открытии тоннеля имени самодержца Александра III наглядными чертежами.
— В вашей канцелярии нет чертежников? Ну, это вы сами, голубчик, поищите — вам с ними работать. Штатным расписанием, говорите, не предусмотрены? Ну, это мы поправим! Какое число чертежников вы полагаете достаточным, господин Ландсберг? Два-три человека на первое время? Ну и прекрасно, я распоряжусь. А уж людей потребных вам знаний сами ищите!
— С одним грамотным человеком, сведущим в архитектуре, я познакомился еще во время плавания, ваше сиятельство. Его бы…
— Из нового сплава? За что осужден? Впрочем, какая разница… Составьте прошение на мое имя, укажите его фамилию.
Помолчав, князь решил сразу определить новому инженеру-архитектору круг его обязанностей:
— Ландсберг, вы уже получили в окружном управлении должность инженера по строительству. Работы у нас много! Извольте ознакомиться с планами тюремной и гражданской администрации по строительству и благоустройству Дуйского поста. Полагаю, саперы, умеющие взрывать дома и мосты, должны знать и то, как они строятся, не так ли?
— Непременно, ваше сиятельство. Я также знаком с инженерными решениями по прокладке каналов, оросительных систем, дорог и мостов, ваше сиятельство…
— Тем более! В нескольких верстах от поста Дуэ есть сельскохозяйственная ферма Александровская. Туда в ближайшее время будет перенесена наша островная столица, и, соответственно, большинство казенных учреждений. Думаю, что по строительной части у вас будет очень много работы. Полагаю, этот род занятий покажется вам более привлекательным, нежели… э…
— …Нежели каторжные рудники, ваше сиятельство.
— Да-с. Так вот — должность эта ваша. Жалование вам по первому времени положат весьма скромное. Не как вольному чиновнику — ну, это вы, надеюсь, понимаете? Потом, с течением времени что-нибудь придумаем. Будете пользоваться полной свободой передвижения — в пределах острова, разумеется. Ну и рассчитывайте на мою полную поддержку!
— Благодарю, ваше сиятельство. Однако нынче меня более интересует день сегодняшний. Если изволите помнить, вы забрали меня прямо с парохода. И, как говорится, прямо на бал! Не будучи поставлен на довольствие и с полным отсутствием денежных средств, я второй день голодаю, ваше сиятельство…
— Бог мой, Ландсберг! Что же до сих пор молчали? Это моя вина! Знаете, просто как-то в голову не пришло, — Шаховской достал объемистый бумажник, вытащил оттуда несколько мелких ассигнаций. — Вот-с, не сочтите за обиду!
— Если позволите, я буду считать это одолжением, и непременно верну вам из первого же жалования.
— Пустое, не беспокойтесь, Ландсберг! Что-нибудь еще?
— Ваше сиятельство, меня также смущают некоторые нюансы моей будущей работы… Возможно, я попрошу сейчас у вашей светлости слишком многого, но, поверьте, только в интересах дела! Я тут только второй день, а мне уже бесконечно часто напоминают, что я господам чиновникам и надзирателям не ровня. Все мои вопросы, а паче того — самые деликатные пожелания по строительной части встречают у господ чиновников некое брезгливое сопротивление. Все мои рабочие распоряжения и указания воспринимаются едва не в штыки. Приходится повторять по несколько раз и грозить за ослушание моим обращение к вашей светлости. Глядя на это, и каторжные рабочие начинают дерзить и ослушничать, причем на глазах чинов тюремной администрации и при их явном одобрении…
— Одобрении?! — Князь соскочил с места и забегал по кабинету. — Ну я им сейчас хвоста-то накручу! Долгонько не забудут, бездельники!
Ретроспектива-1
Еще до прибытия «Нижнего Новгорода» в прибрежные воды Сахалина телеграфисты каторжного острова из постов Корсаковский и Дуйского, разъединенные сотнями верст тайги и глухого бездорожья, не спали вторую уж ночь напролет, обмениваясь длинными депешами, причем отнюдь не служебного характера.
В нестриженный затылок телеграфиста из Дуэ Старковского, склонившегося над стрекочущим аппаратом, шумно дышали водкой и сопели с полдюжины приятелей-чиновников, которых интересовали самые различные подробности. Они поминутно просили оказавшегося нынче в центре внимания связиста уточнить те или иные детали.
— Господа, господа, помилуйте! — для вида сопротивлялся тот. — Как-никак это служебный провод… Не приведи господь, начальство прознает, про что мы тут с вами по казенному проводу о пустяках спрашиваем — нагорит-с!
— Да брось ты, Тимофей Капитоныч! Какое начальство? Ты тут и есть самый главный телеграфный начальник! Орел! Все видишь, все знаешь. — Его хлопали по плечам, подливали водки. — А ну-ка, спроси у Корсакова вот еще что…
Было уже за полночь, когда в комнату, где был установлен телеграфный аппарат, просунулся сторож.
— Чего тебе, Ефим? — раздраженно отвлекся телеграфист. — Недосуг мне, нешто не видишь? Потом…
Однако сторож не только не уходил, но и продолжал делать телеграфисту какие-то таинственные знаки, зовя того в коридор. Потеряв наконец терпение, Старковский выскочил за сторожем, прикрыл за собой дверь.
— А? Что? Кто, говоришь, спрашивает? Какой татарин? Ты что, Ефим, пьян? В холодной давно не ночевал, прохвост? Щас я тя вместе с татарином твоим туда и определю!
Ефим, не обращая внимание на брань и угрозы, просунулся к самому уху телеграфиста и шепотом назвал фамилию, от которой телеграфист сразу начал трезветь.
— От Пазульского, говоришь? Чего ж раньше молчал, дубина? Где татарин-то?
Посланец-татарин ждал на улице. Сдернув картуз, он сдержанно, с достоинством поклонился выскочившему на крыльцо Старковскому:
— Извиняй, нашальник! Я не свой воля к твоя милость ношью пришел. Пазульский прислал. Он просить тебя хочет, нашальник, чтобы ты у Корсаковский телеграфный нашальник через твой провод спросил про один шеловек. Отшен просил он, Пазульский…
— Твоему Пазульскому откажешь! — хмыкнул телеграфист. — Конечно, запрос сделать можно-с… Про кого он знать желает? Про Барина? Это что — кличка, поди? А фамилия как у Барина энтова? Не знаешь? Ну вот — а как же я узнаю? Клички арестантские, любезный, только в статейных списках прописаны. А статейные списки пока на пароходе, понимать должно… Да и то — в общих списках-то только фамилии прописаны, кличек там может и не быть.
— Про фамилий я не знай, нашальник. И Пазульский не знай — он сказал только, что из немцев тот шеловек, клишка евонная — Барин. А спросить можно у корсаковский вертухай, он спросит у тех, кого там высадили с парохода. Они точно знают, нашальник. Спроси, сделай милость! А то Пазульский шибко сердитый будет!
— Попробую, — в сомнении покрутил головой Старковский. — Но не обещаю… Ты передай — это в Корсакове карантинного надзирателя просить надобно, вертухая по-вашенски. Ночь на дворе — может, он спит, а, может, и вовсе пьян. Передай — постараюсь, а там как получится. Сторожа пришлю, ежели узнаю. Где тебя искать-то?
— Как где — в кандальный турьма, нашальник! — усмехнулся в жидкую бороденку гонец. — Пусть майданщика спросит — меня там все знай.
Вернувшись в аппаратную контору, Старковский был встречен нетерпеливым гомоном заждавшихся чиновников.
— Ты куда пропал,
