое пламя окрасит небо над твоим городом!
Пастор содрогнулся от жутких пророчеств мертвеца.
— Что же заставило тебя прийти в мои сны? Чем я могу помочь тебе, если наш Мариенбург ждет судьба Карфагена и Иерусалима?
— Не мне, — сказал гость из иного мира. — Помоги моей Марте. Ее ждет страшная судьба. Ей суждено стать женой царя московитов Петра, о котором я еще в земной жизни слышал немало страшного, а на небесах, если вам угодно так называть мою нынешнюю юдоль, — и подавно! Этот царь наделен огромной мощью духа и необузданно жесток. Собственной рукой, словно заправский палач, он рубит головы ослушникам своей воли! С ним Марта обретет неслыханную, страшную власть, но душу свою потеряет!
— Я слыхал, что царь Петер сурово карает врагов, но он все же — великий государь и разумный политик, — возразил пастор. — К тому же он давно женат, супруга родила ему сына! Да и разве пара ему, православному монарху, — дочь неимущего шляхтича-католика и воспитанница протестантского священника?! Бедная девушка, которую он ни разу не видел и, наверное, не увидит?!
Хоть эта фантастическая беседа и происходила во сне, но даже на зыбкой грани между бытием и потусторонним миром Эрнст Глюк оставался рассудительным и спокойным и не преминул оспорить невероятные предположения своего покойного друга.
— И не такое случалось на вашем свете, — усмехнулся Скавронский. — Не ты ли недавно читал своим детям и моей дочери про Эсфирь? Кто была в этом мире Эсфирь, но именно ее возжелал этот старый развратник Артаксеркс! Московит тоже большой мастер по части разврата, и к тому же он молод. Впрочем, еще можно спасти Марту от ее страшной доли — если девочка выйдет замуж и уедет куда-нибудь подальше. В Мариенбурге скоро станет жарко, друг Эрнст, ох как жарко! Камни ваших стен разлетятся во все стороны, словно пыль под порывом ветра, а потом посыплются с неба… Поверь — московиты не принесут свободы. Только рабство.
— Я еще могу поверить в то, что русский Петр подобен персидскому Артаксерксу, а Марта похожа на Эсфирь… Хотя едва ли она попадется на глаза самому царю… — преподобный Глюк, забывшись, вступил в диспут с гостем из потустороннего мира. — И к чему ты сказал о рабстве? Ныне мы — рабы шведской короны, но скоро, даст Бог, будем свободными. Россия — страна огромных пространств, ее суверену не хватит сил установить в равной мере жесткую власть и в Москве, и на окраинах. Вспомни, что многие покоренные московитами земли, хотя бы Малороссия, о которой ты знаешь лучше меня, de jure, то есть по закону, связаны с Москвой только союзными договорами или личной унией. По милосердию Божьему и милости великого государя Петра мы сами распорядимся судьбой Ливонии!
— Увы, бедный друг мой, московиту совершенно наплевать на всякие de jure, — горько улыбнулся Скавронский. — Ты служил обреченному делу, преподобный пастор, выбирая меньшего хищника между львом и медведем. Но я пришел не говорить о наших ошибках, а попросить о Марте, друг мой. Ты не смог помочь другим моим детям, так помоги хотя бы ей! Но не вздумай выдать ей страшную тайну ее предназначения. Пусть она обретет простое счастье и проживет свой век в мире, не зная о коварном вызове судьбы!
— Спи спокойно в своей могиле, Самойло, добрый друг мой, и пусть душа твоя успокоится, — заверил Скавронского пастор. — Даю тебе слово: я выдам Марту замуж. Поверь, я не буду затягивать с этим, если, конечно, будет благоволение Господа на ее брак!
— Поторопись, дорогой друг, поторопись! Московиты приближаются к городу, а вместе с ними и судьба моей девочки. Ради спасения ее души — помоги ей!
Пастор проснулся в холодном поту и вскочил, словно ужаленный тарантулом. Все в его кабинете было, как прежде. И Библия заложена на той же странице, что и накануне ночью. Только нездешний холод струился по комнате, и преподобный Глюк невольно поежился. На столе, рядом с латышской Библией, лежал знакомый Глюку медный католический крестик. Тот самый, который из последних сил, так, что выступила кровь, сжимала в ладони умирающая жена Самуила Скавронского — Анна-Доротея. Тот, что пастор забрал потом из ее мертвой руки. Его обычно носила Марта и, как видно, обронила, когда прибиралась в кабинете… Или вовсе не обронила?
Пастор перекрестился и стал читать про себя «Отче наш». Прозрачный, грустный утренний свет струился в окно, как будто рядом страдала чья-то душа и не находила ни спасения, ни помощи. Пастор пошел к жене. Христина уже хлопотала по дому, вернее, с едва прикрытой неприязнью выговаривала Марте, что и как накрывать к завтраку. Марта выполняла ее приказания без обычной бойкости — точно, но отстраненно, как во сне. Губы у девочки были плотно сжаты, в глазах — обида и вызов.
